Владимир Радзишевский - Между жизнью и смертью: Хроника последних дней Владимира Маяковского

• Название: Между жизнью и смертью: Хроника последних дней Владимира Маяковского
• Автор: Владимир Радзишевский
• Издательство: Прогресс-Плеяда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-93006-087-4

«Твой выстрел был подобен Этне / В предгорьи трусов и трусих». Так вдогон Владимиру Маяковскому написал Борис Пастернак в стихотворении «Смерть поэта» (1930).

Спустя почти шесть десятилетий в условиях поощряемой предприимчивости и разгулявшегося криминала настойчиво зазвучали сенсационные утверждения, что стрелял не Маяковский, а стреляли в него. Заодно пошли гулять толки, будто Сергей Есенин был повешен, а Максим Горький и Александр Блок отравлены…

Материалы следствия в связи со смертью Маяковского, а также дневниковые и мемуарные свидетельства позволяют восстановить события последних дней поэта и увидеть, что и как на самом деле произошло в комнате Маяковского на четвертом этаже дома 3/б по Лубянскому проезду утром 14 апреля 1930 года.

---

Параллельно Маяковский начинает отговариваться от самоубийства. Например, в стихотворении «Лиличка!» (1916):

И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.

И даже за два дня до гибели, уже приготовив предсмертное письмо, в пику ему записывает: «Я не кончу жизнь…» И всё впустую.

В стихотворении «Сергею Есенину» (начало 1926) Маяковский заставляет себя по всем пунктам осудить самоубийство. Самому Есенину адресовать эти стихи было поздно. Ясно, что автор обращает их к читателям. Но втайне уговаривает и самого себя.

Вскоре в стихотворении «Товарищу Нетте[77]. Пароходу и человеку» (июль 1926) Маяковский прямо заговорит о жажде героической гибели (конечно, в противовес затаившейся тяге к самоубийству):

Мне бы жить и жить,
                            сквозь годы мчась.
Но в конце хочу —
                         других желаний нету —
Встретить хочу
                        мой смертный час
так,
        как встретил смерть
                                             товарищ Нетте.

Заигрывание с самоубийством отнюдь не безобидно. Стоило Сергею Есенину один-единственный раз пообещать: «…На рукаве своем повешусь» — и жизнь его оборвалась сходным образом.

Стоило Марине Цветаевой[78] заикнуться: «Пора — пора — пора / Творцу вернуть билет. // Отказываюсь — быть» — и удержать ее на белом свете было не под силу.

Борис Пастернак, оплакавший и Маяковского, и Цветаеву, наставлял молодого Евгения Евтушенко:

— Никогда не предсказывайте собственную насильственную гибель в стихах. Сила слов такова, что любое неблагоприятное предсказание может сбыться.

Владимир Маяковский доказал это.

Роман с Вероникой Полонской: от любви до вражды

С Вероникой Витольдовной Полонской Маяковский познакомился на бегах в мае 1929 года — меньше чем за год до смерти. Вместе они гуляли по весенней Москве, заходили в комнату Маяковского в Лубянском проезде. В воспоминаниях, датированных декабрем 1938 года, Полонская отмечает: «Через несколько дней (я бывала у него на Лубянке ежедневно) — мы стали близки». Увлеченность была взаимной, и Веронику Витольдовну смущало лишь то, что Маяковский, выказывая постоянно любовь и заботу, не предлагает ей стать его женой. Но к Новому году ее начинает тяготить раздражительность Маяковского, его беспричинная ревность. Он то требует от нее объяснений, то мрачно молчит. «Наши отношения, — напишет она, — принимали всё более и более нервный характер». Вдобавок она забеременела от Маяковского и делала аборт. Но он и не подумал навестить ее в больнице, а Яншин навещал.

После операции, по словам Полонской, у нее «появилась страшная апатия к жизни вообще и, главное, какое-то отвращение к физическим отношениям». Маяковский, естественно, принимал это на свой счет. И чем больше неистовствовал, тем больше к ней привязывался. Теперь уже он требует, чтобы она развелась с Яншиным и стала его женой, а она тянет, не может ни на что решиться. А Маяковский, работу которого жестоко преследуют провалы, напасти и разочарования, держится за Полонскую как за соломинку. Но где ей понять, что с ним творится!

При ней его просят прочитать поэму «Хорошо!», а он говорит, что сейчас не время читать ее. И читает поэму «Во весь голос». А между ними — пропасть. Там была многословная благостность:

Жизнь прекрасна
                            и
                            удивительна и т. д.

Здесь — жесткая констатация:

Уважаемые
                     товарищи потомки!
Роясь
            в сегодняшнем
                                   окаменевшем говне,
наших дней изучая потемки,
вы,
          возможно,
                          спросите и обо мне.

Или:

Неважная честь,
                          чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
                  где харкает туберкулез,
где блядь с хулиганом
                                    да сифилис.

