Владимир Рынкевич - Шкуро: Под знаком волка

• Название: Шкуро: Под знаком волка
• Автор: Владимир Рынкевич
• Издательство: ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036148-3

О одном из самых известных деятелей Белого движения, легендарном «степном волке», генерал-лейтенанте А. Г. Шкуро (1886–1947) рассказывает новый роман современного писателя В. Рынкевича.

---

На телеграфе в Пелагиаде получили сообщение о том, что деникинцы заняли Кавказскую» а на севере от Тихорецкой — Кущевку, но еще идут тяжелые бои с войсками Сорокина. Штаб Добрармии пока в Тихорецкой. Шкуро решил ехать на грузовике с четырьмя казаками — Кузьменко, Перваковым и двумя пожилыми бородачами — точно по фото в журнале «Нива».

Горячее кубанское солнце било в глаза, подпаленные июлем поля просили защиты от москалей и инородцев большевиков, шофер пугался при появлении на дороге людей или автомобилей. Шкуро возмущался: «Видно, ты не наш, не казак — не знаешь, что четыре настоящих казака с пулеметами большевистский полк разгонят».

Часа в три приехали на станцию Торговую, легко нашли штаб командира Кубанской конной бригады Добрармии полковника Глазенапа[24]. На площади перед домом с трехцветным флагом пьяные офицеры не в лад орали: «За царя, за Родину, за веру, мы грянем громкое «Ура! Ура! Ура!»

Глазенап сидел в пустой комнате с открытым окном и дымил папиросой. Гостя приветствовал радушно:

— О-о! Сам знаменитый Шкура! Поздравляю — получил депешу: ваши вошли в Ставрополь.

— Спасибо, полковник, только я не Шкура, а Шкуро.

Полковник почувствовал, как задергался у него правый глаз — память о славных боях на Румынском фронте в 1916 году. Тогда он с отрядом в 600 человек, пешком громил в горах тылы венгров и баварцев, а при взятии Керлибабы в придачу к огромной добыче к золоту получил контузию.

— Ну, Шкуро. Главное, что ваши войска одержали блестящую победу. По рюмочке за ваш успех. Эй, кто там есть? Федор — поднос на стол.

У Глазенапа было красное воспаленное лицо, бешено сверкающие глаза — глазаст Глазенап. В открытое окно слышалась та же песня: «Скажи же, кудесник, любимец богов…» с политическим припевом — за царя, за родину, за веру. Подальше от штаба — жизнь повольнее.

— Они у вас за царя? — спросил Шкуро командира бригады, когда выпили по рюмке и закусили малосольными огурчиками.

— Да. А ваши?

— Мы, казаки, идем под лозунгом Учредительного собрания.

— Что еще за лавочка Учредительное собрание? Мы наведем свои порядки.

— А генерал Деникин?

Глазенап отмахнулся ладошкой пренебрежительно в, наливая по второй, сказал:

— Их там трудно понять. Сложная политика. Продолжим, полковник Шкуро?

— Я больше не буду — к командующему еду.

— Отвезу вас в своем поезде, а вторая рюмка не помеха казаку.

— Да вроде бы так, — согласился Шкуро и, выпив, спросил: — Все же хочется понять, какие настроения У Деникина в штабе.

— Алексеев за царя, Романовский[25] молчит, но он, конечно, за республику, а Деникин ни за кого. Знаешь такое слово — непредрешенность? Это он его придумал. А у вас надо порядок наводить. Кто в Ставрополе сейчас командует? Я хочу послать генерала Уварова. Он здесь со мной. Настоящий русский генерал. Пусть будет губернатором.

— На время моего отсутствия я назначил военным губернатором полковника Слащова.

Глаз уже не дергался, и Шкуро смотрел на Глазенапа пристально и не мигая. Тот поерзал на стуле и почесал за ухом, улыбнулся примирительно, согласился с гостем.

— Слащова знаю — правильный офицер. Но у вас же нет гражданского губернатора. Вот и пошлем туда генерала Уварова. Он к этому готов. Еще махнем по рюмке?

— Нет. Может быть» сразу Деникин примет.

— Сначала идите к Романовскому.

Так, едва ступив на землю, занятую Добровольческой армией, Шкуро оказался в путанице интриг и разногласий. Не понимал, почему ее руководители отказываются от лозунга Учредительного собрания. Это же самое простое и безобидное. И монархисты должны его принять — ведь это собрание можно так учредить, что все за государя императора проголосуют.

В Тихорецкую приехали засветло. Глазенап телеграфировал сюда об их приезде. И на перроне толпились офицеры.

Малиновый закат играл на золотистых погонах, подкрашивал малиновые фуражки, малиново-черные, малиновые с белым околышем. Полковник Шкуро отметил, что встречающие выдержаны, доброжелательны, и нет среди них пьяных горлопанов» как в Торговой у Глазенапа. Пахнуло довоенным Петербургом, Николаевским училищем, отпусками в город к генералу Скрябину, юнкерскими шалостями… И вдруг: «Слава полковнику Шкуро!.. Слава доблестным кубанским казакам!..»

