Курилов Семен - Ханидо и Халерха

• Название: Ханидо и Халерха
• Автор: Курилов Семен
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: ISBN 5-268-00609-6

В книгу вошли первая и вторая части трилогии "Ханидо и Халерха" — первого крупного прозаического произведения юкагирской литературы.

Действие романа начинается в конце прошлого века и доходит до 1915 года.

Через судьбы юноши Ханидо и девушки Халерхи писатель изображает историческую судьбу своего народа.

Предощущение революционных перемен в жизни народов Крайнего Севера — таков пафос романа.

---

Сборы шамана Сайрэ в дорогу были совсем неожиданными и непонятными.

Сайрэ много зим не покидал берегов Улуро — а тут вдруг решился, да еще в самое крутое, жгучее время. И не на камлание он уезжал, а просто так — навестить Тинальгина, своего старого богатого друга — вальбэ [61]. Был бы он помоложе, выбрал бы для поездки теплую пору, прислал бы за ним Тинальгин каюра — это было бы дело другое. Но Сайрэ стар, а поедет один…

Тревога тревогой. Однако главное даже не это. Почему, ради чего заколготился старик, что случилось, чтоб не повременить, не рисковать? Как ни ослеплены люди шаманскими таинствами, а мудрость всегда ищет выхода — и непременно в простых суждениях. Всем было ясно, что старик засиделся, погряз в неудачах и бедах и что ему в самом деле надо проветриться. После приезда Мельгайвача молодой жене его стало лучше. Но все-таки Пайпэткэ часто срывалась. А ведь как среди людей: хоть двадцать зим назад человек терял ум — он для них помешанный на всю жизнь. А каково сознавать, что в помешательстве виноват ты, да еще виноват так неловко, нехорошо? Все стойбище знает о признаниях старика. А тут еще кровь и разорение Мельгайвача. Шаману, слава которого была много лет доброй, жить после этого неуютно, конечно. Да, он признался людям во многих промашках, он пытался исправить ошибки — даже ценой чести мужчины, он вновь показал себя сильным и добрым шаманом, едва не осчастливив мученицу Пайпэткэ. Но ведь вот же не сидится ему на месте, несет же его какая-то сила от людских глаз, и сила эта, видать, большая, нетерпеливая — раз уж старик не хочет дождаться весны или хотя бы солнца.

Разное говорили. Одним казалось, что Сайрэ все-таки хочет найти Пайпэткэ мужа и богач Тинальгин может ему помочь. Другие были убеждены, что старик совсем обеднел — раз он камланит редко и берет мало — и гордость заставляет его лучше ехать к скряге Тинальгину, чем брать еду у людей, которые сомневаются в его доброте.

Больше всех в эти дни тревожился Пурама. Токио мог говорить что угодно: он приехал, сбил со старика спесь — и теперь спокойно миловался с женами; сводить с ним счеты Сайрэ и не сумеет, и не захочет. А Пурама попался.

Неудачной была охота после того, как он узнал, что Сайрэ совершил почти чудо — уговорил Мельгайвача бросить всех своих жен и вместо них взять Пайпэткэ. Тачана была свидетельницей. Чудо рухнуло по вине Пайпэткэ, но Пурама понял, что оказался в болоте, которое может засосать его и по колени, и по кадык. Никто из сородичей не обижал шамана так, как обидел он. Пурама стал ждать мести — и не на шутку перепугался, когда узнал, что Сайрэ без всякой нужды, неожиданно уезжает в тундру. Не затем ли он уезжает, чтоб показать себя непричастным к беде, которая уже повисла над его головой?.. Он пытался прогнать эту мысль, но вместо нее приходила другая, и тоже тревожная. Уж Пурама-то хорошо знал, что такое поездка в тундру в такие морозы. Это когда-то давно, в бодрые годы, Сайрэ был на удивление вынослив и ловок. Теперь он старик, и если в дороге с ним случится несчастье, вина упадет на него: это ведь он вместе с шурином Курилем решил расклевать шамана и как мог делал его жизнь невыносимой. Куриля нет, затею с церковью, видно, топчет табун оленей, выигранный на состязании, — а Сайрэ удивляет людей чудесами и, как думают в стойбище, едет в тундру с добрыми намерениями…

Между тем сам Сайрэ вовсе не знал, как, почему и зачем он решил отправиться к Тинальгину. Поездка эта ему совсем ничего не давала. Пайпэткэ неожиданно сделалась доброй к нему, смирной — когда ум ее просветлялся, а разговор о новой и лучшей жизни ее уж дважды кончался истерикой. Так что Сайрэ оставил мысль подыскать, подсунуть ей жениха. На сородичей он не обижался, хотя и чувствовал, что на помощь зовут его уже без прежнего трепета. Даже на Пураму не обижался старик: цену своим грехам он хорошо знал — и кто-то же должен был вспыхнуть порохом. Впрочем, дело не столько в Пураме, сколько в его шурине, которому недостаточно власти. А Пурама просто почуял, что ему выгоднее оказаться при церкви да еще вместе с могучим родственником. Но он сам себя наказал: на постройку церкви Куриль будет десять лет собирать шкурки… И уж вовсе Сайрэ не рассчитывал получить от Тинальгина подарок: отощавших оленей он заменить еще согласится, а уж дать для котла хотя бы старого, одного — это пустая надежда. Он и просить не будет, хотя и знает, что юкола в его мешках незаметно исчезла, шкурки ушли на табак и чай, без которых жизнь была бы невмоготу, что даже дощечки от ящиков сгорели в костре…

Так что Сайрэ отправлялся в гости без всякой цели.

