Евгений Салиас-де-Турнемир - Принцесса Володимирская

• Название: Принцесса Володимирская
• Автор: Евгений Салиас-де-Турнемир
• Жанр: Исторические приключения

Салиас де Турнемир (Евгений Салиас) (1841–1908) – русский писатель, сын французского графа и русской писательницы Евгении Тур, принадлежавшей к старинному дворянскому роду Сухово-Кобылиных. В конце XIX века один из самых читаемых писателей в России, по популярности опережавший не только замечательных исторических романистов: В.С. Соловьева, Г.П. Данилевского, Д.Л. Мордовцева, но и мировых знаменитостей развлекательного жанра Александра Дюма (отца) и Жюля Верна.

«Принцесса Володимирская». История жизни одной из самых загадочных фигур XVIII века – блистательной авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшей на российский престол. Таинственные предсказания, головокружительные приключения, трагическая любовь и вероломное предательство…

---

– А Генрих – это пристань…

И вдруг, под влиянием неведомого ей, будто вполне нового чувства, впервые сказавшегося в ней, внезапно, порывисто и неудержимо, она взяла перо и начала писать.

Письмо это было в Дрезден, к Генриху Шелю. Содержание его показалось бы ей безумием еще накануне, до дерзкой выходки принца.

Она говорила своему юному и честному обожателю, что раскаивается в своем отказе. Она уверяла его, что только теперь поняла, что он ей предлагал и что она потеряла в нем. Она умоляла его скорее приехать и хоть тотчас вести ее под венец, обещая посвятить ему всю свою жизнь и, конечно, бросить все свои глупые мечты о славе, о поприще артистки.

Она остановилась на минуту перед тем, как подписать письмо, и задумалась.

«Да, если я не могу иметь высшее общественное положение, то я выбираю низшее. Середины я не хочу».

И она приписала еще:

«Если нам придется жить в деревушке, в крестьянском домике, и даже самим на себя работать – то и тогда я ваша… Нет! Твоя! Твоя на всю жизнь!»

– Да, если не владетельная герцогиня, – воскликнула она вслух, – то простая крестьянка!

Алина перечла все, вдумалась в каждую строку и выговорила вслух:

– Конечно, да. Я не лгу. Мне надоела эта жизнь бродяги, эти знатные, но пошлые поклонники. И, наконец, я должна признаться… что ни один из них… Ни один так не красив, как Генрих. Да, его можно любить. Ему можно отдаться…

Когда письмо было отправлено на почту, Алина взяла книгу своего любимого поэта, Горация, и стала перелистывать. Всякую строку знала она, выучила еще в детстве наизусть и любила теперь как воспоминание юных дней. Но мысли ее вскоре были снова далеко. Она невольно уронила книгу на колени, закрыла глаза и мысленно унеслась в свое далекое прошлое. Но, вспомнив все радостные и горькие минуты своей странной жизни, она снова перенеслась к тем же мыслям о Генрихе. Живо восстали перед ней его красивый образ, пылкая речь, огненный взгляд и эта неожиданная сцена признания. Шель как живой чудился ей теперь, около нее, у нее в ногах. И ее пылкое воображение вдруг дополнило это воспоминание. Ей почудилось, будто он действительно около нее и она чувствует себя в объятиях этого человека, страстно любящего, прямодушного и вполне преданного ей всеми силами своего честного сердца.

– Как могла я тогда оттолкнуть тебя! – горько воскликнула вдруг красавица. – Чего я хотела? О чем мечтала? Быть любовницей принца, герцога… вроде Адольфа… Любовницей? Хотя бы даже законной женой, и то – невозможно. И то отвратительно, гадко!

Несколько часов просидела Алина одна со своей мечтой. Генрих не покидал ее, все чувства и помыслы ее принадлежали ему.

Когда наступили сумерки, Алина чувствовала себя сильнее и безумно была влюблена в своего милого Генриха, которого когда-то грубо и резко оттолкнула от себя.

– Да, это решено! – думала она. – Решено бесповоротно! Если он ответит мне или приедет, я принадлежу ему на всю жизнь… Все кругом меня, все на свете – комедия, шутка, обман. Все – кроме этого чувства, которое преображает человека и сразу открывает ему целый мир новых наслаждений. А это чувство теперь во мне… И оно становится все сильнее с каждым часом. Оно будто разгорается.

– Да, Генрих, я жду тебя. Я жду и надеюсь. И люблю, люблю тебя!.. – восторженно воскликнула Алина.

Она вышла из кабинета и начала ходить взад и вперед через все комнаты. Бурное чувство, которое поднялось в ней, будто требовало движения и простора.

Этот быстрый и пламенный, почти необъяснимый порыв восторженной любви к человеку, которого красавица когда-то отвергла и с тех пор ни разу не видала, не удивлял даже Алину.

Все бывало в ней, случалось с ней так, вдруг, внезапно. Как удар молнии – являлось и чувство, и намерение, и всякий поступок!

Относительно этого порыва она объяснила себе, что тогда она ошиблась и обманула сама себя. Теперь она будто пришла в себя после забытья и вдруг ясно поняла и оценила, что такое Генрих.

– Боже мой! Что бы я дала за его мгновенное присутствие здесь. Сейчас. Вот в эту минуту.

