Владислав Глинка - Дорогой чести

• Название: Дорогой чести
• Автор: Владислав Глинка
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1971

Повесть «Дорогой чести» рассказывает о жизни реального лица, русского офицера Сергея Непейцына. Инвалид, потерявший ногу еще юношей на штурме турецкой крепости Очаков, Непейцын служил при Тульском оружейном заводе, потом был городничим в Великих Луках. С началом Отечественной войны против французов Непейцын добровольцем вступил в корпус войск, защищавший от врага пути к Петербургу, и вскоре прославился как лихой партизанский начальник (он мог ездить верхом благодаря искусственной ноге, сделанной знаменитым механиком Кулибиным). Переведенный затем за отличия в гвардейский Семеновский полк, Непейцын с боями дошел до Парижа, взятого русскими войсками весной 1814 года. В этом полку он сблизился с кружком просвещенных молодых офицеров — будущих декабристов.

Автор книги — ленинградский писатель и музейный работник Владислав Михайлович Глинка. Им написаны выпущенные Детгизом книги «Жизнь Лаврентия Серякова» (1959) и «Повесть о Сергее Непейцыне» (1966). Последняя рассказывает о детстве и юности героя книги «Дорогой чести».

---

— Тотчас составь протокол об аресте Матвеева за скачку на публичном гулянье и за ослушание приказам полиции остановиться, упомянув об изувеченной им Антоновой и дай подписать нескольким свидетелям, а главное, самому виновнику. Ежели сряду не подпишет, опять его в холодную для вразумления, а ежели сдастся, то лошадей подать — и чтоб прямо из города, к Квасову не заезжая, да чтоб квартальный до заставы проводил.

— Не решили бы, что боюсь их с Квасовым, — заметил городничий.

— Матвеев ничего сейчас не сообразит, потому что уже перемерз и побоями унижен, а встречу их надобно предотвратить. Неприятностей тебе от Квасова еще не обобраться, ежели, конечно, откупщик захочет за своих приказчиков вступиться.

— Бей их, разбойников! — кричал городничий диким голосом.

Все было сделано по совету дяденьки, и действительно, протрезвевший и промерзший Матвеев без слова подписал протокол, после чего проследовал к заставе, где, как рассказывал сопровождавший его квартальный, крикнул кучеру:

— Пошел во всю мочь!

Поздним вечером к Непейцыну пришел лекарь с рассказом о здоровье Квасова.

— Рука переломлена выше локтя и бок ушиблен до кровоподтека, не считая многих ссадин на лице и руках. Он у меня справку требует, хочет на вас в суд подавать.

— Пусть-ка почитает сначала, что приятель его об ихнем поведении засвидетельствовал, — отвечал Сергей Васильевич. И затем спросил: — А у Антоновой вы нынче были? Как она?

— Ну, зачем же? Вчера все сделал надобное, — заюлил Ремер.

— Так попрошу завтра с утра у ней побывать и после ко мне в правление пожаловать, — строго сказал городничий.

Когда дядя и племянник легли наконец по постелям и Федор, помогавший им раздеваться, вышел, прошедший день представился Сергею Васильевичу в ином свете.

«Ну, а если бы преследуемые мною сани Матвеева задавили еще кого, кто был бы виноват?.. Конечно, оба вполне заслужили порку, по дяденька прав: ежели откупщик за них вступится, то может завариться прегадкая каша. Допустим, со мной ничего сделать не смогут, раз у меня протокол, который доказывает, как законы нарушили, но начнется переписка, запросы, даже следствие. Все ж таки Квасову нанесены телесные повреждения…»

Семен Степанович заворочался в темноте:

— Надобно прежде отправки губернатору с бумаг копии снять и в суде заверить, — сказал он. — Кто знает, нового-то. Лабу сего? А уж что Чернобуров может в руку откупщику сыграть, то бессомненно.

Несмотря на болезненное состояние, а вернее, именно чтобы показаться в нем откупщику, Квасов через два дня выехал во Псков. Правда, все пошло не так, как ему хотелось. Откупщика во Пскове не оказалось — отправился в Петербург, а его главный приказчик сказал Квасову, что их патрону вряд ли понравится, что, не успев водвориться в Луках, уже поссорился с городничим и даже покинул место служения, а потому советует ему тотчас ехать обратно и заняться делом. Не застал Квасов на месте и Чернобурова, «поправлявшегося» после масленой, но чиновник, его заменявший, пожалел страдальца с лубком на руке и подбитым глазом и принял от него жалобу.

В ней сообщалось, что городничий верхом со своим конным же слугой напал на откупщиковых приказчиков, избил, изувечил и тем, помимо общего беззакония, нанес винному откупу большой ущерб, лишив разом два уезда присмотра за продажей питий, так как и Матвеев, простудясь в холодной, куда вверг его городничий, до сего дня пребывает тяжелобольным.

Эту жалобу Сергей Васильевич прочел в копии, привезенной в Луки щеголеватым чиновником особых поручений при губернаторе Павлом Павловичем Холмовым, который прискакал на курьерской тройке и, задержавшись ненадолго у почтмейстера, чтоб позавтракать и кой-что расспросить, явился в городническое правление. К Непейцыну Павел Павлович обратился с приятной, хоть и несколько заученной улыбкой, сказавши, что его превосходительство Николай Осипович Лаба де Виванс — вот тебе и украинец! — принужден дать прошению Квасова законный ход, но желает знать подробности происшедшего для объяснения с откупщиком. Прочитав копию уже отправленного донесения и подлинный протокол о грехах Матвеева и Квасова — из осторожности Непейцын отослал во Псков заверенную судом копию, — господин Холмов пообедал у Сергея Васильевича, просидел ночь за картами у предводителя и отбыл обратно, заверив на прощание городничего, что дело будет прекращено.