Как-то на своей последней неделе Маяковский довез Полонскую с Яншиным домой на Каланчевку и стал умолять их проводить его в Гендриков переулок. Проводили, поднялись в квартиру, посидели четверть часа, выпили вина. На улицу вышли вместе. Маяковский — прогулять домашнюю любимицу Бульку[79]. Прощаясь, он сказал:

— Если бы вы знали, от чего вы меня сейчас избавили.

За четыре дня до смерти, в четверг, 10 апреля, давний знакомый Маяковского, журналист, пишущий о театре, Александр Февральский[80] встретил его в коридоре Театра имени Мейерхольда, когда на сцене шла «Баня». «Очень мрачный, он стоял, опершись локтем о дверной косяк, и курил», — вспоминал Александр Вильямович. Чтобы поддержать Маяковского, он заговорил о статье в «Правде», наконец-то по справедливости высоко оценившей «Баню». Маяковский в ответ уронил:

— Всё равно, теперь уже поздно.

Предсмертного письма еще не было, окончательного решения о самоубийстве Маяковский еще не принял, но уже явно к нему склонялся.

Вечером того же 10 апреля Маяковский позвонил Николаю Асееву, с которым был в ссоре:

— Будет вам вола вертеть, приходите завтра в карты играть!

Маяковский, надо думать, охотился не столько за Асеевым, сколько за Полонской, которая для защиты от Маяковского стала упорно водить с собой Яншина. А чтобы зазвать ее с Яншиным к себе, Маяковскому для отвода глаз нужны были и другие карточные партнеры.

И вот, отмахнувшись от выступления во 2-м МГУ, Маяковский засел вечером 11 апреля за покер вместе с Асеевым, Полонской, Яншиным и Львом Александровичем Гринкругом[81], своим человеком в доме Бриков и Маяковского.

Маяковский часто цитировал чужие стихи. Какую-нибудь привязавшуюся строчку мог твердить с утра до вечера. В последние дни он без конца повторял реплику Отелло:

— Я всё отдам за верность Дездемоны.

Возможно, весь вечер прошел под этот интонируемый на все лады возглас безумного ревнивца.

Проигравшись дотла, Маяковский спросил:

— Ну, кто мне теперь на базар трёшку одолжит?

Асеев, включившись в игру, протянул деньги.

Удачливые гости захватили с собой карточную колоду и, дурачась, оставляли на память Маяковскому по карте на каждой ступеньке лестницы.

Так вспоминал этот день Асеев. Полонской же запомнилась бурная сцена с Маяковским:

«Я почувствовала, что наши отношения дошли до предела. Я просила его оставить меня, и мы на этом расстались во взаимной вражде.

Это было 11 апреля».

Объяснение по плану

Утром 12-го после проигрыша, не вставая с постели, Маяковский пишет предсмертное письмо. За этим занятием застает его П. И. Лавут. Ни о чем не подозревая, он уговаривает Маяковского выступить перед студентами взамен сорванного накануне вечера. Маяковский решительно отказывается, ссылаясь на болезнь, но затем предлагает Лавуту созвониться на следующий день.

Лавут уходит. Маяковский встает и звонит Асееву. Просит его сегодня же собрать вчерашнюю карточную компанию для отыгрыша. Асеев набирает номер МХАТа, просит подозвать Яншина. Тот на репетиции. Через полчаса перезванивает. Яншин уже ушел. Где его искать, неизвестно. К удивлению Асеева, Маяковский спокойно выслушивает его. В одиннадцать часов он звонит Полонской, обещает заехать и отвезти ее в театр на утренний спектакль. Она одевается и выходит во двор. Маяковский, с предсмертным письмом в кармане, уже ждет ее у ворот дома. У самого театра Маяковский вдруг говорит, что ему нужно заехать домой. Что за надобность, непонятно. Едут вместе. Вполне возможно, он рвется поскорее свести счеты с жизнью. Но что-то ему мешает. Может быть, нетерпеливость Вероники Витольдовны. Ведь ей вот-вот выходить на сцену. В комнате на Лубянке они пробыли всего несколько минут. Маяковский взял носовой платок. Вернулись к театру. Высадив Полонскую, Маяковский едет на улицу Воровского, в Клуб писателей, обсуждать проект закона об авторском праве. Там его последний раз видел Виктор Шкловский[82]:

«Сидел, разговаривал с Львом Никулиным[83] о Париже.

Прошел один рапповец, другой прошел. Были они с портфелями. Шли разговаривать о своих рапповских делах. Маяковского шли перевоспитывать. Пошел Владимир, задержался на минутку. Заговорил. Начал хвалить бытовые коммуны, которым раньше не верил. Убедили, значит.

Говорил устало о коробке, в которую все кладут деньги, берут столько, сколько им надо. Никулин ответил шуткой. Маяковский не стал спорить, улыбнулся и вошел за раппами в дверь».