Элизабет Спир - Медный лук

• Название: Медный лук
• Автор: Элизабет Спир
• Издательство: Центр "Нарния"
• Жанр: Детская проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-901975-34-3

На долю 18-летнего Даниила, жившего в Палестине 1-го века нашей эры, выпала тяжелая судьба. Отца замучили римляне, мать его не пережила, никого у Даниила не осталось, только бабушка да бесноватая сестра. Даниил полон ненависти и рвется отомстить за своих родных и униженную родину, но встречи с галилейским Плотником, Который говорит о любви, что выше возмездия, справедливости и здравого смысла, преображают Даниила, хотя ему и нелегко избавляться от ненависти. Сумеет ли он без враждебности взглянуть на тех, кто погубил его семью, впустит ли в сердце прощение, поверит ли, что Иисус любит каждого — безногих калек и римских солдат, бедных рыбаков и богатых книжников?

За книгу «Медный лук» автор в 1962 году была награждена самой почетной литературной премией США — Медалью Ньюбери.

---

И еще кое-кто знал, почему в лагере появилась баранья туша. Даниил взглянул на вожака, маленькие глазки над спутанной курчавой черной бородой пиявили Самсона. Как же он его не любит. Да, сколько ни объедайся Рош запретной бараниной, в жизни не простит того, кто не подчинился его приказу.

Наступила ночь, Даниил лежал без сна. Звезды над головой, такие огромные, такие близкие. Чистый, прохладный воздух, ни дыма, ни уличной вони. В животе полно мяса и доброго вина, рядом спят его товарищи. Именно так долгими душными ночами в селении он себе и представлял счастье. Но сон все не приходил. Кузнец ворочался, пытался устроиться поудобнее на каменистой земле. За эти недели он позабыл, каково спать на камнях. Да и мысли его никак не могли угомониться.

Перед ним мелькали разные картины. Лия в одиночестве за дверью, заложенной на засов. Иоиль, читающий свиток. Така в полосатой головной повязке у двери в кузницу. Симон — отвернулся и ждет, пока Даниил согласится принять в дар все, чем он владеет.

Симон нашел себе другого вождя. Даниил вспомнил, как однажды ел с товарищами Симона. Молчание, когда Иисус встал благословить скудную трапезу. Каждый взял меньше, чем нужно, чтобы хватило тем, кто ждал снаружи. Что объединяет этих людей? Вот сегодня, кому, кроме Самсона, есть дело до того, что он вернулся?

Он вдруг вспомнил о маленькой черной козочке, любимице Лии. Может, сейчас в селении из-за их пира какой-то ребенок лег спать голодным?

Он встал еще до восхода солнца. Самсон тут же вскочил на ноги. Даниил положил на плечо великана руку. В черных глазах вопрос — нет сил его вынести. Юноша покачал головой и, тихо ступая между спящими, вышел из пещеры. Самсон даже не пытался следовать за ним.

Как же хочется взять с собой чернокожего гиганта. Но каково будет этакой громадине в тесной клетке кузницы? Все селение всполошится при виде него, Лия от страха снова забьется в угол. Нет, место Самсона здесь, на свободе, в горах.

А он сам — где его место?

Горящих углей в горне почти не осталось. Он разгреб золу, обнаружил пару еле теплящихся угольков, попытался раздуть огонь — вернуть его к жизни. Открыл дверь в жилую комнату. Лия подняла голову, голубые глаза совсем неживые — погасли, как и огонь. Она не расчесала волос, не приготовила завтрак. Даниил раздраженно заметил, что кувшин с водой почти пуст, теперь придется идти к колодцу и ждать там в окружении хихикающих женщин. Он наклонился, подхватил кувшин — все, дверца клетки опять захлопнулась.

Глава 15

С того дня, когда Даниил еще раз отправился на берег озера в Капернауме послушать Иисуса, жизнь в селении почему-то перестала казаться тяжким бременем. В те жаркие, долгие дни месяца Ав он был счастлив — как никогда в жизни, хотя сам того не знал, да и вовсе не думал об этом.

Он пошел, конечно, потому что Иоиль попросил, да и любопытство мучило — чем же проповедник так привлекает его друзей? Сначала Симон, а теперь Иоиль. А два дня спустя снова пустился в путь — никак не мог выкинуть из головы слова плотника. Так и повелось — через день вставал он до зари и шагал стадию за стадией[58] до города только для того, чтобы присоединиться к маленькой кучке народа, ждавшей учителя на берегу. И хотя из-за этого мастерская по утрам не открывалась, Симон только радовался его приходу. Иоиль уже поджидал его, у них всегда находилась минутка поговорить, а нередко Даниила вознаграждала и сверкающая улыбка Мальтаки.

Труднее объяснить, зачем он иногда приходит в Вифсаиду по вечерам, когда там нет Иоиля и остается только сидеть в маленьком садике у дома Симона Рыбака и слушать слова Иисуса. Даниил не всегда их понимает, нередко уходит домой в недоумении, но проходит день-другой, и он возвращается снова. Он не знает, что Иисус собирается делать, но надежда и обещание, звучащие в словах учителя, неудержимо влекут к себе.

За едой он пересказывает Лии услышанные истории. Иногда ему кажется, — даже если долгая дорога в Капернаум и часы, отнятые от работы, не принесут ничего другого, по крайней мере теперь всегда есть о чем говорить с сестрой.

— Был сегодня Андрей?[59] — спрашивает девочка. — Много рыбы поймал? А богатые женщины принесли еду беднякам?

