Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 1

• Название: Грехи отцов. Том 1
• Автор: Сьюзан Ховач
• Издательство: Олма-пресс
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-87322-293-2

Грехи, содеянные в юности, неминуемо приводят к краху и разрушению личности, неизбежно отражаясь на следующих поколениях. Изломанные судьбы героев романа, переживающих душевные драмы, любовные трагедии и профессиональные неудачи, яркий тому пример.

Главная героиня Вики Ван Зейл, наследница многомиллионного состояния, становится жертвой честолюбивых амбиций своего отца и первого мужа, ее жизнь проходит в борьбе с темными силами, но она находит в себе мужество противостоять им.

***

Вики, дочь финансового магната Корнелиуса Ван Зейла, мечтала об одном — о любви и спокойном счастье. Но железная воля отца постоянно встает на ее пути, а его холодный деловой расчет ломает такой хрупкий и нежный мир чувств девушки. Словно тяжелая карма родительского прошлого ложится тяжким грузом на плечи Вики, обреченной вечно бороться с ударами судьбы, теряя любимых и близких людей, и с отцом, к которому она несмотря ни на что привязана…

Сюзан Ховач родилась и училась в Англии. С 1964 года живет в США. Член Гильдии писателей, Сообщества писателей и Лиги писателей Америки. Работает в разных жанрах — мистического триллера, реалистической повести, семейной саги. В основе увлекательных сюжетов семейных саг Ховач нередко лежат события всемирной истории, искусно «осовремененные» писательницей.

---

К несчастью, в тот день благодарный клиент вдоволь угостил меня шампанским еще за ленчем.

— Я бы выпил виски со льдом, — сказал я нанятому на этот вечер официанту, и как раз нацелился на блюдо с икрой, как вдруг услышал позади себя чей-то возглас:

— Вы с ума сошли! Разве можно отказываться от бесплатного французского шампанского?

Я резко повернулся. Мне улыбалась пухлая молодая женщина с непослушными кудряшками, широким носом и огромным ртом. На ней было красное платье неподходящего размера, на шее висел золотой крест на цепочке. У нее были очень узкие, очень блестящие и очень темные глаза.

— Вы явно не имеете отношения к шоу-бизнесу! — добавила она смеясь.

— Потому что не пью шампанского?

— Не шутите, я думаю, что они принимают из него ванну.

— Вы актриса, мисс…

— Ковалевски.

— Простите?

— Тереза. Я новая квартиросъемщица.

Я был очень удивлен. Эта девушка слишком отличалась от стройных хорошо воспитанных блондинок, которых обычно селил у себя Кевин.

— А что случилось со шведкой Ингрид? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Ингрид уехала в Голливуд.

К этому моменту она уже смотрела на меня с большим удивлением, чем я на нее.

— Вы не похожи на дружков Кевина. Должно быть, вы его юрист?

— Почти угадали. Я банкир.

— Что? Господи, здесь такой шум! Кажется, вы сказали, что вы банкир?

— Да. А вы чем занимаетесь, Тереза?

— Живописью. Вот это да, вы на самом деле банкир? Вы хотите сказать, что целый день стоите в будке кассира и раздаете деньги?

Я был очарован ее невежеством. Позднее я узнал, что она была очарована моим.

— Вы никогда не слышали об Эдварде Мунке? Вы никогда не слышали о Пауле Клее?

— Нет, — сказал я, — но очень хочу узнать.

После нескольких свиданий она имела некоторое представление о моей работе.

— Ты хочешь сказать, что я не могу прийти в твой банк с десятидолларовой бумажкой и открыть счет?

— Наш банк имеет дело с другими клиентами. «П. К. Ван Зейл и Компания» — это инвестиционный банк. Мы добываем деньги для крупных корпораций Америки, выпуская ценные бумаги, которые клиенты покупают для размещения капитала.

— Я не верю в капитализм, — твердо сказала Тереза. — Я полагаю, что это безнравственно.

— Нравственность подобна норке, — сказал я, — это замечательно, если вы можете ее себе позволить.

И хотя она рассмеялась, я больше при ней не заикался о своей работе.

Она упорно отказывалась рассказывать мне о своих картинах, а когда я поднимался в ее мастерскую, то обнаруживал, что полотна повернуты лицом к стене, потому что она считала их слишком плохими. Однажды, когда она принимала душ, я приподнял ткань, которая закрывала наполовину законченную работу на мольберте, но испугался, что она заметит, что ткань сдвинута. Тереза мне слишком нравилась, чтобы подвергать опасности наши отношения. Мне нравилось в ней отсутствие претенциозности и то, как она, не задумываясь, говорила все, что думала. Хотя она была достаточно практична и далеко не наивна, ей удавалось сохранить простоту, которая напоминала мне девушек, с которыми я встречался в юности в Бар-Харборе. Я приглашал ее в богатые ночные клубы, но она сказала, что предпочитает маленькие ресторанчики с национальной кухней в Виллидже. Я хотел устроить большой обед и познакомить ее с моими друзьями, но она сказала, что предпочитает вечера вдвоем. Я хотел, чтобы она больше времени проводила в моей квартире, но она сказала, что нервничает при слугах. Некоторое время я не решался пригласить ее к себе, поскольку считал, что она не равнодушна к деньгам, но однажды в феврале я рискнул и пригласил ее послушать пластинки из моей коллекции.

Мы слушали проигрыватель, смотрели наше любимое шоу по телевизору, а на следующее утро вместе читали «Нью-Йорк сэнди таймс».

