Наталья Солнцева - Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание

• Название: Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание
• Автор: Наталья Солнцева
• Издательство: Эллис Лак
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-902152-45-3

Книга посвящена личной и творческой судьбе выдающегося писателя Ивана Сергеевича Шмелева, автора таких известных произведений, как «Солнце мертвых», «Богомолье», «Лето Господне». Среди героев жизнеописания — И. Бунин, И. Ильин, А. Деникин, К. Бальмонт, А. Карташев, А. Куприн, Б. Зайцев, Д. Мережковский, З. Гиппиус, Г. Адамович, Г. Иванов, С. Маковский и многие другие яркие представители русской эмиграции, — те, с кем Шмелев был непримирим, и те, с которыми он был духовно близок.

---

Осенью нашел хорошую женщину, которая управлялась по хозяйству гораздо лучше, чем прежняя старушка. Шмелев прозвал ее Плаксиной за печальный вид. Она приходила к нему четыре раза в неделю и за два часа, которые стоили 60 франков, готовила еду, мыла посуду, ходила по магазинам. Он считал, что во многом благодаря ей закончил «Лето Господне».

Год завершался в работе. Он перерабатывал и переписывал «Пути небесные», связывался с переводчиками, готовил к изданию книги, получил вышедшую в Швейцарии «На морском берегу». Он стойко преодолевал бытовые трудности, на зиму закрыл часть квартиры и, чтобы согреться, ютился в одной ее половине. Он терпеливо превозмогал бронхиты, боли, слабость. Был благодарен всем, кто духовно и материально поддерживал его. 15 декабря 1945 года он признался Бредиус-Субботиной:

Знаешь, бывают дни, когда я хочу выть, выить… плакать неслышно — когда никаких болей нет, — жалеть себя. Оля, милая… не знают мои читатели, как, в каких страданиях, в каких тяжких условиях жизни многое написано за эти последние годы. И знать им не надо. А эти дни я уже как бы оставил всякую надежду, что вернусь к работе. А сколько нужда грозила!.. ведь я же 5 лет ничего не мог заработать… а заграничные гонорары были закрыты… Не будь Юли — и… меня бы не было. А когда можно стало снестись с Швейцарией, меня спас дорогой друг Иван Александрович <…> Это Господь дал мне счастье узнать его[546].

В апреле следующего года его свалил бронхит, двенадцать дней он промучился с температурой. Это произошло после чтений в холодном «Казачьем музее» 30 марта. Чтения устраивались в пользу церкви. Зал был полный, успех был огромный, церковь собрала свыше двух миллионов франков. В результате болезни ослабело сердце. Через каждые два часа Шмелев погружался в трех-четырехчасовой сон. Только через двадцать семь дней он смог выйти из дома — за молоком.

В апреле в Париж приехала Ольга Александровна. Наконец, они увиделись. Вместе провели предпасхальные дни, были в церкви и слушали Песнь Воскресения. Ездили на могилу к жене Шмелева. Он читал Ольге Александровне «Лик скрытый», «Марево», и ему открылась ее сложная, многоликая, порывистая душа. Время вместе с ней пробежало бессистемно и стремительно. В понедельник после Пасхального воскресенья она собралась домой — получила телеграмму, в которой сообщалось о смерти восьмидесятичетырехлетнего свекра. Пора было надевать «голландский хомут»[547], как заметил Шмелев.

Десять лет прошло после смерти жены. Вспомнив ее, он пережил печаль, но почувствовал и свет примиряющий. 3 июля Шмелев написал стихотворение, посвященное умершей супруге, в котором были слова: «По Ней печаль моя… / Самоотверженно Она меня хранила». Ранее, 11 июня, он закончил «Завет прощальный», обращенный к О. А. Бредиус-Субботиной. Шмелев писал о женщине, еще не познавшей своего пути, но не ведающей покоя:

Раздольной волею вольна,
Светла, могуча и мятежна,
Ужель, девятая волна,
Вскипишь лишь пеной безмятежно?..

Вскипишь — и, в блеск разбивши грудь,
Отпрянешь мутью неизбежной,
И затеряется твой путь
В просторе синевы безбрежной?..

О нет же… нет!.. Поверь в себя,
Исполни Божие Веленье:
Твори, страдая и любя,
Познав свое предназначенье.

Покойной волею полна,
Восторгом светлого волненья,
Катись, девятая волна, —
Волна любви, — не разрушенья[548].

Ему было приятно творческое волнение Ольги Александровны, но он не видел в ее жизни воли и покоя, а служенье муз, как известно, не терпит суеты.

Общение с ней облегчило его болезненное состояние. Их встреча произошла в дни страшного недомогания Шмелева. Его донимал зуд в правом глазу, половина его лица была поражена острыми болями, температура доходила до 38°, в Пасхальную ночь его мучили бредовые кошмары и желчные рвоты. Пришлось ограничивать себя не только в еде, но и курении: теперь он выкуривал не более пяти папирос в день, делил папиросу на четвертушки, а в мундштук закладывал вату. Возвратившись домой, Ольга Александровна справлялась о его здоровье, и по ее письму от 29 апреля 1946 года видно, как старался он скрыть свой недуг:

Какой ужас, что Вы так больны. Я очень за Вас страдаю. Вы должны очень беречься, т. к. это не шутка. Как же Вы должны были премогаться все это время, а я-то и не догадалась. Конечно, потому Вы и «разговенье» так не по-Вашему «вяло» провели, а я-то, глупая, еще обижаться вздумала[549].

