Патрик Рамбо - Кот в сапогах

• Название: Кот в сапогах
• Автор: Патрик Рамбо
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0746-3

Издательство «Текст» продолжает знакомить читателя с творчеством Гонкуровского лауреата Патрика Рамбо. Его новый роман посвящен Наполеону Бонапарту. Патрик Рамбо обращается к наименее известным страницам его биографии: юности будущего императора и истории его стремительного взлета к вершинам власти. Читатель станет свидетелем превращения Набулионе Буонапарте, маленького корсиканца в армейских ботфортах, прозванного «котом в сапогах», в Наполеона Бонапарта.

Что такое хороший исторический роман? Это не галерея приукрашенных портретов, это страницы, которые пахнут порохом, конским навозом, спермой и жареным мясом… Патрику Рамбо исторический роман удался: кажется, будто машина времени перенесла его на столетие с лишним назад. Замечательная книга.

«Нувель Обсерватер»

---

Он спустился вниз, под аркады.

Его принципы, унаследованные от Руссо, побуждали осудить весь этот разврат, но он был им ослеплен, медлил, смотрел, читал, слушал, приглядывался к тому, что праздному человеку предлагали за его золото. Потолок этой гостиной в восточном стиле разверзся, нагие богини в золоченой колеснице скатились с небес. В других покоях гетеры готовы сделать вам массаж в ванне с вином.

Да, девушки здесь были повсюду.

Они сотнями блуждали и под аркадами, и в деревянных галереях, что служили им продолжением. Одни, переодевшись торговками, зазывали проходящих, расхваливая свой остывший ужин, другие, стремясь вызвать умиление, прогуливали наемных ребятишек. Иные манили вас сверху, из «Кафе Слепцов», размахивая своими черными шляпами с золотым галуном, пританцовывая в атласных бальных туфельках. В дни Террора их коммерцию подумывали даже запретить во имя чистоты нравов, хотя на самом деле Комитет скорее опасался, не принимают ли они у себя английских шпионов и эмигрантов. Ведь кое-кто из главных поставщиков гильотины, в частности Баррер и Кутон, будучи крайне добродетельными напоказ, исподтишка содержали частные публичные дома: первый владел таким заведением в Клиши, второй — в Багатели. Девиц из Пале-Рояля спасла шутка: когда генерал Анрио согнал их всех в парк, они, смеясь, поклялись ему, что у них бывают одни лишь санкюлоты, то есть «бесштанные». Возраста они были самого разного — кому пятнадцать, кому пятьдесят. Их звали Бетси-мулатка, Статная Софи, Лолотта, Фаншон, Куколка Софи, Султанша…

Какая-то брюнетка ловко приспустила шаль, открыв круглое, гладкое плечо. И приступила к генералу:

— Смотри, милый мой, смотри…

Она подсунула ему пачку гравюр, где господа в завитых париках кувыркались под балдахином с полными дамочками. Буонапарте отвел глаза.

— Да погляди же! Хочешь, мы все это взаправду проделаем у меня в будуаре?

Он оттолкнул брюнетку, с грехом пополам ускользнул еще от какой-то бедовой бабенки, попросту задравшей перед ним юбки, и от другой, более светской, которая взяла его за руку. В тот вечер Буонапарте не тянуло к фривольностям, и он решил улизнуть через парадный вход дворца. Но там его настигла публика иного рода. Перекупщики в лисьих шапках, с торчащими изо рта зубочистками, гордо именовавшие себя «ажиотёрами», людьми действия, а свои занятия — «ажиотажем», сгрудились на лестницах и назойливо совали проходящим кто английский карандаш, кто серебряные вилки.

— Вам перчатки не нужны?

— Может быть, гражданин ищет сахар?

— У меня есть сапоги вашего размера.

— Брильянтов не надо?

— А перцу?

— Угля не желаете?

— Нет! — твердил Буонапарте. — Я ничего не хочу!

— Гражданин, — окликнула его какая-то гладильщица, — могу вам предложить сто пар башмаков…

— У меня только две ноги!

— А если всего по четыре сотни ливров?

— На них же швы разошлись, на ваших башмаках! Они будут промокать.

— Эти башмаки не для того, чтобы носить, а чтобы продавать. Вы у меня их возьмете, потом перепродадите по четыреста десять за пару, тысячу франков на них выручите.

— Тысячу?

— Вам только надо продать их какому-нибудь гражданину, он сразу перепродаст, тоже свою тысячу франков получит и так далее.

— Нет! Нет!

В кишащей клопами наемной квартирке на улице Моннэ, напротив конюшни почтовых лошадей, обслуживающих Дрё, Буонопарте скоротал всего одну ночь, чтобы тотчас перебраться на улицу Юшетт в «Синий циферблат» — гостиницу тесную, но почище. Комната там была сносная. Стены, впрочем, облупились, почернели от копоти за все те зимы, когда здешняя печь топилась углем. В наличии имелись таз, глиняный кувшин, ночной горшок, который хозяйка с криком «Берегись!» выплескивала в окно, складная брезентовая кровать, сундук. Комната выглядела почти голой и пахла кошками, а в мае месяце речи не могло быть о том, чтобы открыть окно: Буонапарте, как южанин, был зябок, погода же в эту пору еще сырая, прохладная.

