Сергей Рафальский - За чертой

• Название: За чертой
• Автор: Сергей Рафальский
• Издательство: «Альбатрос»
• Жанр: Поэзия
• Год: 1983

Сергей Рафальский (1896–1981) — поэт, прозаик, критик «первой волны» русской эмиграции. Один из основателей пражского поэтического объединения «Скит». Яркий представитель последовательных и непримиримых оппонентов т. н. «парижской ноты». Публиковался во многих периодических изданиях русской эмиграции, в частности: «Новое русское слово», «Русская мысль», «Грани».

Характеризуя его творчество, один из виднейших литературоведов зарубежья — Э.М. Райс, отмечал: «Поэзия Рафальского — редчайший случай зрелой художественной реализации нового творческого метода, задуманного и исполненного на протяжении одной только человеческой жизни…Первое, что поражает при встрече с его поэзией, это — новизна выражения. Он никак и никогда не «поет». Он — «говорит» и, может быть, даже только «пишет». Но интонация его стихов всегда естественна, а новизна его формулировок нисколько не надуманна…»

В основе данного электронного издания — единственный сборник стихов С. Рафальского — «За чертой» (Париж, 1983). Электронная книга дополнена стихотворениями, не вошедшими в «бумажное» издание 1983 г.

---

Соседка

Стали радости скупы и редки,
и душа начинает стареть,
но в ореховые глаза соседки
еще нравится мне посмотреть.
Ничего от нее не нужно —
пусть себе рядом живет,
улыбается мне равнодушно,
на ребенка кричит и поет,
может быть, ее глупость крепче
ее розоватых сосков,
может быть, она каждый вечер
доит в сплетне чужих коров,
и, когда загрустив, потухает
шоколадное золото глаз —
я боюсь, что она считает
без конца дорожающий газ…
Ах, боюсь я, что плоти кроме —
против Духа Святого греша —
в ней, как нищий в богатом доме,
к сожаленью, живет и душа…

Пралайа

Клеветникам России.

Разомлев от культуры жирной,
рассевшись в ней, как в карете,
вы хотели бы объехать мирно
и этот обвал столетий
и нехотя — наискосок —
поглядываете на Восток:
— «От азиатской тьмы
им-де не скоро освободиться!» —
Вы думаете, что только мы
умеем пропадать и сволочиться?
Пусть даже бунтов огонь погас
в пролетариях с рентами и купонами —
вы думаете, только у нас
могут расстреливать миллионами?
И не Россия —
что ее, бедную, трогать —
Вы сами себя, дорогие,
возьмете под ноготь.
Казался вечным прочный ваш уклад:
двуспальная кровать, двуспальная Жанетта,
кино, беллот, вечерняя газета,
бордо к жаркому и — потом — салат.
Все было крепкое, привычное, свое —
жена и дом, имущество, ребенок —
и вот кончается родное бытие,
и мир чужой выходит из пеленок!..
Есть в сытости предел —
рубеж опасный духу, а не телу —
мечту, которая когда-то птицей пела,
на вертел кто ее от жадности надел?
А пустоту, что все растет, растет, растет,
растет —
поторопился завалить вещами?
Но вещи перестали быть рабами,
и каждая, как пьявка, вас сосет!
И день идет (уже не за горами!)
червонцы чуда станут черепками,
богатые — проснутся бедняками,
бесчисленными круглыми нолями
вслед за Единственным, что всех вас поведет
в пчелиный сот…
А магией научных откровений
в металл, как в плоть, войдет ваш гордый гений,
сверхмеханический осуществится Бес,
и рассчитает он безгрешными мозгами,
как жить вам всем, как быть со всеми вами,
каких достойны вы еще небес.
И захлебнетесь вы в рожденном вами чуде,
и царствию его конца не будет!..
Мир устал от метаний свободного Духа,
он хочет застыть и остановиться,
чтоб слышать, как пролетает муха
(если она пожелает еще родиться).
И для равенства в царстве Аримана,
стирая различия и оттенки,
будут шарить в душе, как в карманах,
а того, кто поморщится — ставить к стенке…
И чувствует сердце, тоской замирая,
перебоями екая,
что с Запада, а не с Востока,
словно лавина с вершин Гималаев,
надвигается еще далекая
Пралайя.