Однако вскоре пришел запрос за подписью Чернобурова, гласивший, что господин губернатор, не удовлетворившись донесением великолуцкого городничего, предлагает ему в особенности точно ответить, бил ли плетью приказчиков откупщика, и представить протокол противозаконных их действий в подлиннике, а не в копии, каковая при сем возвращается для хранения в деле городничества.

Проклиная горячность, втянувшую его в такую канитель, Непейцын решил покончить с делом личным объяснением и поехал во Псков.

Хотя шла четвертая неделя великого поста, но Чернобуров снова «болел», и повидаться с ним оказалось невозможно. Зато привычно улыбающийся Холмов мигом устроил городничему прием у губернатора. Вот уж кто ничем не напоминал своего предшественника! Облеченный с утра в вицмундирный фрак, в белоснежном белье, с Владимирским крестом на шее, свежий, моложавый, по-французски поджарый Лаба де Виванс вышел в приемную быстрым, скользящим шагом. Но и на него ордена Непейцына произвели впечатление — городничий был введен в кабинет и усажен. Сам господин Лаба присел напротив, под портретом императора Александра, занявшим место героического изображения бригадира Ламсдорфа.

— Объяснитесь, — приказал губернатор и повернулся к Непейцыну почти в профиль, очень похожий скошенным на собеседника глазом и большим острым носом на внимательного ворона.

Сергей Васильевич рассказал все с первого дня своего городничества, как освободил Птицыных из-под незаконного ареста, о «походах аргонавтов», об отставке Квасова из ставшей невыгодной полиции, об открытии кабака напротив и вплоть до последних событий, после чего поднес губернатору подлинный протокол, подписанный Матвеевым, и закончил утверждением, что если б Квасов был столь сильно изувечен, как пишет, то не поскакал бы тотчас за двести пятьдесят верст с жалобой.

Господин Лаба слушал внимательно и когда городничий кончил, сказал, повернувшись к нему фасом:

— Я всю жизнь был военным, подполковник. Бился при Бендерах и брал Измаил. Только год, как переименован в статский чин. Поэтому я понимаю ваш гнев и буду защищать вас перед откупщиком. Можете ехать к месту служения. Желаю доброго пути! — Он встал и поклонился.

«Вот так молодец!» — подумал Непейцын, выходя в зал, где его встретил чиновник особых поручений.

— Видали государственный ум? Какое умение разом во все вникнуть! — восхищался Холмов. И вдруг понизил голос: — Только б Чернобуров не напакостил, когда начнет по делам докладывать. Лучше бы вам подождать и лично с ним объясниться.

— Согласен, если недолго прохворает, — ответил Непейцын.

— Нет-с, у него, Сергей Васильевич, только началось. Третьего дни поминки по губернскому стряпчему были, значит, с неделю ждать надобно… Вам что его превосходительство последнее сказали?

— Пожелал доброго пути.

— Да, неловко задерживаться, — глубокомысленно решил Холмов.

— Так я поеду…

— Поезжайте, только Чернобуров… Понимаете, он во всех законах знаток, а его превосходительство хоть и умнейший человек, но из военных генералов, поэтому принужден иногда… Ну, да авось…

Опасения Павла Павловича сбылись. Через две недели Непейцын получил новую бумагу из губернского правления, в которой Чернобуров пенял ему, что не выполнил предписания от такого-то числа, не оставил в канцелярии подлинник протокола, каковой надлежит прислать во Псков незамедлительно, а во-вторых, пусть сообщит, кто были всадники, которые вместе с ним били пострадавших, ибо господин откупщик может потребовать их законного наказания.

Посоветовавшись с дяденькой, городничий вновь отправил во Псков копию протокола, сославшись, что подлинник по закону должен храниться в его делах, а насчет всадников соврал, что они почудились приказчикам, прятавшимся на дне саней под полостью.

Прошла пасха, и в середине мая городничий читал новую чернобуровскую депешу, в которой сообщалось, что, «как стало ведомо, второй всадник с плетью был дворовый человек Григорий, прозванием Кучеров, купленный княжной Давидовой у гвардии поручика Михельсона. А как господин Квасов приобрел перед постигшим его избиением от означенной Давидовой родовую ее деревню, то и предполагают, что она, известна будучи необузданным характером, подучила своего слугу напасть на пострадавшего. В связи с сим предлагается сообщить местонахождение княжны Давидовой, по справкам покинувшей пределы Псковской губернии и каковой ваше высокоблагородие доводитесь свойственником. В случае же неизвестности судебные власти начнут розыск Кучерова и княжны Давидовой для привлечения обоих к законной ответственности по иску за увечье, вчиненному ныне господином Квасовым». К такому многообещающему документу, выстроченному канцелярским почерком, прилагалось частное письмо Чернобурова, который сообщал, что, чувствуя давнее расположение к Сергею Васильевичу, и он «согласился быть посредником пострадавшего лица, в осуществление чего спрашивает его высокоблагородие, не согласится ли выплатить Квасову тысячу рублей, что вполне справедливо, раз вследствие перелома руки лишился способности к письменному труду и должен навсегда оставить службу, а после таковой выплаты согласен предать дело забвению».