Владислав Глинка - Дорогой чести

• Название: Дорогой чести
• Автор: Владислав Глинка
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1971

Повесть «Дорогой чести» рассказывает о жизни реального лица, русского офицера Сергея Непейцына. Инвалид, потерявший ногу еще юношей на штурме турецкой крепости Очаков, Непейцын служил при Тульском оружейном заводе, потом был городничим в Великих Луках. С началом Отечественной войны против французов Непейцын добровольцем вступил в корпус войск, защищавший от врага пути к Петербургу, и вскоре прославился как лихой партизанский начальник (он мог ездить верхом благодаря искусственной ноге, сделанной знаменитым механиком Кулибиным). Переведенный затем за отличия в гвардейский Семеновский полк, Непейцын с боями дошел до Парижа, взятого русскими войсками весной 1814 года. В этом полку он сблизился с кружком просвещенных молодых офицеров — будущих декабристов.

Автор книги — ленинградский писатель и музейный работник Владислав Михайлович Глинка. Им написаны выпущенные Детгизом книги «Жизнь Лаврентия Серякова» (1959) и «Повесть о Сергее Непейцыне» (1966). Последняя рассказывает о детстве и юности героя книги «Дорогой чести».

---

— Дровней с поклажей трое да возков два. Людей девять да коней двенадцать голов — вот табор какой!

— А где же венчаться думаете?

— Верно, в Одессе. А то дорогой, ежели распутица остановит.

— Терпит дело-то? — озорно подмигнул дяденька.

* * *

Возвращались домой, отяжелев от обеда, часов в восемь. «Вот сниму мундир, отстегну ногу проклятую…» — мечтал городничий.

Но дома его ожидал частный пристав Пухов с докладом, что нонче под самый уже конец первого масленичного катанья сани, запряженные тройкой серых, сбили на углу Екатерининской и Троицкой девочку десяти лет, дочку солдатки. Девочка сильно ушиблена и одна нога сломана. Пухов, дежуривший на гулянье и сам все видевший, бежал за тройкой, кричал, приказывал остановиться, но где же пешему догнать? Однако обыватели сказали, что кони принадлежат приказчику откупщика, который теперь назначен в Невель, на место Квасова, а нынче приехал к нему в гости. Пославши квартального за лекарем, чтобы скорей оказал помощь пострадавшей, Пухов побежал в дом, где квартирует Квасов, и там на конюшне нашел серых, уже распряженных, но еще в поту, а в комнате за блинами не весьма трезвых хозяина с гостем. Невельский приказчик — прозывается он Матвеевым — божился, что никого не давил, однако подносил приставу вина и на то же блюдо клал ассигнации. Пухов ото всего отказался и дома написал протокол о происшествии да обежал свидетелей, пока не отошли от жалости к девчонке и не испугались. Вот подписи двух купцов и пекаря.

Проклиная Квасова и его гостя, Непейцын отправился к пострадавшей. Пухов провел его в жалкую хибарку за Староречьем, где при свете сальной свечи на лавке под образами всхлипывала худенькая девочка с ногой в лубке и бинтах, которые наложил недавно побывавший Ремер, и с багровым синяком на скуле. Заплаканные мать и соседка меняли влажные тряпицы у нее на лбу. На отодвинутом на середину горницы столе были навалены куски красной рыбы, заливных, блины и рядом смятые синие пятирублевые ассигнации.

— От того прислано, кто Танюшку сбил? — спросил Непейцын.

— Так, батюшка! — закивала вдова. — Только до тебя молодец прибег, с подносу на стол шваркнул, деньги кинул и вон скорей.

Воротясь домой, Непейцын приказал отвезти вдове масла, муки, яиц — всего, что сыскалось в домашних кладовых, а сам засел писать грозное требование господину Матвееву, чтоб представил письменное объяснение, как могло случиться, «что сего марта одиннадцатого дня 1810 года около четырех часов пополудни во время катанья…» и т. д., с изложением всех провинностей вопрошаемого и состояния пострадавшей Татьяны Антоновой. Эту бумагу он отдал Пухову, чтобы чуть свет вручил виновному под расписку.

В полдень Сергей Васильевич в канцелярии получил ответ, писанный знакомым почерком Квасова, — видно, у господина Матвеева с похмелья руки тряслись, что было видно по подписи В ответе говорилось, будто пострадавшая Антонова «сама из-за детской глупости набежала под шедших мелкой рысью лошадей» и «что господину городничему надлежит обязать обывателей не пущать детей на улицу без присмотру, особливо во время масленичных катаний». В конце было означено, что Матвеев нонче отбывает в Невель, куда и следует адресовать ему бумаги, буде в таковых случится надобность.

— Ну постойте, вруны проклятые! — сказал вслух Сергей Васильевич и отправился к уездному лекарю, от которого потребовал письменного свидетельства о переломи ноги и ушибах Антоновой.

Ремер пытался возразить, что, может, девчонка сама виновата, но городничий грозно сказал, что про то будут судить власти, а от лекаря требуется свидетельство о повреждении здоровья и о непосредственных его причинах. Буде же не выдаст тотчас такового, то на него последует жалоба во врачебную управу, губернатору, а понадобится, то и выше. Ремер струсил и написал нужную бумагу.