Ода герою

Стали годы бежать вприпрыжку —
на своих на двоих не догнать.
Смотрит ученый в недавнюю книжку:
«Вот те на!
Все надо заново
переписать!»
И что теперь поэзия Иванова —
изнывание загнивания,
переулочный экзистенциализм,
когда звезд преломляют сияния
грани будничных призм.
Когда на заводе ль,
дома ль, в конторе ли
— говорят не о погоде,
не о том, как Иван Иванович
с Иваном Никифоровичем спорили —
а все об одном:
«Скажите на милость —
скоро ли? Да вскоре ли?
И вот совершилось
как во сне —
Опять большевицкие пропагандные уловки —
Человек на Луне!
На Луне — человек!» —
И стал двадцать первым двадцатый век…

Во все века владели им
сиянье сверху, бездна снизу —
Он шел меж них путем ночным
по жизни узкому карнизу.
И руки протянув вперед
к неуявимому виденью,
на грани роковых пустот
скользил он, спящий, лунной тенью.
И вот — в невероятный час
восторга, ужаса и муки,
и сном не закрывая глаз
и не протягивая руки,
покорный вызову — (Чьему?
И вглубь какой судьбы ведомый?)
он вышел в мировую тьму
из милого земного дома…

В небе, смертного часа черней,
звезд густой
рой.
На мысе безводного Моря Дождей
как он горд и как одинок, Герой!
В невероятное, небытьевое
падает камнем еще ему данная быль,
и скоро следы его скроет метеоритная пыль.
В сиянии синем
Земля, словно глобус школьный,
так далека —
где-то там Волга и где-то Ока,
светит солнце и Тане, и Мане, и Зине, и Лине,
в ржи поспевающей синь василька
так далека — что и думать больно.
Лицом к пустыне
и к синему свету —
спиной о ракету
(лом бесполезный!)
под лунной скалой отвесной
садится, готовясь к концу,
за то, что с вселенской бездной
стал первым лицом к лицу…

И вот он за пределы тайны —
как будто на пути земном —
под небом звезд необычайным
унесен непробудным сном.
Кто вел его? К каким пределам?
Есть цель иль вовсе цели нет?
Его желаньям слишком смелым
какой мерещился ответ?
Душа ли шла к истоку света
в тот рай, в котором рождена?
Земля ль, созревшая планета,
в пространство сеет семена?
Зачем мгновенным метеором
сгорела гордая душа
над лунным роковым простором
как некогда — взойдя ль на Форум,
на диких берегах ли Иртыша?..

…И ужалены только своей судьбой,
равняя мысль в регулярную строчку,
словно городовой,
автомобили на шумном проспекте,
скажут Умники: «Что ж герой?
Чего он искал там, чудак-одиночка?
Что доказал нам в духовном аспекте?
Пропал, как в пустыне глухой безответный крик,
на лугу бесконечном светляк тленный!»
— Нет, почтенные!
Этот светляк, хоть на миг,
хоть на миг озаряет точку,
в которую упирается ось Вселенной!
Значит, стоит искать,
если жизнь, может быть, только плата
за жестокое счастье
умереть одному —
на потухшей Звезде,
значит, стоит искать,
если жгут беспокойные страсти,
если сердце стремится куда-то
— к чему ли, к кому? —
И не знает покоя нигде!
Пусть тайной цели таинственных зовов
не понимает и тот, кто их слышит —
слава безумцам, всегда готовым
бродить, как лунатик, у мира на крыше!

Но вы, заблудившиеся, как в горах овца,
в вашей мудрости без выхода (…иль входа…)
почем вы знаете, что это не зов Отца
откликается в душах особого рода?
Есть покорные карме Земли —
их не тянет к звездным путям,
междупланетные корабли
им не по сердцам.
Их мечта — о полетах иных:
играх души вне смиренного тела.
Это
их
сны,
их
дело.
И пусть они строят в духовном плане
свой фаворский шалаш — уют,
и пусть в нем отблески их желаний,
как на мещанском балконе герани,
сублимированно цветут.
Пусть украшают жизнь обывателя
искусствоискатели!
А кому на духовные строи —
как и на прочие — наплевать,
кто ищет только еды и покоя,
теплый дом и двуспальную кровать —
пусть себе (с властью или без власти,
сгибаясь иль не сгибаясь в дугу),
мирскую жвачку коровьего счастья
на середняцком жует лугу.

Повелительного экстаза
прометеев огонь и завет,
уже отделяется раса
Конквистадоров Новых Планет.
И унесет в пространство мировое,
расселяясь в галактик сияющей мгле,
самое доброе, самое злое,
самое грешное и святое,
самое гордое, дерзкое, смелое —
самое черное — самое белое,
что расцвело на Земле.
И под светил небылой панорамой
Неведомый в руки возьмет их,
как глину Адама,
переключит по-иному их время,
что нам не снилось — откроет им;
их беспокойное племя
духом прожжет Святым,
чтоб на устья бесчисленных звездных рек
вышел Сверхчеловек.

Тому, кто пути для него расчищая,
сам не знал, для чего погибает,
тому, кто в первом полете орбитном
одолел тяготенье, что властно велит нам,
кто первым взглянул на планету родную
на расстояньи — как на чужую,
кто первым ушел от плененных кружений
и прилунясь в метеорной пыли,
увидел, как стелются тени
от голубого сиянья Земли,
тому, чье сердце заранее бьется
в ритм уже не земной,
кто вышел в Космос и не вернется
или вернется с вестью благой —
Слава Тебе, Шальной!
Слава Тебе, Иной!
Слава Тебе, Герой!

Ночной разговор (вариант XII-ой главы поэмы «Последний вечер»)