Пока его свеча еще не догорела, он взял читаный и перечитанный том Плутарха. Когда-то Паоли, предводитель корсиканских борцов за независимость, ныне переметнувшийся к англичанам, говорил ему: «Наполеон, в тебе нет ничего от современности, ты принадлежишь дням Плутарха». Слыша это, он трепетал от удовольствия. Воображал себя древнеримским героем, чувствовал, как в нем бродит сила Муция Сцеволы, зажавшего в ладони раскаленный уголь, или Горация Кода, в одиночку остановившего войско Порсенны на мосту Сублиций. Когда Буонапарте листал Плутарха, перед ним чередой мелькали имена тех, кто был для него образцом: Ликург, Алкивиад, Кай Марий, Сулла… Сулла! Генерал Сулла (по привычке Буонапарте мысленно наделял полководцев прошлого современными воинскими званиями) никогда не вмешивался в политику иначе как только затем, чтобы захватить власть. Совсем как Буонапарте, готовый продать свою шпагу, но только наш генерал любил безграничную власть еще больше Суллы.

Посмотрите, как он сидит, опершись локтями о стол и подперев щеки кулаками. Жидкие волосы болтаются, чуть ли не метут страницы. Его профиль танцующей тенью прыгает по стене. Он грезит. Вот Александр Великий, окруженный колдунами, его образец и двойник, предпочитавший военачальников всем женщинам, сам-то жалкий воин, организатор по преимуществу, уже романтик, визионер, порой жестокий, иногда нежный, суеверный, полный обаяния, стремительный… А еще Филипп, его отец, одноглазый, со сломанным плечом, покалечивший в сражении руку и ногу, склонный постоянно нарушать свои обещания: он знал, что правитель вынужден лгать и убивать… Буонапарте закрывает глаза. Чтение лишь подогревает ярость, тлеющую глубоко, на самом дне его сознания. Александр был царем в двадцать лет, а ему уже двадцать пять. Целых пять лет загублены понапрасну! Сколько ему еще ждать? Нетерпение подтачивает. Он ведь всегда торопился. Его мать едва успела увидеть, как он родился: она еще до кровати не дошла, как Наполеон уже выскочил из ее чрева, попросту выпал на греческий ковер с мотивами из мифологии, вопящий, весь в крови, словно говяжий окорок.

Во Франции без протекции ничего не достигнешь, он об этом знал. Для него все встало на свои места во время осады Тулона. Коль скоро ему повезло служить под началом бездарного генерала, оказалось не слишком трудно продемонстрировать свои таланты артиллериста: обстреляв с горы Фарон англо-испанский флот, находившийся в открытом море, он обзавелся первыми солидными покровителями. Это были посланцы власти, прибывшие с важной миссией, те самые люди, что ныне правили Конвентом и Парижем: Баррас и Фрерон.

Завтра он отправится к ним с визитом.

Блюдолизы и попрошайки затверживали наизусть адрес Поля де Барраса: улица Нёв-де-Пти-Шан. Они устремлялись туда, ибо самый взысканный судьбой и ублажаемый почестями обитатель Парижа держал гостеприимный стол, открытый для всех, — «и даже с прибором», добавлял он смеясь. Поскольку повара аристократов и архиепископов, оставшиеся не у дел в суровые времена революционного Трибунала, расхрабрились и стали открывать первые собственные рестораны, они теперь жаждали заполучить Барраса себе в клиенты: каждый из них являлся к нему на дом, чтобы показать свое искусство в повседневном и праздничном служении желудку. Завтрак подавали в полдень, согласно новому обычаю. Места вокруг длинного стола занимали мужчины и женщины из числа видных персон или же тех, кто рассчитывал оказаться на виду. Господин Делормель был из таких. Депутат от Кальвадоса, даром что раздобрел, стал щеголем, носил рубашки из голландского полотна и муслиновые галстуки. Баррас ценил его посещения, надо полагать, отчасти благодаря изрядному состоянию депутата, но главное — из-за мадам Делормель. Она была намного моложе супруга, за которого вышла прошлой зимой: до того Розали Фурнеро практиковала под аркадами Пале-Рояля, однако в свои восемнадцать она посещала только важных персон и таким образом набралась хороших манер. Во вкусе своего времени она одевалась весьма скудно: подобно древней афинянке, носила тунику, напоминающую облачко из тончайшего батиста, и томно клонила головку со множеством ниспадавших завитых прядок. Виконт отвел ей место рядом с собой.

Число прислуги сократили, гости обслуживали себя сами по своему вкусу, но метрдотель объявлял названия блюд, которые ставил на скатерть:

— Волован из белого мяса птицы и под бешамелью!

— Блюдо «из бывших»: соус якобы святого Петра с каперсами!

— Филе из куропаток ломтиками!

— Пескари согласно местному рецепту: по-департаментски.

Барраса забавляла прожорливость Делормеля, смешила неловкость обвешанной ожерельями дамы, которая умудрилась, хихикая, вывалить свой волован себе на колени. И он говорил. О чем? О себе. Зачем? Чтобы произвести на мужчин впечатление воспоминаниями о своей дружбе с Мирабо, о злоключениях, связанных с Калиостро, и о том, как ему довелось содержать игорный притон. Чтобы очаровать женщин своими изумрудными глазами и певучим выговором, ибо у него, у этого виконта, были стать и блеск, а что до власти, он в ней любил только ее услады — бархат сидений, прозрачность дамских нарядов. В тот день он, похоже, расточал перлы своего красноречия только ради мадам Делормель, она же внимала ему, хлопая ресницами.