Дома Сергей Васильевич отказался в сердцах от обеда и засел за донесение губернатору, прося привлечь Матвеева через витебских властей к судебной ответственности Но вошел дяденька и напомнил, что сегодня второй день масленицы, катанье продолжается, так не нужно ли, особенно после вчерашнего, городничему туда выехать, чтоб катающиеся его увидели и побоялись нарушать порядок.

— Ты, коли что, вели по-моему постромьи резать да заводить к нам во двор лошадей, — советовал Семен Степанович.

— Нет, я любого нагайкой отстегаю! — пообещал городничий и крикнул, чтоб подевали обедать да седлали Голубя.

— Позвольте, и я с вами, — попросился Фпдя.

— А съездишь нагайкой, ежели будут на людей наезжать? — спросил Сергей Васильевич.

— Кого велите — всякого излупцую!

Пухов и два будочника стояли по местам, и катанье шло чинно и неторопливо. Вдоль домов прогуливались разодетые обыватели, перекликаясь с ездоками. Сергей Васильевич с Федором сделали рысью два полных круга, потом встали на углу Козловской и Соломенской улиц и пропускали мимо себя катающихся. Знакомые купцы и чиновники подходили к городничему с расспросами про вчерашнее происшествие. Начало смеркаться. Федя в своей щегольской поддевочке ежился от холода, стало прохватывать и Непейцына.

— Ну, поехали домой! — приказал Сергей Васильевич.

Они только что тронулись навстречу веренице саней, как впереди раздались крики. Прямо на них, обгоняя и тесня катающихся, неслись сани.

— Собьют нас, Сергей Васильевич! — испуганно крикнул Федор.

— Въезжай на мостки! — приказал городничий.

Едва поспели заставить коней взойти в толпу расступившихся обывателей, на дощатый тротуар, как сани стремглав пронеслись мимо.

— Стой! Стой, тебе говорят! — закричал что было силы Сергей Васильевич, устремляясь следом.

От этого окрика кучер натянул было вожжи, но седок в бекеше с рыжим меховым воротником и такой же шапке, оглянувшись на преследователя, визгнул высоким тенором:

— Гони! Гони, Сенька!

Сани снова рванулись вперед, и Непейцын, не помня себя от гнева, помчался карьером за ними.

— Ах, гони! — кричал он. — Ну так на ж тебе, на! — И, поравнявшись с санями, начал полосовать нагайкой рыжую шапку.

Соседний седок в бобрах склонился вперед, поспешно поднимая воротник, но вот и его хлестнула раз, другой, третий чья-то плеть — хлестнула сильно, с оттяжкой, так что клочья меха взлетели в воздух.

— Бей их, разбойников! — кричал городничий диким голосом.

Избиение продолжалось всего несколько минут, за которые оба седока потеряли шапки и сползли на дно саней под полость. Но Матвеев ухитрился скрыться там вовсе, а человек в бобрах — это был Квасов — оказался столь тучен, что над краем полости продолжала торчать макушка его головы, прикрываемая от ударов руками.

Тут впереди закричало несколько голосов, и Непейцын увидел перегородившие дорогу дровни. Кучер натянул вожжи, в ту же минуту что-то заскрежетало, сани перевернулись, и седоки вывалились под ноги Голубя. Виной тому была каменная тумба перед купеческим домом, на которую налетел санный полоз. Пухов и будочники, устроившие преграду из вывезенных с соседнего двора пустых дровней, бросились к лежащим на земле. Человек с рыжим воротником поднялся сам. Кроме ударов по голове, от которых над бровью показалась кровь, он не получил повреждений. Квасов встал с трудом. Лицо его было бледно, он стонал:

— Ох, рука, ох, бок!.. Убили, убили меня!

— Отвезти домой, вызвать лекаря! — приказал городничий. — А сего в холодную!

— Меня нельзя в холодную, я чин имею! — кричал рыжий воротник. — Я из другой губернии!

— Детей давить в любой губернии нельзя! — ответил Непейцын.

— Я жаловаться буду!

— Сначала ночку в арестантской посидите! — бросил Сергей Васильевич и поехал к дому. — Здорово ты Квасова нахлестывал. Где только научился? — сказал он трусившему рядом Феде.

— То не я, Сергей Васильевич, я и разу хлестнуть не сумел.

— А кто же? Что ты мелешь?

— Да Григорий же. Как вы впервой ударили, он сряду тут оказался и давай Квасова молотить. Верно, что лихо бьет…

— Откуда же он взялся и куда делся?

— Откуда, не знаю, а как кувырнулись сани, то он коня кругом да скоком обратно…

Григорий стоял на их крыльце, у которого только что привязал донца.

— За шкатулкой прислали, — пояснил он. — А ключ-то, Семен Степанович сказали, в вашем кармане. Вот и поехал вас искать, да сподобился огреть разок-другой недруга своего… Мы нонче, Сергей Васильевич, уезжаем, так ежели меня отыскивать станут для ответа за нонешнее, так пусть в Одессу-город пишут…

— Навряд разберется, кто его хлестал, — сказал Непейцын.

— Ладно, коли так…

Вынув из шкатулки свои деньги и бумаги, Сергей Васильевич отдал ее Григорию. Они обнялись и простились.

Выслушав рассказ о происшествии, многоопытный Семен Степанович сказал: