Ален Роб-Грийе - Ревность

• Название: Ревность
• Автор: Ален Роб-Грийе
• Издательство: СПб.
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2001
• ISBN: 5-98144-063-5

Раннее творчество Алена Роб-Грийе (род. в 1922 г.) перевернуло привычные представления о жанре романа и положило начало «новому роману» – одному из самых революционных явлений в мировой литературе XX века.

Роб-Грийе любит играть на читательских стереотипах, пародируя классические жанровые стандарты. В «Ревности» автор старательно эксплуатирует традиционную схему адюльтера, но не все так просто как может показаться… Тем более что французское название романа «La Jalousie» имеет двойное значение: с одной стороны – «ревность», а с другой – «жалюзи», занавеска, через которую очень удобно подсматривать, оставаясь при этом невидимым…

---

На трех окнах, симметричных по отношению к окнам комнаты, жалюзи в этот час спущены более чем наполовину. Таким образом, кабинет залит рассеянным светом, который лишает предметы объема. Очертания остаются четкими, но чередование поверхностей не создает впечатления глубины, так что невольно вытягиваешь руки перед собой, стараясь правильно оценить расстояние.

К счастью, в комнате немного мебели: стеллажи и полки вдоль стен, несколько стульев, наконец, массивный письменный стол с ящиками, занимающий все пространство между двумя окнами, выходящими на юг, и в одно из них – правое, то, что ближе к коридору, – можно увидеть сквозь наклонные щели между дощечками разрезанный на параллельные сверкающие полоски стол и два кресла на террасе.

На углу письменного стола стоит инкрустированная перламутром рамка, в которую вставлена фотография: ее сделал уличный фотограф во время первого отпуска в Европе, после пребывания в Африке.

Перед фасадом большого кафе в стиле модерн А*** сидит на металлическом стуле сложной конструкции, подлокотники и спинка которого, состоящие из спиралей и завитков, скорей живописные, чем удобные. Но А*** сидит в этом кресле, по своему обыкновению, совершенно непринужденно, хотя и без малейшей расхлябанности.

Она чуть повернулась, улыбается фотографу, будто разрешая ему отснять этот импровизированный кадр. В то же время ее обнаженная рука продолжает начатое движение: ставит стакан на столик, стоящий рядом.

Но класть лед она вроде бы не собиралась, потому что не дотронулась до сверкающего металлического ведерка, быстро запотевшего.

Она сидит неподвижно, смотрит на долину, простирающуюся перед ними. Молчит. Слева от нее Фрэнк, невидимый, молчит тоже. Возможно, она уловила некий странный шорох у себя за спиной и теперь собирается повернуться как бы невзначай и бросить взгляд, будто бы случайный, в сторону жалюзи.

На восток из кабинета выходит не просто окно, как в комнате напротив, а окно французское, через которое можно попасть прямо на террасу, минуя коридор.

На эту часть террасы светит утреннее солнце: только от него никто не пытается укрыться. В воздухе, почти свежем сразу после рассвета, пение птиц приходит на смену стрекоту ночных цикад, звуковой фон почти такой же, хотя менее слитный, расцвеченный время от времени более мелодичными трелями. Что же до самих птиц, то их не видно, как и цикад: они укрываются под султанами широких зеленых листьев вокруг всего дома.

На участке вскопанной земли, который отделяет дом от посадок и где выстроились на равном расстоянии друг от друга молодые апельсиновые деревца – тонкие стволики, украшенные редкой листвой темного цвета, – блестят бесчисленные нити паутины, полные росы; крошечные паучки сплели их между комьями земли, когда в саду закончились работы.

Справа этот конец террасы подходит к краю салона. Но только на свежем воздухе, перед южным фасадом – откуда можно охватить взором всю долину, – подается первый утренний завтрак. На низеньком столике перед единственным креслом, которое принес сюда бой, уже стоят кофейник и чашка. А*** в такой час еще не встала. Окна ее комнаты еще закрыты.

В самой глубине долины, на бревенчатом мосту, что пересекает маленькую речушку, какой-то человек сидит на корточках и смотрит вверх по течению. Это – туземец, на нем синие штаны и выцветшая майка; плечи голые. Он склоняется над поверхностью потока, словно пытается разглядеть что-то в мутной воде.

Перед ним, на другом берегу, простирается делянка в форме трапеции, со стороны воды ограниченная кривой линией; все бананы там собраны более-менее недавно. Пеньки легко подсчитать: когда срезается ствол, остается короткий обрубок, чья зарубцевавшаяся поверхность имеет форму диска, белого или желтоватого, в зависимости от свежести среза. Подсчет по прямой линии слева направо дает: двадцать три, двадцать два, двадцать два, двадцать один, двадцать один, двадцать, двадцать и т. д…

Рядом с каждым из белых дисков, но в различных направлениях принялись побеги, замещающие срезанные деревья. В зависимости от времени сбора первого урожая эти новые растения имеют длину от пятидесяти сантиметров до метра.

А*** только что принесла стаканы, обе бутылки и ведерко со льдом. Начинает смешивать коктейли: коньяку в три стакана, потом минеральной воды, наконец, три кубика прозрачного льда, в сердцевине каждого кубика заключен пучок серебристых игл.

– Мы выедем рано, – говорит Фрэнк.

– А именно?

– В шесть утра, если вас устроит.

– О-ля-ля…

– Вас это пугает?

– Да нет. – Она смеется. Помолчав, добавляет: – Наоборот, это даже забавно.

Пьют маленькими глотками.

– Если все пойдет хорошо, – говорит Фрэнк, – мы попадаем в город часам к десяти, и у нас будет масса времени до второго завтрака.

– Да-да, разумеется, это и мне подходит, – говорит А***.

Пьют маленькими глотками.

Потом заговаривают о другом. Оба закончили читать книгу, которая их занимала последнее время, и теперь могут обсудить ее в целом, то есть прокомментировать и развязку, и прежние эпизоды (служившие предметом прошлых бесед), которые эта развязка представляет совершенно в ином свете или же придает им новый, дополнительный смысл.

Ни разу они не высказались по поводу романа, в целом не дали ему никакой оценки; зато обсуждали места, события, персонажей так, будто бы речь шла о реальных вещах: городок, который они хорошо помнят (к тому же расположенный в Африке), люди, с которыми оба были знакомы или же слышали от кого-то их историю. Во время своих дискуссий они никогда не затрагивали ни правдоподобия, ни связности, вообще никакого компонента повествования. Зато им частенько случалось критиковать иные поступки действующих лиц или некоторые черты их характера так, словно те были их общими друзьями.

Они также сожалеют о некоторых поворотах сюжета, говорят, что, мол, «не повезло», и выстраивают другой ряд событий, отталкиваясь от новой гипотезы: «если бы этого не случилось». Другие возможные развилки встречаются на пути, и все они ведут к разному итогу. Варианты крайне многочисленны, варианты вариантов и того пуще. Кажется, они даже получают удовольствие от подобного умножения, улыбаются друг другу, распаляясь от игры, несомненно упиваясь таким разрастанием…

– Но, к несчастью, он вернулся раньше в этот день, чего никто не мог предусмотреть.

Так Фрэнк единым махом сметает все те вымыслы, какие они вместе нагромоздили. Ни к чему предполагать обратное, ибо все сложилось так, а не иначе: в реальности ничего не изменишь.

Пьют маленькими глотками. Во всех трех стаканах кусочки льда уже совсем растаяли. Фрэнк пристально изучает золотистую жидкость, что плещется у него на дне стакана. Наклоняет стакан то в одну, то в другую сторону, заинтересованно следит, как отрываются от стенок пузырьки газа.

– И тем не менее, – говорит он, – все начиналось так хорошо. – Поворачивается к А*** за подтверждением: – Отправились мы в назначенное время и ехали без приключений. Не было и десяти, когда мы добрались до города.

Фрэнк запнулся. А*** подхватывает, будто побуждая его продолжить рассказ:

– И вы не заметили ничего необычного во все время пути, не так ли?

– Абсолютно ничего. В каком-то смысле было бы лучше, если бы машина сломалась сразу, еще до завтрака. Не по пути, но в городе, до завтрака. Мне было бы трудно добраться до некоторых мест, расположенных довольно далеко от центра, но по крайней мере я вовремя нашел бы механика и починил бы машину до вечера.

– Потому что на самом деле поломка была пустяковая, – то ли уточняет А***, то ли спрашивает.

– Да, ничего страшного.

Фрэнк смотрит в свой стакан. После довольно долгого молчания, хотя на этот раз никто не задавал ему никаких вопросов, он вновь принимается объяснять:

– После обеда, когда мы собрались уезжать, мотор никак не хотел заводиться. Очевидно, что было поздно предпринимать какие-либо шаги: все мастерские уже закрылись. Нам ничего другого не оставалось, как дожидаться утра.

Фразы следуют одна за другой, каждая на своем месте, сплетаясь в логическую цепь. Гладкая, размеренная речь все больше и больше походит на свидетельские показания в суде или на вызубренный урок.

– И все же, – говорит а***, – вы сначала подумали, что справитесь сами. Во всяком случае, вы попытались. Но механик из вас неважный, так ведь?

Последние слова она произносит с улыбкой. Они обмениваются взглядом. Он улыбается тоже. Мало-помалу его улыбка превращается в гримасу. Зато она сохраняет оживленный, безмятежный вид.

А ведь Фрэнк должен был научиться исправлять мелкие поломки – с его-то вечно застревающим грузовиком…

– Да, – говорит он, – в том моторе я уже начал разбираться. Но легковая машина до сих пор не доставляла мне неприятностей.

В самом деле, ни разу не было речи о том, чтобы вышла из строя его большая синяя машина, к тому же почти новая.