Андрей Волос - Возвращение в Панджруд

• Название: Возвращение в Панджруд
• Автор: Андрей Волос
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-94282-689-5

Длинна дорога от Бухары до Панджруда, особенно если идти по ней предстоит слепому старику. Счастье, что его ведет мальчик-поводырь — где найти лучшего провожатого? Шаг за шагом преодолевают они назначенный им путь, и шаг за шагом становится ясно, что не мальчик зряч, а старик; и не поводырь ведет слепого, предостерегая от неожиданностей и опасностей пути, а слепой — поводыря, мало-помалу раскрывая перед ним тайны жизни.

Главный герой романа — великий таджикско-персидский поэт Абу Абдаллах Джафар ибн Мухаммад Рудаки. Андрею Волосу удалось создать выпуклый, яркий образ, наделенный неповторимыми чертами живого человека, ясно различимый во тьме разделяющих нас веков.

---

В Арке про овес и хлеб не говорили, но в целом все же рассуждали о похожем. Ай-Тегин, на правах визиря, осторожно уговаривал Мансура, что ему совершенно ничего не грозит, потому что гвардия — это мощная и, главное, профессиональная сила, призванная именно к тому, чтобы охранять правителя, не допускать никакого для него ущерба и, напротив, всячески заботиться о благополучии и процветании. Что же касается ополчения, из которого преимущественно состоит отряд Назра, то это просто кишлачные мужики, два раза в год собирающиеся на своих лошаденках и со своей провизией на положенные смотры. Поэтому, услышав о случившемся, Назр, как человек довольно робкий и малодушный... — тут Мансур вскинул брови и изумленно посмотрел на сипах-салара; ну пусть не малодушный, — поправился Ай-Тегин, — но все же и не такой храбрец, чтобы очертя голову совать ее в петлю. Поэтому, конечно же, услышав, что Мансур наконец-то занял по праву полагающийся ему престол, Назр не посмеет предпринять военные действия, распустит свой полувоенный сброд по кишлакам и, обливаясь слезами обиды и огорчения, поплетется в Самарканд просить у племянника крова и хлеба — раз у него самого теперь ничего своего нету.

Мансур кивал, и было заметно, что его окатывают то волны страха, то отчаянной уверенности в том, что все так и будет, как толкует Ай-Тегин. Ай-Тегин же заговорил о том, что надо при случае и народу показать, что эмир Мансур гораздо лучше эмира Назра, и для этого следует предусмотреть ряд мероприятий благотворительного характера — например, учитывая, что в прошлом году хлебный налог был собран с избытком, а ныне уж недалеко до нового урожая, раскрыть пару амбаров и раздать зерно нуждающимся — ну, или, точнее, всем, кто за ним явится.

— Да уж целым стадом сбегутся, тут спору нет, — заметил Абу Бакр. — Еще, чего доброго, друг друга перетопчут.

Мансур одобрительно хихикнул, и повар продолжил бодрее:

— Вообще, конечно, эмир должен о народе заботиться, что говорить. Эмирское дело какое? Я вот что слышал. Один эмир умирал. А сын и спроси: дескать, увижу я тебя еще когда-нибудь или нет. А эмир-то и говорит: да, мол, непременно — в первую, вторую или, самое позднее, на третью ночь приду к тебе во сне. Прошло двенадцать лет — ни слуху ни духу. На тринадцатый год сын все-таки его увидел. И говорит ему: “Отец! Зачем ты меня обманул?! Ты же обещал, что явишься через три ночи!” А отец, покойный эмир-то, — печальный такой, невеселый — отвечает: “Извини, сынок, занят был. Оказывается, в самом начале моего правления в окрестностях города поломался мост. Мои смотрители недоглядели, вызвали строителей только на следующий день, а за это время чей-то баран провалился и сломал ногу, — и до сего времени я держал за это ответ”. Вот какие дела у эмиров, — закончил Абу Бакр и несмело тыкнул. — Такие у них дела.

Ай-Тегин молчал.

— Вот какие дела! — повторил за ним Мансур, восторженно хлопнув ладонями по коленкам, но явно отвечая при этом не повару, а собственным мыслям. — Молодец Абу Бакр, верно говоришь! Армию нужно готовить! Верно, дядя Ай-Тегин? Абу Бакр, вели седлать коней, мы едем по войскам!

* * *

Назр, наготу которого прикрывала лишь набедренная повязка, сидел на подушках в тени раскидистого орехового дерева.

Балами прохаживался рядом, с тревогой наблюдая за происходящим.

Табиб Мушараф, не касаясь тела эмира, плавно водил ладонями возле его поясницы, опускаясь ниже, к бедрам, и еще ниже, к самым ступням.

Назр морщился, иногда встряхивал головой, как делают лошади, отгоняя докучливых оводов. Губы у него запеклись.

Балами сделал знак, слуга подал чашу арбузного сока.

— Ну скоро ты будешь что-нибудь делать? — допив, хрипло спросил Назр. — Сколько можно издеваться?

Мушараф испуганно затряс пальцами, скривился:

— Подождите, господин, подождите! Лучше не спешить, тогда мы вытащим ее целой.

— А если не целой?

— А если, не приведи Господи, не целой, то две недели горячки тебе обеспечены, — грустно ответил Балами вместо табиба.