Он же через три дня, 2 мая, в четверг Фоминой недели, отвечая ей, признавался, как и в каждом письме, в любви:

Большое солнце. — Ты в нем! Ты — во всем, для меня, моя нежная, моя светлая! И все — для меня — в тебе, в Тебе, только. Это я крепко познал теперь. Аминь[550].

Болезнь отпустила только к июлю.

XIX «Темные аллеи» Бунина Об отношении к Советам «О тьме и просветлении» И. А. Ильина

Летом 1945 года Бунин публично читал свои произведения. Шмелеву он приглашения не прислал. Читал то, о чем Шмелев не писал. Читал то, что Шмелев считал недостойным бунинского таланта и миссии русского писателя. Читал, по выражению Шмелева, «голоту», порнографию; «старческая похотливость» — так отозвался он об этих рассказах Бунина; он принципиально не читал этой «паскудографии»[551].

Речь шла о «Темных аллеях». Книга вышла в 1943 году, а второе, дополненное издание — в 1946-м. Первое издание отпечатано в Нью-Йорке, и в книге было всего одиннадцать рассказов. Второе издание — парижское, и в его состав вошло тридцать восемь рассказов. «Да, темные»[552], — саркастически заметил Шмелев.

29 декабря 1946 года состоялся вечер в честь и по поводу «Темных аллей». Было вкусно, весело, танцевали. Среди приглашенных — Тэффи, Маковский, Зайцев, Берберова. Шмелева, конечно, не было.

Его так изумил сам факт издания, что издателя Ореста Григорьевича Зелюка он обозвал литературным большевиком. В 1947 году он даже высказал мысль о необходимости, наравне со свободной печатью, цензуры, а в его иронических виршах о «Темных аллеях» были строки:

Тут инстинкт-то вон какой:
Родовой да половой…
Избежим такого «рейда»:
Почитай о сем у Фрейда…
Помни, помни: «не суди…»
Оттошнись — и прочь иди.
Хорошо-с… ну, а… издатель..?
Что ж издатель!.. ах, Создатель!..
Это — денежку кует,
Это — пару поддает.
Ну, при чем же тут… издатель,
Коли есть такой писатель!..
Не простой, а — при-Нобель!
Вот отсюда и… кобель[553].

В непримиримости Шмелева, в его нежелании бесстрастно прочитать хотя бы несколько рассказов из «Темных аллей», возможно, сказывалось не только неприятие самой темы эроса, но и старая обида, связанная с борьбой за Нобелевскую премию.

Любовная проблематика, органично развитая во всем творчестве Бунина, была второстепенной в творчестве Шмелева. Шмелев как-то даже высказался о том, что люди не научились любить, что животные порой любят красивей. Плоть, эрос — темы, в которых шмелевский дар проявлялся значительно скромнее, чем в описании бытия православной семьи. Плоть — не его тема. Как он писал Бредиус-Субботиной:

…я признаю за телом властные его права, все принимаю, как дар Творца, я не аскет, несущий подвиг, мне тело нужно, да… нужно для возбуждения, для творческих порывов-взлетов… но я себя держал на поводу, для Оли, для порядка, для… не знаю[554].

Но возможно, ему просто было не дано писать об эросе так, как Бунину. В «Жизни Арсеньева» Бунин называл себя казаком-бродником, которому никак невозможно усидеть дома; его герои влюблены во всех женщин мира; с героями его происходило что угодно, только бы не быть им скованными узами брака. Шмелев же признавался Ольге Александровне: «…я выдержал огромную борьбу с чувственной стороной во мне, не светлой», остался вне «пределов любви»[555].

Шмелев, с его собственных слов, никогда не испытывал и чувства ревности. Он не знал этой страсти, этой тьмы, как он писал. Таким образом, его вдохновение было лишено и этого источника. Лишь однажды, будучи влюбленным гимназистом, он устроил сцену ревности некому полковнику, приставу части, принявшему горячее участие в судьбе семьи Охтерлони (только что умер отец Ольги Александровны) и хлопотавшему о пенсии от Севастопольского комитета. Молодой Шмелев увидел, как Оля Охтерлони и полковник на извозчике ехали в канцелярию губернатора, он заявился к полковнику и решительно потребовал оставить в покое его невесту.

Если Шмелев и писал о любви, то оказывался во власти высокой цели изобразить идеал. Такой была Анастасия из «Неупиваемой чаши», Даринька из «Путей небесных». Он описывал их так, чтобы читатель целомудренный ничего грязного, темного или просто соблазнительного в женском образе не нашел. Его прямо-таки тошнило от пошлости любовной. Как когда-то тошнило от натуралистической изобразительности, от Золя. Как символ собственного творческого состояния он воспринимал стихотворение Пушкина 1828 года «Кобылица молодая»: