Елена Хаецкая - Падение Софии (русский роман)

• Название: Падение Софии (русский роман)
• Автор: Елена Хаецкая
• Жанр: Фэнтези

Реалии начала девятнадцатого века в отдаленном будущем. Все атрибуты типичного «русского романа» из школьной программы: дядя самых честных правил, благородные разбойники, разночинец-дворецкий, таинственная влекущая соседка, роман с раненым героем войны в Баден-Бадене… Череда таинственных убийств сотрясает маленький городок под Петербургом. Молодой человек — главный герой — в ходе расследования обретает друзей, врагов и знание жизни.

---

— Кто такая Анна Николаевна? — спросил Матвей.

— Молодая дама. Любительским образом занималась палеонтологией. Приходила к нам в гости. Я тоже навещал ее. В общем, можно сказать, мы дружили.

— Почему обвинили Витольда? — резко спросил Матвей.

— Вы же не верите, что он мог кого-то убить?

— Вообще-то Витольд, мне кажется, вполне в состоянии кого-то убить, — несколько неожиданно для меня ответил Матвей. — Но к этим двум случаям он, конечно, не имеет отношения.

Я передал моему собеседнику весь разговор с Порскиным и доводы следствия. Матвей болезненно морщился, как ценитель музыки при фальшивом исполнении.

— Чушь! — оборвал он меня с таким гневом, словно я был автором всех этих измышлений.

Я даже обиделся.

— Послушайте, господин Свинчаткин, не нужно нападать на меня. Я ведь к вам как к другу пришел.

Матвей вздохнул и принужденно рассмеялся.

— Простите. Что я, в самом деле!.. Совершенно отвык от людей и изрыгаемых ими глупостей.

— Я и без ваших замечаний знаю, что говорю много глупостей, — сказал я. — Что поделать! Со временем я выправлюсь.

— Я, собственно, не лично вас имел в виду, — проговорил Матвей. — Какой вы, однако, вспыльчивый! И постоянно готовы отвечать за все человечество… Давайте без ссор и обид, хорошо? Считайте, что я одичал в лесу и иногда сболтну лишнее… Расскажите мне еще раз о том, что случилось в театре. Попробуем восстановить всю картину, шаг за шагом. Кто заходил в ложу, кроме Витольда?

— Перед началом спектакля — «тверской гость», — вспомнил я. — И еще Лисистратов, кажется… Нет, Лисистратов заглядывал к Софье, а к Анне Николаевне — нет.

— Кто такой «тверской гость»?

— Приезжий из Твери. Остановился у нас в трактире. Узнал о готовящемся спектакле и тотчас разжился билетом. Представьте только, какая страсть к искусству!

— Скучает он у вас, должно быть, — заметил Матвей.

Я пожал плечами.

— Во всяком случае, он был взят под крыло пьяницей и бывшим актером по фамилии Лисистратов, который устроил ему место в ложе. Он и познакомил нас в буфете, а я представил этого Качурова Анне Николаевне.

Матвей насторожился.

— Как его фамилия, вы сказали?

— Качуров. Отец Анны Николаевны обладает особенностью путать имена, так он назвал его Камучиным и потом все удивлялся, что при монгольском имени у тверичанина совершенно русское лицо.

— Качуров? — повторил Матвей. — Интересно… А как он выглядел, этот Качуров?

Я добросовестно описал ему наружность тверичанина. При каждом моем слове Матвей мрачнел все больше и, сам того не замечая, отрицательно покачивал головой. Когда же я закончил, Матвей был темен от гнева.

— Вовсе это не Качуров! — сказал он. — Это был Захария Беляков.

* * *

Мы спустились под землю, к искусственному костру. Я снял куртку и шапку. Фольды раздвинулись, пропуская меня ближе к источнику тепла. Я протянул к нему озябшие руки, дрожь пробежала у меня по спине.

— Скажите, господин Свинчаткин, — спросил вдруг я, — как это у вас тут выходит, что над землянкой не тает снег?

— Теплоизоляция, — объяснил Матвей, подняв палец к потолку.

Я посмотрел на потолок, но было темно, и я ничего не разглядел.

Меня вдруг потянуло в сон. Все эти беспокойства, прогулка по холоду и переход в теплое помещение…

— Выпейте еще чаю, — приказал Матвей.

Я вздрогнул. Оказывается, я все-таки задремал — может быть, на пару минут.

Я взял чашку, отпил и тяжело вздохнул. У меня ломило все тело. Фольды, сгрудившись вокруг, посматривали на меня с грустью и сочувствием. Я вспомнил, что у них погиб соплеменник. Теперь я почему-то не испытывал отвращения ни к их заплывшим глазам, ни к их багровой коже. Может быть, что-то встало на место в моей голове, а может — привык, только произошло это в единый миг, а не постепенно. Я даже как будто начал отличать одного фольда от другого, а ведь совсем недавно они все представлялись мне на одно лицо.

— Матвей, — сказал я, — не знаю, как вас по батюшке…

— Сократович, — ответил он. — Матвей Сократович.

Должно быть, я смешно заморгал, потому что фольды, пристально наблюдавшие за мной, принялись толкаться и хихикать.

— Сократыч? — переспросил я. — Так это про вас было в письмах?

— Ого! — воскликнул Свинчаткин. — Вы еще и письма какие-то читали?

— Остановитесь, — сказал я. — У меня сейчас голова треснет. Вы — Сократыч!..

— В это так трудно поверить? — Матвей посмеивался, чрезвычайно довольный. — Я ведь нарочно бороду отрастил. Похож на Сократа? Сократ мне друг, но истина дороже?..

— Да, с бородой поверить можно…

— Что это за письма, которые вы читали? — спросил Матвей.

— От Белякова к моему дяде, «другу домоседушке», как он его называет. Очень подробный рассказ об экспедиции.

— Где они хранятся? — настойчиво расспрашивал Матвей. — У вас дома? Я могу их увидеть?

— Я на все отвечу, но сначала вы, — взмолился я. — Как вы догадались, что тверичанин был Захария Беляков?

— По описанию наружности.

— Нет, Матвей Сократович, это не ответ, и вы сами это понимаете, — настаивал я. — Видит Бог, я не лез в ваши дела, пока это меня не касалось, но теперь…

— Да, — кивнул Матвей. — Не думайте, кстати, Трофим Васильевич, что я не обратил внимания на вашу сдержанность. Людям, знаете ли, очень свойственно во все лезть, все выяснять, непременно докапываться до правды… К каким последствиям это приводит — отдельный разговор; я говорю сейчас об общем положении вещей. Полагаю, проистекает сие опасное любопытство от обычного страха. Человек боится неизвестного, которое скрывается в темном углу, и прикладывает отчаянные усилия для того, чтобы зажечь там свет. Иногда в углу оказывается монстр. Разбуженный светом, он уничтожает обидчика. А иногда там вообще ничего нет, и тогда человек испытывает жгучую обиду…

— Вы свои мысли где-нибудь записываете? — спросил я. — Можно было бы впоследствии составить поучительную брошюру «Из наблюдений за человечеством». Денег бы заработали.

Матвей тихо рассмеялся.

— Ну, не язвите… Я же профессор, привык читать лекции.

— Ладно, вы что-то про меня хотели сказать, — напомнил я.

— Вы не любопытны не потому, что не любопытны в принципе, а потому, что не испытываете страха, — сказал Матвей. — В вас не умерла еще детская доверчивость к миру.

— Ясно, — сказал я, немного разочарованный подобным истолкованием моих поступков.

— Я объясню вам, почему заподозрил в тверичанине Захарию, — Свинчаткин вернулся к интересующей меня теме. — У нас в экспедиции был рабочий по фамилии Качуров. Сначала я подумал, что это он побывал у вас в ложе. Предположение почти невероятное, но — каких только случайных совпадений в жизни не бывает! Поэтому я и заинтересовался его внешностью — чтобы подтвердить или опровергнуть мою изначальную гипотезу. Но вы живописали мне Белякова.

— Почему же он взял себе фамилию, по которой его опознали?

— Людям вообще свойственно… — начал было Свинчаткин, но замялся. — Ладно, — он комически вздохнул, — внесу это в ту же брошюру. Людям свойственно брать себе в качестве псевдонимов не какие попало фамилии, а знакомые. Чаще всего это девичья фамилия матери…

— Похоже на правду, — вздохнул я.

— Теперь — о письмах, — настойчиво произнес Свинчаткин.

— Я расскажу, но в обмен на один вопрос, который все это время мучил меня, несмотря на мое детское доверие к миру, — ответил я.

Матвей засмеялся. Наверное, с таким человеком очень хорошо быть в далекой экспедиции. Он был очень домашним. И как будто все понимал — и о людях, и о фольдах.

— Выкладывайте свой товар, — сказал Матвей и прибавил «простонародным» голосом: — Не бойсь, барин, не обижу. Баш на баш, честь по чести. Отвечу на все вопросы. Рассказывайте же!

— Мой покойный дядя, Кузьма Кузьмич Городинцев, регулярно получал длинные письма от Белякова. Из каких-то соображений, мне не вполне ясных, он вклеивал их в особую тетрадь с присовокуплением собственных ответов, переписанных им из черновиков.

— Древние римляне поступали аналогичным образом, — сообщил профессор Свинчаткин. — Они весьма дорожили своей перепиской. Считали ее литературным достоянием.

— Возможно, дядя воображал себя древним римлянином, — подхватил я. — В любом случае, мне досталась в наследство эта тетрадь. Я начал читать ее и получил немалое удовольствие. Беляков довольно выразителен в своих описаниях… И про вас писал весьма обильно. Ну то есть про «Сократыча».

Матвей хмыкнул:

— Сильно он меня бранит?

— Изрядно… Вы ему много неприятностей наделали.

— Он и половины не знает всего, что я там наделал, — сказал Матвей с полуугрозой. — Ну так что эти письма? Где они?