Она сидит, в миске нетронутый ужин, и жаждет только его историй. Часто, когда он возвращается за полночь, она вскакивает с циновки, сна ни в одном глазу, глаза сверкают, усаживается, обхватив колени руками. Пусть брат валится от усталости и хочет только одного — добраться до постели на крыше дома, горькое разочарование на лице сестры заставляет начинать рассказ.

Удивительно — откуда в таком робком создании, вовек не покидающем дома и маленького садика, столько любопытства к никогда не умолкающей жизни города? Как показать ей эту жизнь, когда она и ближайшего перекрестка с колодцем в глаза не видела, до маленькой синагоги в центре селения не доходила?

— Я больше люблю приходить по утрам, — начинал брат. — Рыбаки возвращаются с ночной ловли. Многие год за годом привязывают свои лодки к одному и тому же камню, так что все привыкли — здесь мое место, тут твое. Никто не мешает, когда Иисус говорит, он сидит там, где испокон века привязывают лодку Симон с Андреем.

— А зачем ему мешать?

— Надсмотрщики считают — он отрывает людей от работы. Не рыбаков. Они-то всю ночь напролет ловили рыбу, их дело сделано. Но грузчики с барж останавливаются послушать, а им надо работать. И такие, как я, кого работа дома ждет.

Столько всего он никогда не сумеет описать — озеро, еще тусклое, неподвижное в предрассветной мгле, холмы, словно прижавшиеся друг к другу овцы, вот появляются верблюды и ослики, их ведут на водопой. В чьем-то дворе кричит петух, деловито чирикают воробьи, воздух вдруг наполняют стрижи, носятся взад-вперед над самой водой. Внезапно над озером показывается солнце, разбрасывает по холмам теплые, желтые лучи, туман рассеевается, озеро сверкает голубыми искрами. К берегу подходят лодки, тащат груженые сети. Повсюду вспыхивают маленькие костерки, запахло жареной рыбой. И не жалеешь, что встал затемно, хоть усталые мышцы тянут поспать еще, прошагал неблизкий путь в город, а теперь стоишь и ждешь. Как описать это словами?

Как рассказать ей о людях? Женщины приходят помочь мужьям, растягивают сети для просушки. Рыбаки полуобнажены, плечи блестят от пота, волокут на берег тяжелые корзины с уловом, раскладывают рыбешку на плоских камнях, присаливают, оставляют сушиться на солнце. Бесконечная цепь грузчиков тащит на баржи громадные мешки с зерном, корзины с фруктами и овощами.

— Иисус стоит у лодок и говорит, — продолжает он рассказ. — А вокруг его друзья и те, кто пришел послушать, вроде меня. А еще нищие и увечные. Кто знает, где они проводят ночь, но каждое утро притаскиваются на берег — хотят послушать Иисуса, конечно. Но дело не только в этом — Симон, Андрей и женщины дают им немного рыбы. Завидев собравшуюся толпу, подходят любопытные. Грузчики тоже останавливаются послушать, а надсмотрщики просто вне себя от ярости прибегают, приказывают вернуться к работе. А иногда Иисус входит в лодку Симона и отплывает недалеко. Так никто не может его прогнать, а с берега все равно слышно.

— А о чем он сегодня говорил? — спрашивает Лия каждый раз. Даниил старается припомнить все подробности, пытается представить себе берег озера, услышать плеск воды, крики работающих, даже дыхание тех, кто стоит за ним — мужчин и женщин. Они замерли неподвижно, а над головами этот глубокий, ровный голос. Иногда впечатление такое сильное, что удается запомнить рассказ почти слово в слово.

— Сегодня — о путешественнике, на которого напали разбойники, избили до полусмерти и оставили умирать на дороге. Священник и левит видели его, но прошли мимо, а один проклятый самарянин остановился, перевязал раны, позаботился о нем[60]. Хотелось бы мне, чтобы это был иудей. Иисус что, думает — иудеи и самаряне должны обращаться друг с другом как добрые соседи? Глупости, такому вовек не бывать.

Нередко сами слова ускользают из памяти, остается только звук голоса, отдающийся в душе беспокойным эхом. Да, утром гораздо лучше, и не только потому, что ему так нравится озеро на рассвете, веселая суета начала дня, умытые ночной росой поля. Нет, в ярком утреннем солнце все кажется возможным, удается поверить в скорый приход Царства Божьего, а с окрестных холмов уже почти слышатся громовые звуки победных труб.

Когда он приходит в город вечером, все совсем по-другому и Даниил опять не знает, что думать. Мир будто обволакивает грусть. Вечером все стекаются к дому Симона Рыбака, где Иисус ночует на чердаке. Собравшиеся устали от целого дня работы у горна, на верфи или на виноградниках. Они набиваются в маленькую комнатку, а кто не поместился, остается во дворе. Сидят на утрамбованной бесчисленными пятками земле, так тесно, что нелегко найти проход между телами. Вечерами приползают за подаянием голодные, у которых и крошки во рту не было за весь день, приходят безработные бродяги и всякий сброд. Приносят на носилках немощных и калек. Дневная жара оставляет после себя духоту, вонь немытого тела, запах болезни. Глаза увечных и больных, утром полные надежды, по вечерам затуманены долгим днем бесконечного страдания. Даниилу противно смотреть, как они теснятся, рвут друг у друга куски, отбирают хлеб у тех, кто слабее. Никто не смотрит, куда ступает, не беда, коли под ноги попадется несчастное создание, что только и может — ползать на карачках.