На лестнице раздались мужские шаги, и Алина замерла на месте. Сердце ее забилось так, что захватывало дыхание. Она готова была вскрикнуть: Генрих!

В дверях показался лакей и, почтительно наклонясь, доложил что-то. Алина не слыхала ни слова. Она глубоко вздохнула, опустила голову, но, однако, невольно сказала себе самой:

– Как это глупо! Я никогда так глупа не была. Отчего это? Нет ли опять фальши или самообмана во всем этом? Чувство это вдруг разгорелось, как пожар, и заставляет меня доходить чуть не до галлюцинаций.

Подняв голову и увидя перед собою того же лакея с вопросительным и недоумевающим выражением лица, Алина пришла в себя.

– Что вам нужно?

– Я жду приказаний. Что прикажет фрейляйн отвечать посланному?

– Какому посланному? От кого?

– От принца.

– Опять принц! – вырвалось у Алины, но она тотчас спохватилась и солгала:

– Разве опять посланный от принца… Что же? В чем дело? Повторите. Я не расслышала… то есть я не помню.

– Принц приказал просто узнать о здоровье Fraulein и о том, позволит ли она его высочеству тотчас приехать.

Алина подумала мгновение и резко, отчасти насмешливо выговорила:

– Прикажите посланному передать, что я чувствую себя гораздо хуже, чем вчера! Что я… Да… Скажите, что я в постели, совершенно больна. Вы понимаете?

– Слушаюсь.

– И, пожалуйста, обойдитесь без рассуждений и без откровенностей с посланным принца.

– Будьте уверены, Fraulein, – с чувством собственного достоинства выговорил лакей.

X

Прошло три дня. Алина невольно задала себе вопрос: «Что же делать?»

Если Шель тотчас же откликнется на ее призыв и прискачет из Дрездена, то все-таки пройдет еще несколько дней, а между тем отвратительный принц, будто чуя что-то, становится все назойливее, будто боится потерять время. И в голове Алины вдруг мелькнула мысль или догадка, почему именно принц Адольф стал настойчивее преследовать ее с того дня, что она послала первое письмо к Шелю.

– А что если все эти люди, к ней приставленные, оплаченные принцем, так же как и вся обстановка, с должностью служителей соединяют и должность шпионов?

Однажды, бродя по своей квартире одна, Алина задумчиво подошла к окну, села на подоконник и бессознательно стала глядеть на деревья маленького бульварчика, который был перед ее домом.

«Да, надо действовать, – думала она, – и скорее. Если можно – дождаться приезда Генриха здесь; если принц будет преследовать еще более, еще дерзче – надо спасаться к Стадлеру, хотя и он кажется ей подозрительным. Но что же делать – никого другого нет во всем городе, даже во всем мире!» – горько подумала Алина.

Да, во всем мире нет у ней никого! Если Шель не отзовется, не ответит, то она окончательно одна на свете.

Глаза ее, бессознательно скользившие по листьям и сучьям деревьев, следившие за проходившим народом, невольно остановились на неподвижно стоящей фигуре, почти прямо против ее окна.

Знакомые черты лица заставили ее прийти в себя. В ту минуту, когда она с горьким чувством на сердце решила, что она одна-одинехонька на свете, в эту самую минуту фигура эта, кажется, подошла и остановилась. В этом появлении был как бы ответ.

Это был некто Дитрих – тот самый молодой человек, которому одному она подала руку, выходя из академии, после своего последнего концерта.

Молодой человек был такой же знакомый, каких много перебывало у нее в разных городах; отношения их были бы странными при всякой другой обстановке, но в ее скитальческой жизни подобное знакомство было не редкостью.

После первого же концерта Алине доложили, что молодой человек с букетом в руке желает ее видеть. Алине нездоровилось; но что же делать? Ведь это своего рода обязанность, служба.

Она приняла молодого человека любезно. Он, смущаясь, краснея, передал ей цветы, рассыпаясь в похвалах ее таланту и прося позволения быть у нее еще раз.

Его юношеское, еще наивное лицо – ему было лет осьмнадцать – понравилось Алине, он стал ей симпатичен с первой минуты, и она пригласила его зайти как-нибудь вечером.

В тот вечер было много других новых знакомых. Молодой человек, видимо, смущался страшно, стушевался совершенно, сидел весь вечер в углу и молчал, жадно пожирая влюбленными глазами Алину. Она одна для него существовала среди всей толпы гостей.

Алина, конечно, заметила и поняла, что привлекло его к ней; но влюбленный, хотя бы и безумно, был опять-таки слишком обыкновенная вещь. Затем Алина встречала его несколько раз, но не замечала его, не обращала внимания, удивлялась, что он более не бывает, и забыла, что она его не позвала. Теперь ей даже показалось, что уже не в первый раз видит она его стоящим у ствола большого дерева; но теперь, в эту минуту, появление этого молодого человека, фамилии которого она даже не знала или забыла, было именно будто ответом на ее горькое чувство одиночества. Суеверная Алина так и приняла это. Если он появился в то мгновение, когда она, боясь не получить ответа от Шеля, оставалась без единого друга во всем свете, стало быть, он – этот друг.