Валерий Поволяев - Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)

• Название: Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)
• Автор: Валерий Поволяев
• Жанр: Детектив

---

Перед ней стоял Невский.

- Вы? - задыхаясь, воскликнула Ирина. - Вы?

- Да, я, - тихо, совсем не пьяным голосом отозвался Невский.

Ирина попробовала вырваться из его крепких рук - не удалось, только плечам сделалось больно.

- Вам же завтра стыдно будет! - переходя на шепот, воскликнула она: где-то Ирина слышала, что самый страшный крик - это крик шепотом и подивилась тогда точности этого наблюдения.

- Не будет, - твердо и просто произнес Невский. - Не будет стыдно.

- Вам мой муж набьет морду.

- Не набьет, - качнул головой Невский.

- Как же, как же... - она широко раскрыла рот - было нечем дышать, сердце закололо, - набьет!

- Во-первых, у него просто не хватит сил, я его изуродую, а во-вторых, мы с ним обо всем договорились.

Это прозвучало для Ирины, как выстрел. У неё подкосились ноги. Она попробовала закричать, но голос пропал, пискнуло что-то во рту и исчезло, словно она зубами прокусила воздушный шарик. Ирина уперлась руками Невскому в грудь, оттолкнула, просипела:

- Прочь от меня! Вы пьяны!

Лицо Невского странно укрупнилось, сделалось ясным, словно его осветила луна. Ирина увидела злые, расширившиеся глаза, морщины, крупно изрезавшие его лоб, редкие, мелкие, с желтоватым налетом зубы и особенно уши - мясистые, с большими пухлыми мочками.

В Ирине зажегся костер обиды, боли, которой она не ведала раньше: это что же, выходит, Поплавский предал ее? Она сомневалась в том, что было ясно, как божий день.

- Люблю, когда сопротивляются, - отрывисто, коротко засмеялся Невский, - сразу появляется вкус к победе. Не сопротивляются только куры.

- Прочь! Пр-ро-о-о... Вы пьяны!

- Возможно, - в темноте сверкнули золотые коронки, пахнуло табаком, спиртом, чем-то кисловатым и одновременно очень крепким, мужским. - Тихо, тихо, - пробормотал Невский и опять отрывисто, торжествующе рассмеялся, все равно сюда никто не придет. Ник-то.

- Поплавский.

- Поплавский сидит в моем номере, пьет коньяк и смотрит телевизор.

Ужас сжал Ирине горло, и она вновь крикнула:

- Поплавский!

- Ирочка, все, все! Не будет Поплавского, я же сказал. Он меня не ослушается, Ирочка... Все!

Ужас толкнулся ей в сердце. Она всхлипнула, из глаз её выкатились две обжигающие слезы, заскользили по щекам вниз, Невский притянул Ирину к себе, - сил сопротивляться у неё уже не было, ноги подгибались, сердце колотилось где-то в горле, сорвавшись с места, готово было выскочить, покинуть тело, - в следующий миг Невский забрался рукой сзади под вырез платья, тяжело надавил ладонью на лопатки:

- Не надо, - простонала Ирина, - ну, пожалуйста, не надо. Мне больно.

- Извините, Ирочка, я не хотел причинить вам боль, - раздался шепот Невского возле самого уха. Шепот этот проник в голову, в мозг, кисловатый чужой запах подействовал на неё одуряюще, тусклые светлячки, что внезапно зароились у неё перед глазами, сделались яркими, ослепили её, как звезды турецкой ночи, и Ирина, теряя сознание, начала медленно сползать вниз, на пол.

- Поплавский, - прерывающимся шепотом вновь позвала она. Поплавский!

Она уже не отталкивала Невского от себя, она лишь прятала от губ Невского свое лицо, глухо стонала и продолжала медленно сползать вниз, на холодный, покрытый "каменным" пластиком, всегда сохраняющим прохладу, пол. Невский сжал её крепко, больно, потянул вверх, выпрямляя тело Ирины, потом резко нагнулся и подхватил её на руки.

Ирина застонала, закричала безголосо, перед глазами полыхнул жаркий красный огонь, будто в неё стреляли, и Ирина полетела вниз, на дно глубокой пропасти.

Она ожидала удара, ошеломляющей боли, взрыва, который разорвет её тело на части, но вместо этого упала на что-то мягкое, пухлое. Она вновь застонала, но стона своего не услышала.

Сверху на неё навалился всем своим тяжелым коротконогим телом Невский, дохнул горячо, и Ирина почувствовала, как ей делается дурно.

Где-то далеко-далеко, может быть, даже не в Турции вовсе, глухо вздыхало, постанывало погруженное в сон море, слышался чей-то беспечный смех, из соседнего корпуса донеслась восточная, с характерным подвыванием мелодия, потом все стихло.

Поплавский пришел поздней ночью, часа через два. Ирина лежала в постели и плакала. Одна, в страшном ватном сумраке, который не мог одолеть слабенький ночничок, прикрепленный к стене, - опустошенная, не способная даже пошевелиться. Единственное, что она могла делать, - плакать. Только плакать.