— Да еще какой горячки, — пробормотал врач, снова начиная ласкать воздух возле кожи эмира.

— Какой ты тогда врач! — буркнул Назр, закрывая глаза. — Я тогда тебя на кол посажу. Я завтра должен двинуться дальше. Господи, за что мне такое наказание. Что ж все не слава Богу-то.

Кожа на его правом бедре то и дело начинала шевелиться — как будто изнутри ее что-то вспучивало. Бугорки появлялись, исчезали — и тут же возникали рядом.

Мушараф произвел ладонями очередное мановение.

Балами вздохнул и отвернулся. Поход и в самом деле не задался. То одно, то другое. Теперь вот еще Назр с риштой[35]. Дай Бог, чтобы обошлось.

— Вот она, вот она! — бормотал Мушараф, лаская голень. — Иди, иди сюда!

В какой-то момент он сделал под коленкой мгновенный разрез возле возникшего на коже бугра — и вдруг, с фантастической ловкостью ухватив прямо в теле, вытянул из эмира с полпальца какой-то белой нитки.

Это и была ришта.

— Тяни! — приказал Назр, не увидев, но почувствовав, что врач добился своего. — Скорей тяни!

— Боже сохрани, ваше величество! Не торопите меня!

Держа в щепоти, Мушараф другой рукой ловко защемил хвост червя заранее приготовленной палочкой, вырезанной из смолистой ветки тамариска, сделал пол-оборота... и еще пол-оборота, наматывая на спичину тонкое мучнистое тельце и тем самым постепенно вытягивая его из-под кожи.

— Терпите, эмир, — с придыханием повторял он, не замечая, как крупные капли пота текут по его раскрасневшемуся лицу. — Терпите!

Кровь неспешно сочилась из ранки. Когда чуть присохла, врач оживил ее острием ножа.

— Чтоб тебя! — сквозь зубы сказал Назр. — Балами! Смотри, что со мной творит этот коновал! Скажи, пусть вина принесут, что ли. Что вы из меня мученика делаете?

Дождавшись, когда пружинистая сила червя, старающегося остаться под кожей, чуть ослабла, Мушараф сделал еще несколько осторожных оборотов палочки.

— Идет, — азартным шепотом бормотал он. — Идет, паразит!

И еще на пару оборотов... и еще...

Прошло не меньше часа, когда наконец врач с торжествующим воплем поднял над головой свой инструмент с намотанным на него белым клубком размером со среднее яблоко.

— Готово!

Назр застонал, растирая затекшую ногу.

— Не порвал?

— Нет, слава Аллаху.

Он кинул клубок на угли жаровни, и тот, мгновенно размотавшись, задергался, зачадил и скоро исчез.

— Вот именно, слава Аллаху, — пробормотал Назр, морщась. — Все хорошо, что хорошо кончается... Может, сегодня еще успеем сотников собрать? Времени жалко.

— Сотников? — переспросил Балами, глядя в сторону заката.

Солнце — багровое, ясно очерченное, уже коснулось краешком уреза невысоких вершин Ханганского хребта.

— Или уже до утра оставим? Лучше бы сегодня... а завтра — вперед! вперед! Тянемся, честное слово, как эта проклятая ришта, чтоб ей гореть на том свете, как на этом, — в сердцах сказал Назр. — Давай, скомандуй, пусть идут на совет.

— Ну да, — вздохнул Балами, вопреки взвинченности повелителя проявляя странную флегматичность. — Можно и совет. Но тут, видишь ли, вот какое дело. Гонец прибыл.

— Из Бухары? — оживился Назр.

— Из нее, матушки.

— Ну?

— В Бухаре теперь новый эмир, — невесело сказал Балами. — Его зовут Мансур.

Глава четвертая

Мудрецы

От глиняного пола тянуло холодом. Шеравкан завозился, пытаясь упрятать ноги под куцую курпачу, и в конце концов разлепил глаза.

Ни черта не видно, только тут и там будто мукой припорошено: а это сквозь щелястую дверь и прорехи крыши просыпался в келью лунный свет.

Где все?

Спросонья представилось что-то совершенно несуразное. Джафар сбежал!.. Господин Гурган мчится сюда, маша саблей!.. Крики, топот, факела! “Где слепец?! Куда смотрел?! В яму его, мерзавца малолетнего!..”

Обулся, приоткрыл дверь, выглянул на двор.

Слава богу, было светло: огромный ковш луны висел над западным краем земли, проливая серебряный свет на все сущее; серебрилась листва, серебрились камни и стебли травы, вода в хаузе лежала серебряным слитком. Серебряный воздух звенел голосами сверчков.

Со стороны кухни доносился негромкий бубнеж. В поблескивающих гранях лунного света толком не разглядишь: все слоится и мерцает.

Там они, что ли?

Сидят у прогоревшего очага? Ну да, скорее всего. Сидят, болтают. Подойти?

Покидать жилье было боязно — ночь есть ночь. С другой стороны, светлая лунная ночь — это, конечно, совсем другое дело, чем, скажем, глухая осенняя тьма, в которой, как ни берегись, то и дело задеваешь ладонью шмыгающих вокруг зловредных аджина. Самому не приходилось, а отец рассказывал: говорит, такое ощущение, будто мышь по пальцам пробежала... легкая, пушистая... бр-р-р!