— Думаю, тебе стыдно быть богатым! — нежно сказала она, когда мы снова легли в кровать в субботу вечером.

— Вовсе не стыдно. Это мои собственные деньги, я их заработал и горжусь этим. Но я встречал слишком много женщин, которые находят мой банковский счет более привлекательным, чем я сам.

— Сэм, — сказала Тереза, — почти каждый раз, когда мы начинаем интересный разговор на отвлеченную тему, он приводит к деньгам. Ты этого не заметил? Я не могу этого понять. Я не интересуюсь деньгами. Почему же мы все время о них говорим?

Я улыбнулся, извинился и наконец-то поверил, что она говорит серьезно.

Возможно, Тереза не интересовалась деньгами, но она придерживалась строгих принципов насчет того, как их зарабатывать. Хотя она соглашалась, чтобы я платил за обеды в ресторанах и изредка принимала мои скромные подарки, она категорически отказывалась от финансовой поддержки и считала, что следует жить по средствам. Чтобы обеспечивать себя самым необходимым, она обычно нанималась на время куда-нибудь официанткой, а потом увольнялась, как только зарабатывала немного денег, чтобы продержаться несколько недель. По-видимому, ее не интересовала постоянная работа и нормальная жизнь, но, несмотря на неизменное пристрастие к богеме (что раздражало меня), у нее были довольно милые увлечения — она любила стряпать, пыталась шить и сохранила старомодные представления о том, можно ли брать деньги у мужчин, имеющих наилучшие намерения. Эта странная смесь консервативности с эксцентричностью все больше очаровывала меня. Я не одобрял ее отношения к работе, но уважал ее преданность живописи. И хотя меня раздражал тот факт, что она зачастую плывет по течению, я не мог не восхищаться ее способностью добывать пропитание и жить по правилам, которые она сама себе установила.

В конце концов однажды я не смог устоять перед искушением рассказать о ней моим друзьям.

— Новая девушка? — неопределенно спросил Корнелиус. — Это мило. Почему ты не пригласишь ее пообедать с нами?

— Ей не интересно обедать во дворце на Пятой авеню в обществе кучки миллионеров.

— Всем женщинам интересно обедать во дворце на Пятой авеню в обществе кучки миллионеров, — сказал Корнелиус.

Но когда я рассмеялся, он решил, что я стесняюсь, и потерял к ней всякий интерес.

Сам Корнелиус был женат дважды. Первый раз на светской даме, которая была на четырнадцать лет старше его и вышла за него замуж из-за денег, а позднее сделала ему бесценный подарок — его дочь Вики. А второй раз на светской красавице на два года моложе себя, которая вышла за него по любви и осчастливила его двумя приемными сыновьями, своими детьми от предыдущего брака. Первая жена, Вивьен, жила теперь во Флориде, и я не видел ее уже несколько лет. Вторую жену, Алисию, я часто лицезрел в роли миссис Корнелиус Ван Зейл, супруги известного миллионера, столпа нью-йоркского общества. Корнелиус не признавал любовниц. Он не одобрял беспорядочной личной жизни и, хотя никогда вслух не высказывался, был убежден в том, что я должен жениться и остепениться. Я знал, что он ни в коем случае не одобрит такую богемную любовницу, как Тереза.

Со временем привлекательный, но бессмысленный отказ Терезы принимать от меня деньги, стал вызывать у меня все возрастающее чувство досады. Мне нравилось делать подарки; у меня не было никаких дурных побуждений и мне не нравилось, что со мной обращались так, будто они у меня были. Я чувствовал, что ее упрямство унижает меня, особенно потому, что я хотел всего лишь сделать наше совместное существование как можно более приятным. Конечно, какой-нибудь циник мог бы по-своему интерпретировать мое предложение Терезе поселиться в фешенебельной квартире всего лишь в двух кварталах от моего дома на Парк авеню; но, по правде говоря, мне надоело красться в дом Кевина по ночам, и я подозревал, что Кевин сам изрядно устал от постоянных посягательств на его уединение.

— Послушай, — сказал я Терезе, в очередной раз пытаясь убедить ее, что положение надо изменить, — нам повезло! У меня достаточно денег, чтобы наша связь стала еще приятнее! Это подарок, а не наказание! Зачем сопротивляться! Зачем страдать? Это бессмысленно! Не стоит понапрасну тратить драгоценные часы отдыха!

Я был доволен, что получил в ответ ее улыбку, но вскоре понял, что высмеять ситуацию — это не значит изменить ее.

— Ничего не имею против того, чтобы жить в квартире в центре города, — сказала она. — В действительности я надеюсь, что со временем перееду в такую квартиру, но когда это произойдет, то за квартиру я буду платить сама.

Я здорово на нее рассердился, и мне хотелось отшлепать ее. Я даже настолько потерял над собой контроль, что обвинил ее в том, что она хочет добиться от меня предложения переехать ко мне. Но я знал, какую чушь несу еще до того, как она взглянула на меня с презрением и сказала, что мне следует сделать со своим драгоценным пентхаузом. Я ведь прекрасно знал, как неуютно она чувствует себя в моем доме и как не любит туда приходить. Вначале это меня очень обижало, но потом я успокоился. Несмотря на то, что ее упрямство меня расстроило, я не был ослеплен любовью и не был до конца искренен: я прекрасно сознавал, что едва ли человек моего положения может поселить у себя подобную любовницу, потеряв уважение к себе. Однако эта суровая правда лишь прибавила мне решимости поддерживать эту связь на тех условиях, на которые общество могло бы взирать с привычным снисходительным безразличием.