Подумалось, что вот и признание его заслуг, и в глазах потеплело. Он вышел из вагона вместе с двумя казаками-бородачами, картинными воинами, стоявшими чуть позади по обе стороны от него. Бородачей подобрал под свой рост, и поэтому издали встречающие не могли заметить, что атаман невысок. Шкуро понимал, что для этих русских офицеров, героев-добровольцев он — олицетворение легендарного казачества, поднявшегося на борьбу с ненавистными большевиками. Не напрасно третий месяц, напрягая волю, вел себя как положено народному герою.

Еще в дороге он решил, что первым посетит кубанского атамана — старика Филимонова. Как бы ни относился Деникин к Кубанской Раде, а должен понять и одобрить уважение полковника к своей власти.

Филимонов был величествен и красив — с белой бородой, в черкеске с крестом — такой же журнально-картинный, как бородачи, сопровождавшие полковника. Он их и взял-то для этих визитов.

Филимонов не восторгался успехами отрядов Шкуро. Сказал, конечно, необходимые хорошие слова, но с его лица не исчезала озабоченность.

— Тяжело нам здесь, Андрей Григорьевич, — сказал атаман со стариковским вздохом. — Не признает Деникин нашу власть — Кубанскую Раду. На нашу кубанскую землю вступила Добровольческая армия, а все распоряжения по местным делам идут от них, будто Рады я нет.

Пришлось посочувствовать и, продолжая осторожный разговор, задуматься: к кому же надо идти за генеральским званием. Решил, что все-таки придется начать с атамана. Будто бы уже собравшись уходить, будто нехотя, преодолевая скромность и даже как-то бессвязно сказал:

— Казаки у меня, знаете… Мы с ними вместе делим и последние патроны и последний кусок хлеба… И офицеры казачьи тоже с ними сговорились и пришли ко мне. Я, конечно, возражал, но они требуют. Пускай, говорят, Рада присвоит мне генерала. Мне так, понимаете, не с руки об этом с вами, но…

— Я их понимаю, — милостиво ответил кубанский атаман. — Вы очень много сделали для освобождения Кубани от большевиков. Взятие Ставрополя — блестящая операция. Вы показали себя не только храбрым командиром, но и мудрым военным политиком. Вы достойны звания генерала, и я убедил бы Раду подписать такой указ, но наши отношения с Добровольческой армией не позволяют мне это. Мы сделали генералом Покровского[26]. Слышали о нем? Дали ему чин генерала, а он был всего лишь капитаном, летчиком. Но тогда мы в Екатеринодаре были властью, а добровольцы во главе с Корниловым пытались к нам пробиться. Потом, когда мы соединились и вместе шли к Новочеркасску, мне пришлось выслушать выговор от Антона Ивановича — мол, мы не имели такого права. Только высшая власть уполномочена присваивать высшие военные звания. Кто сейчас высшая власть в России, я не знаю, но Антон Иванович, по-видимому, считает такой властью себя. Однако, Андрей Григорьевич, знайте, что я полностью согласен с вашими казаками — вы заслуживаете чин генерала. Я буду ходатайствовать перед Деникиным за вас. Вечером собираются члены Рады. Приглашаю вас на это заседание. Мы назначили на десять. На этом заседании я выскажу свое положительное мнение о присвоении вам генеральского чина.

— Я должен посетить Романовского и доложить Деникину о действиях моего отряда.

— После командующего — на Раду. У его дома вас встретят мои люди. И Романовский, и Деникин разместились в домиках у станции. Офицеры вам покажут. На завтра приглашаю вас отобедать у меня. Будут все наши — кубанцы. У Романовского держитесь посвободнее — он человек весьма культурный, воспитанный, понимающий. С ним можно и поспорить. А с Антоном Ивановичем надо как со своим начальником.

— Деникин меня долго не задержит — я ему доложу по всей форме и никаких вопросов подымать не стану. И еще хочу я вас попросить о личном, — подходя к этой теме, Шкуро все еще смущался и правый глаз снова стал подергиваться. — Еще в прошлом году осенью отец в Екатеринодаре подал прошение в Раду о перемене фамилии: изменить Шкура, на Шкуранский. Идет это дело?

— Прости, Андрей Григорьевич, но наша канцелярия только и знает, убегать от большевиков и догонять добровольцев. Наверное, потеряли все бумаги. До меня ничего не дошло.

— Тогда объявите меня на Раде… Шкуро. Или Шкуранский. А то бумаги найдутся…

— Объявлю, Андрей Григорьевич.

Начальник штаба Добрармии сидел не над картами, а над газетами — ростовскими, ставропольскими, новочеркасскими, екатеринодарскими и даже московской «Правдой». Усадил за столик и гостя, угощал чаем и папиросами, озабоченно говорил об усилении большевистской Красной Армии: