Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

• Название: В пьянящей тишине
• Автор: Альберт Пиньоль
• Издательство: ООО ТД „Издательство Мир книги“
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-486-00793-0

АЛЬБЕРТ САНЧЕС ПИНЬОЛЬ — Родился в Барселоне в 1965 г. Ученый-антрополог. «В пьянящей тишине» — его литературный дебют.

Международный бестселлер! Переведен на 28 языков Больше 100 недель в топ-десятке самых читаемых книг Европы.

На богом забытый остров в Антарктике приезжает новый метеоролог. И обнаруживает, что его предшественник бесследно исчез. Единственный обитатель острова — смотритель маяка — молчит, явно что-то скрывая. Но вот наступает ночь… Первая в череде безумных ночей! Он должен выжить. Не сойти с ума. И понять, что это за странное существо, с которым столкнула его судьба? Отвратительный монстр? Или самая прекрасная и желанная в мире женщина?

Бередящие душу размышления о нашем страхе перед неведомым.

Эль Паис (Мадрид)

Сумасшедшая книга… Пришелец из мира, лежащего далеко за пределами того, что принято называть литературой.

Ле Монд (Париж)

Те, кому «Алхимик» Коэльо показался слишком «плоским», найдут в романе Пиньоля притчу, смысл которой никто не будет преподносить читателю на блюдечке…

Штутгартер Нахрихтен (Штутгарт)

Искусно выстроенная история двух островитян, которые были вынуждены избавиться от балласта европейской цивилизации… Пиньоль выбирает такой ритм повествования, что читатель просто не успевает перевести дух!

Шпигель (Гамбург)

---

Прочитав письмо, я оставил затею распаковывать ящики. Силы покинули меня. Я опустился на деревянный табурет, будто пробежал много километров. Что мне было делать? Я подумал, что сейчас неподходящее время для уныния. С грустью нельзя справиться, сидя на одном. месте, а потому решил действовать энергично. Мне показалось, что неплохо было бы пройти ещё раз до другого конца острова. Даже если мне не удастся помириться со смотрителем маяка, по крайней мере, я немного проветрюсь и разгоню воспоминания. Возможно, этот субъект и не был помешанным, просто в момент нашего прихода на него что-то нашло. Я был готов извинить его. В самом деле, капитан бесцеремонно вторгся в его жилище и наскочил на него с наглостью крикливого петуха. К тому же мы застали его спящим. Всякий ответственный смотритель маяка спит днём, а работает ночью, наблюдая за тем, чтобы не отключился свет. На корабле мы привыкли к постоянному контакту с другими людьми; это было неизбежно и иногда переходило границы приличий. Он не привык к такой фамильярности. И, вероятно, изумился, когда перед его глазами возникли незнакомые люди — там, на краю света.

Единственной отдушиной острова был лес. Но чем дальше я углублялся в его заросли, тем больше он казался мне проявлением какой-то замершей жизни, возникшей случайно, несмелой и нелепой. Кустарники, например, протягивали вперёд толстые ветки, которые казались очень твёрдыми. Но когда я сгибал их, отводя от лица, они ломались как морковки. Если наступит зима, мороз расплющит все эти деревья своим молотом. Лес наводил на мысли о войске, которое расписывается в своём поражении прежде, чем начать битву. На половине пути я немного задержался, увидев большую мраморную плиту, из которой выходил бронзовый жёлоб. Она была покрыта по краям чёрным мхом, и рядом с ней лежал огромный валун.

Других возвышений поблизости не было, и за плитой скапливалась вода. Струйка непрерывно стекала по жёлобу в большое жестяное ведро, переливаясь через край. Второе ведро, пустое, ждало рядом своей очереди. Я понял, что передо мной был источник, который снабжал маяк водой.

Интересно, каким образом мы выбираем объекты, на которые направляем свой взгляд? Когда я в первый раз шёл по этой тропинке с капитаном, источник остался незамеченным. Мы не обратили на него внимания, потому что искали нечто более важное. Но сейчас я был в одиночестве, в полном одиночестве, и бронзовая трубочка, изрыгавшая воду, представляла для меня огромный интерес. Я подошёл поближе и прямо над ней увидел слова, написанные корявыми буквами. Надписи гласили:

Батис Кафф проживает тут.

Батис Кафф построил этот источник.

Батис Кафф написал эти слова.

Батис Кафф умеет постоять за себя.

Батис Кафф — властелин океанов.

Батис Кафф имеет всё, что желает, и желает лишь того, что имеет.

Батис Кафф — это Батис Кафф, и Батис Кафф — это Батис Кафф.

Dixit et fecit.[1]

Я ему посочувствовал. Прощайте, надежды на жизнь в мире и согласии. Плита говорила мне о расщеплённом сознании, которое невозможно было восстановить. Я не придумал для себя никакого более полезного занятия, а потому продолжил свой путь по дорожке, которая вела к маяку. Когда я оказался у подножия башни, дверь оказалась заперта.

— Эй, эй! — прокричал я, подражая капитану.

Никто не ответил; до меня доносился только шум волн, которые накатывались на камни у самого берега. Я подумал о надписи над источником. Мне показалось, что этот человек обладал завышенным самомнением, раз все предложения начинались с его имени. Была ли причиной тому ничтожность его личности или самовлюблённость — эти недостатки достаточно часто сопутствуют друг другу — одно было ясно: он во что бы то ни стало хотел самоутвердиться. Я решил действовать по-другому и несколько раз позвал его по имени.

— Батис! Батис! — прокричал я, сложив руки рупором. — Батис, Батис! Эй, Батис! Эй! Откройте, пожалуйста. Я новый метеоролог!

Никакого ответа. На высоте шести или семи метров над дверью был балкон. Я смотрел туда в надежде увидеть его фигуру. Этого не случилось, однако мой пристальный взгляд отметил некоторые интересные детали. Например, я увидел, что вокруг балкона были добавлены какие-то колья. Во время прошлого визита я подумал, что это кое-как сколоченные леса для ремонта. Я ошибался. Сооружение не воспроизводило структуру металлических прутьев, которые соединяли стену маяка и основу балкона. Колья были очень острыми. На самом деле эта конструкция закрывала весь балкон, превращая его в подобие защитного укрепления. Подул ветер, и до меня донёсся металлический перезвон. По земле у самого подножия я заметил верёвки, закреплённые на толстых штырях. На верёвках были подвешены пустые жестянки, во многих местах по две рядом. Ветер ударял их друг о друга и о стены; звук напоминал звон коровьего ботала. Другие детали также не поддавались объяснению: промежутки между камнями кладки были забиты гвоздями, причём шляпки прятались в щелях, а острия торчали из стены. Повсюду щетинились гвозди и осколки стекла, несметное число осколков. Тщедушное солнце заставляло их отбрасывать зелёные и красные отсветы. Чуть выше стёкол и гвоздей не было. Начиная с высоты, на которую мог бы подняться человек, используя лестницу средних размеров, щели между камнями были заделаны какой-то самодельной замазкой: это придавало маяку сходство с постройками инков, с их гладкими стенами. Даже ноготь ребёнка не смог бы здесь за что-то зацепиться. Я обошёл маяк: всё здание было укреплено этим нелепым способом. Когда я снова подошёл к двери, то увидел на балконе Батиса. Он целился в меня из двустволки. В первую минуту я растерялся, но быстро взял себя в руки.

— Здравствуйте, Батис. Вы меня помните? — сказал я. — Я хотел с вами поговорить. Ведь мы как-никак соседи. Необычное соседство, вы согласны?

— Если подойдёте ближе — стреляю.

Мой опыт подсказывал мне, что, когда один человек собирается убить другого, он ему не угрожает, и что когда один человек угрожает другому, то не собирается его убивать.

— Будьте благоразумны, Батис, — настаивал я. — Скажите что-нибудь более любезное.

Он не отвечал, продолжая целиться в меня с балкона.

— Когда кончается ваш контракт? — спросил я, чтобы не молчать. — Скоро приедет смена?

— Я вас убью.

Мне также было ясно, что если человек не хочет говорить, только пытка может развязать ему язык. А мне не хотелось никого пытать. Я пожал плечами и медленно пошёл прочь. У кромки леса я оглянулся: Батис по-прежнему стоял на балконе, раздвинув ноги и сохраняя стойку альпийского стрелка. Даже левый глаз его был зажмурен.

* * *

Остаток дня прошёл как обычно. Я закончил уборку в доме. Меня вдруг охватило странное чувство. Я прикусил нижнюю губу до крови, не сознавая, что делаю. Потом откупорил бочонок с коньяком, полностью отдавая себе в этом отчёт. Наполовину пьяный, наполовину трезвый, наполовину грустный и наполовину весёлый, я развёл огонь в камине. Курил и кидал окурки в огонь. Немало поэтов воспели тоску по родине. Я никогда не был ценителем поэзии. Мне кажется, что боль — это состояние, которое предшествует языку, а потому всякая попытка выразить её обречена на провал. А кроме того, у меня не было родины.

Я питал свои мысли молоком меланхолии, пока не наступила темнота. В этих краях ночь не предупреждает о своём приходе, она нападает сразу и празднует победу. Внезапный испуг: полутьма моего жилища вдруг осветилась вспышкой яркого белого света, который тут же потух. Это маяк. Батис включил огни, и сноп света начал вычерчивать свои круги, каждый раз выхватывая из темноты мою комнату. Одно было непонятно. Луч попадал прямо в окна. Это означало, что угол его падения был очень мал, а потому для кораблей в открытом море никакого проку от него не было. „Какой дикий человек“, — подумал я. Возможно, он приехал на остров в поисках одиночества. Но его поведение в этих условиях было за пределами нормального. С моей точки зрения, подлинное одиночество — это внутреннее состояние, и оно отнюдь не исключает любезности по отношению к тем, кто волею случая оказался с тобой рядом. Он же, напротив, относился ко всем людям как к прокажённым. Как бы то ни было, в тот момент странности Батиса меня мало интересовали.

Я помню, что зажёг керосиновую лампу, сел за стол и принялся составлять распорядок дня. До сих пор вижу перед собой эту картину. В глубине — камин, я за письменным столом на противоположном конце помещения. Справа от меня входная дверь и моя койка, очень похожая на корабельную. С другой стороны у стены — ящики и сундуки, порядок во всём. Вдруг издалека послышались какие-то тихие шорохи. Это напоминало немного стук козьих копыт, когда стадо проходит где-то вдали. Сначала я принял звуки за шум дождя — так падают крупные редкие капли. Я встал со своего места и подошёл к окну. Дождя не было. Полная луна рассыпала свои блёстки по морской глади. Её лучи освещали ветви, воткнутые в песок пляжа. Их можно было принять за застывшие конечности людей, а вся композиция наводила на мысли об окаменевшем лесе. Но дождя не было. Я не придал этому никакого значения и снова сел за стол. И тут я увидел это. Это. Помню, мне подумалось, что помутившийся рассудок играет со мной злую шутку.