Внутри все болело - Невский добился своего. Неверно считают, что если женщина не захочет отдаться - мужчина никогда не возьмет её. Это все сказочки для малолеток. Женщина слаба, хрупка, совершенно не защищена перед мужчиной, тот может над ней легко надругаться, - и если не вмешается другой, такой же сильный человек, женщина обречена: она будет сломлена, смята.

- Попла... Поп... Поплавский... - Ее лицо, мокрое от слез, было бумажно-белым, даже растрепанные, разбросанные по подушке волосы тоже были мокрыми. - Ты меня предал, Поплавский!

Он сел на койку, потянулся к Ирине рукой, та испуганно отдернулась от него, отодвинулась к стенке.

- Ты, ты, ты... - задыхаясь, она попыталась что-то сказать, но не могла - не получалось.

- Иришечка, ты пойми... Так надо... так было надо. - Поплавский жалкий, совершенно не похожий на прежнего Поплавского, опять потянулся к ней. Ирина больно вжалась спиной в стену, боясь его прикосновения. - Иначе, понимаешь... Иначе нам не выжить. Он бы меня уволил. Понимаешь? Прости меня, Иришечка!

Он неожиданно ткнулся головой в подушку, плечи его задрожали. Поплавский плакал. Громко, навзрыд, захлебываясь слезами. Он понимал все, как сейчас все понимала и Ира.

Поплавский плакал, трясся всем телом, выгибался, словно раненый, а Ирина лежала рядом и слушала его. Не было в ней ничего - ни сочувствия к мужу, ни жалости, ни боли, ни ненависти - одна пустота. Она словно бы переродилась, постарела за два часа на много лет. Она понимала, что на смену её неожиданному спокойствию очень скоро придет равнодушие - ей будут одинаково безразличны и муж - отставной козы барабанщик, и его хваткий шеф, не пропускающий, судя по всему, ни одной юбки.

Может быть, он бросается даже на кошку в подворотне, кто знает...

Главное было не это, главное, чтобы на выжженном, вытоптанном, испохабленном участке её души появилась бы хоть какая-то зелень, живые ростки, завязь, что поможет ей оттаять, прийти в себя, выжить.

Еще десять минут назад она ненавидела своего мужа, в голове у неё не укладывалось, как же он мог продать её этому сопящему кабану... как его фамилия? Волжский, Ладожский, Яузский, Обский, Двинский? Речная какая-то у него фамилия... Или рыбная. Или... Она вздохнула, прислушалась к плачу мужа и снова вздохнула.

Можно, конечно, сейчас вести себя по-разному. Можно надавать мужу пощечин и потребовать, чтобы он немедленно отвез её в аэропорт и посадил на самолет, - и плевать, куда идет этот самолет, в Карачи или Париж, в Киев или в Рио-де-Жанейро, главное - уехать и никогда не видеть этого города, Турции и вместе с ней Поплавского; можно было просто вырубить мужа из сознания, как ненужную вещь, и демонстративно перекочевать к человеку, которому он её подсунул, - в рыбно-речные объятия и насладиться страданиями предателя; можно было потребовать компенсацию - и они выложили бы её оба, как миленькие; можно было покатиться по наклонной плоскости и только тем и заниматься, что наставлять Поплавскому рога; можно было... все можно было бы... Но хватит! От этих "можно было" в ушах уже звенит, а сердце сжимает холодными липкими лапами тоска, тяжелая и студенистая, как медуза. И если она сейчас не остановится, то...

Муж продолжал всхлипывать. Она вздохнула.

И что же будет, если она сейчас не решит, что делать. Застрелится, утопится в какой-нибудь грязной луже, растворится в воздухе, заснет и не проснется - что произойдет? Этого Ирина не знала. И заскулила тихо, тоскливо, стиснув руками лицо и мерно раскачиваясь на постели.

Взглянув на неё невидяще, жалко, Поплавский снова опустил голову на подушку, затрясся, задергался в схожих с конвульсиями рыданиях. Потом стих, будто вырубился - не слышал теперь ничего, не видел. Потом приподнялся на подушке и, униженно моргая заплаканными глазами, попросил:

- Ир, не уходи от меня, пожалуйста! Не покидай меня! - Опять тяжело опустил голову на подушку.

Когда они вернулись в Москву, Невский выполнил свое обещание - ввел в штатное расписание новую должность зама: раньше у него были три заместителя, теперь стало четыре. Четвертый, Поплавский, был назначен замом по пыли, воздуху, хорошему настроению, солнцу, температуре воздуха в Москве и окрестностях, по смене месяцев: январь обязательно должен был сменяться февралем, а февраль мартом; по смене времен года, по обязательной смене дня ночью и никак не наоборот, - и чтобы никакого мухлежа, никакой халтуры.

Он добился того, что хотел. Иногда он застывал у себя в кабинете, погружался в свои мысли, глаза у него светлели, делались детскими, чужими, но трудно было поверить, что поседевший и раздобревший, с рано обозначившимся брюшком, Поплавский был тоже когда-то ребенком, казалось, он таким и родился. Те, кто случайно или по служебной нужде заходили в эту минуту в кабинет, поспешно выдавливали себя назад и беззвучно закрывали за собой дверь. Поплавский знал, что должность его - пятиминутная, он в любой момент может оказаться на улице.