Но ведь бывает же так, что вдруг раззудится тело — и нет ему места ни в своем теплом гнезде, ни у соседа, ни во всем стойбище. И какая-то сила однажды властно прикажет: "Запрягай! Земля велика"…

Сайрэ запряг оленей, переживая огромное облегчение. А когда по крепкому снегу заскрипели полозья и впотьмах перед глазами повернулись все сразу тордохи, на душе его стало молодо, радостно, бодро. Словно чьи-то добрые руки развязали над его головой мешок из грубой шкуры, в котором он так долго сидел, безуспешно проковыривая дыру. Последняя луна в жизни Сайрэ была самой тяжкой. Если бы он только чувствовал себя попавшим в мешок! Его ведь распотрошили. Приехал незваный якут-шаманчик, вместе с родственником головы распотрошил при людях, будто оленя, и спокойно уехал, прихватив с собой полкуля юколы. Сейчас и это все отступило назад: "Подумаешь, — рассудил Сайрэ, — великого шамана учил жить шаманчик из Сен-Келя, тот самый, который еще летом бегал за девками по лугу!.."

Старик оглянулся и, уже не увидев стойбища, вдруг утешил себя неожиданной мыслью: "Останется одна — заскучает, совсем опомнится… И как я не додумался до этого раньше?" Эта мысль неудержимо скользнула вперед:

"Может, еще и поправится все. Теперь-то уж бог видел, что я поступился ради добра, чем мог, и ведь она сама сочла за добро остаться со мной — в чем же теперь виноват я?.. А люди? Хе, люди…"

— Ок! Ок! — крикнул старик на оленей и вслух договорил: — Куда они денутся, люди!..

Сайрэ ехал на западный берег Куропаточьей речки. В этом году Куриль почему-то редко бывал на берегах Улуро и ранней осенью вовсе перекочевал в Булгунях. Огромное стадо свое он отправил пастись далеко в сторону моря, в низовье Новой реки. Поэтому-то Тинальгин и кочевал в окрестностях Малого Улуро — Куриль разрешил ему. Старик Сайрэ хорошо знал эти края. Тинальгин остановился у озера Силгагай, и чтобы попасть к нему, надо поглядывать на хвост Хуораала, а по сторонам можно и не смотреть. Это не так далеко: чуть поднимется вверх хвост созвездия — значит, и озеро близко.

Мороз мало-помалу начал пощипывать старика. Сайрэ придержал оленей, спрыгнул с нарты и, покручивая вожжами, побежал рядом по твердой корочке снега. Вполнеба вздрагивало, плескалось северное сияние. Сайрэ не обращал на него внимания — он косился то на оленей, то на Хуораал. Главное — выдержать направление. В такой мороз оплошность опасна: занесет оленей немного вбок — и проскочишь мимо озера; будешь гнать их опять на звезду — и вдруг поймешь, что ошибся, — тут-то и заплутаешь. Сайрэ был начеку. Он вспомнил, как лет пятьдесят назад ребята шутили: "Ты потому ловко бегаешь, что ноги кривые — нога ногу не задевает". Вспомнил — и сейчас же прыгнул на нарту: э, забываться нельзя — теперь он старик; не рассчитаешь силы, споткнешься, упустишь оленей или зазеваешься — и беда сразу раскроет объятия.

Пообвыкнув на холоде, Сайрэ поладнее уселся, чтобы больше уже не вставать с нарты.

Нет, он не только хорошо бегал когда-то. Он был ловким, прытким, выносливым. За летний день мог одолеть добрый десяток якутских шаганий, а зимой выезжал в любую погоду — пусть там ветер хоть весь снег с земли в воздух поднимет… Сейчас Сайрэ почему-то вдруг вспомнил, как переплывал Алазею у каменных порогов Таас-Харгы. "Надо же было решиться!" — с самодовольной усмешкой подумал он. До него ни один человек не осмеливался зайти по колени в воду в этом свирепом месте… Затем вспомнился другой случай, заставивший старика еще раз усмехнуться, а потом призадуматься. Это тоже было давно, когда он лишь начинал шаманить. Сайрэ как-то в шутку подбил на спор одного известного заезжего шамана. Смешными были условия этого спора: договорились проклинать друг друга — кто умрет от проклинания, тот умрет, а кто останется живым, тот будет властелином шаманской мысли. В первый день они сели в тордох друг против друга, и известный шаман навалился на Сайрэ такими проклятиями, что непосвященный человек с испугу бросился бы из стойбища со всех ног. А Сайрэ в это время молчал, только губами шевелил.

На другой день шаман охрип — и Сайрэ предложил выйти в тундру: раз ничего не получается, то пусть, мол, сама природа рассудит — они будут опять проклинать друг друга, а мороз уже выберет, кто послабей. Холода стояли тогда лютые. Шаман было заколебался — шутка зашла слишком уж далеко. Но если б он не согласился, то пришлось бы ему признать себя побежденным, а Сайрэ великим шаманом. И засев в сугробе, шаман уже всерьез начал проклинать коварного шутника. Всю ночь оба просидели под звездами — а потом посиневшими от мороза вернулись в тордох. И тут Сайрэ сказал, что у него ломит голову, — сказал и прилег поспать. А шаман, почуяв слабость противника, обозленный, начал еще сильней проклинать его. Люди перепугались — как бы Сайрэ впрямь не ушел из земной жизни. Однако Сайрэ хорошо выспался под сиплый голос шамана — и тут увидел своего противника в агонии: лицо шамана было красным, он метался по тордоху с вытаращенными глазами и вместо бубна бил кулаком в старый мешок. Умер шаман, несколько дней полежал больным — и умер. Правда, и умирая, он проклинал Сайрэ…