Евгений Салиас-де-Турнемир - Принцесса Володимирская

• Название: Принцесса Володимирская
• Автор: Евгений Салиас-де-Турнемир
• Жанр: Исторические приключения

Салиас де Турнемир (Евгений Салиас) (1841–1908) – русский писатель, сын французского графа и русской писательницы Евгении Тур, принадлежавшей к старинному дворянскому роду Сухово-Кобылиных. В конце XIX века один из самых читаемых писателей в России, по популярности опережавший не только замечательных исторических романистов: В.С. Соловьева, Г.П. Данилевского, Д.Л. Мордовцева, но и мировых знаменитостей развлекательного жанра Александра Дюма (отца) и Жюля Верна.

«Принцесса Володимирская». История жизни одной из самых загадочных фигур XVIII века – блистательной авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшей на российский престол. Таинственные предсказания, головокружительные приключения, трагическая любовь и вероломное предательство…

---

– Позвольте!.. Эти глупые объяснения в любви уже давно надоели мне. За последние годы я могу начесть тысячи таких объяснений, таких признаний в любви, которые преследовали меня по всей Германии постоянно – бывали искренние, бывали фальшивые, и наивные, и дерзкие, – но одно из самых пошлых признаний в любви, которые я когда-либо слышала, – это, конечно, ваше.

Принц невольно, хотя едва заметно, дернул головой, и Алина должна была прибавить:

– Да, именно пошлее вас я не встречала человека. Имя ваше и образ жизни достаточно известны всему вашему отечеству, впрочем, это не мое дело. Вопрос о том, как вы себя ведете, касается короля и ваших родственников, но никак не меня… Вместо того чтобы выслушивать ваши объяснения, позвольте мне объясниться за вас. Вы говорите, что вы любите меня, – я этому не верю и очень рада, что этого нет. Я тысячная женщина, за которой вы от праздности стали ухаживать. Я давно собиралась сама объясниться с вами, но все откладывала, так как все, что я могу сказать вам, более или менее неприятно нам обоим. Теперь ввиду ваших чересчур страстных поступков, изобличающих в вас или слишком малое воспитание, несмотря на ваше происхождение, или слишком большое самолюбие, я должна объясниться, чтобы избавиться от вас. Итак, я отвечаю. На ваше признание в любви я отвечаю, что я ему не верю. На вопрос, не могу ли я любить вас, отвечаю: конечно, нет. И всякий человек, близкий вам родственник или друг, объяснит вам мои слова. Если у вас нет ни друга, ни такого родственника, то обратитесь к третьему способу – встаньте. – И Алина невольно не удержала себя и рассмеялась.

– Встаньте и посмотритесь в зеркало. Оно вам скажет, что среди разных затей праздной жизни вы забыли, что время все шло и уходило, и для вас прошло. Может ли девушка в моем положении, хотя бы и сирота, полюбить человека, как вы, у которого, кроме происхождения и богатства, нет ничего… Понимаете? Ничего более.

И Алина, желая проверить по лицу принца впечатление от своей прямой и резкой речи, взглянула ему в лицо, но не нашла на нем ни злобы, ни гнева; даже досады не было на лице принца. Алина невольно покачала головой и прибавила:

– Вы даже не верите моим откровенным словам; вы думаете, что я в минуту гнева преувеличиваю. Вы не верите, что я действительно о вас самом – как бы вам сказать это, – самого маленького мнения. Вы действительно принадлежите к числу таких лиц, которые, как часто говорю я за глаза, а теперь считаю возможным сказать это вам и в глаза, которые уродились на свет при странном сочетании нравственных качеств: они титаны самолюбием и самодовольством и пигмеи рассудком, способностями, качествами. Искреннее и глубокое убеждение, что они все могущественны во всех отношениях, и в особенности неотразимы для всех женщин, делает их еще смешнее, еще глупее, еще мельче! Я все сказала, и ваше упорное молчание должна поставить вам в заслугу, в честь: вы как бы невольно соглашаетесь, что все, мною сказанное, вполне справедливо. Затем позвольте просить вас стать со мною в такие отношения, как если бы мы никогда с вами не были знакомы. Это тем более будет легко и удобоисполнимо, что я располагаю вскоре покинуть Берлин.

Принц действительно не был ни озлоблен, ни взбешен. Он действительно был такой титан самодовольства и себялюбия, что не поверил ни единому слову. Одно только немного кольнуло его – это напоминание Алины о его годах. Единственное, что сознавал сам принц, о чем изредка думал и сожалел, – это потерянная молодость. Он поневоле должен был сознаться самому себе, что он внешностью и силами, конечно, далеко не тот принц Адольф, который когда-то действительно легко достигал победы.

Предложение обратиться за советом к зеркалу тоже заставило принца ядовито усмехнуться, но затем все остальное, сказанное Алиной, что было гораздо резче по форме и по мысли, не тронуло принца Адольфа ни на волос – этому всему он не верил.

Но при последних словах Алины принцу надо было отвечать, и снова он не знал, как ответить, снова не хватило у него храбрости, даже наглости сказать этой красавице:

– Прежде чем выгнать меня вон, не угодно ли будет вам заплатить мне то, что вы должны.

Вдобавок принц понял, что самолюбивая и раздраженная теперь донельзя красавица способна вынести ему ту единственную драгоценную вещь, которую он у нее видел, – браслет, который она надевала в концерты; она способна бросить вещь ему на стол, которая может возместить хотя бы половину всех издержек его на ее обстановку.

Алина встала со своего места и будто ожидала, что принц последует ее примеру и удалится.

– Но если я действительно люблю вас, – воскликнул принц, – если я готов предложить вам руку, просить короля о дозволении жениться, хотя бы морганатическим браком.

– Ни простым, обыкновенным, ни морганатическим, ни каким-либо иным я не соглашусь быть вашей женой по той простой причине, что я не только не люблю вас, но даже… Впрочем, зачем вы хотите, чтобы я снова повторила в еще более резкой форме то, что вы сейчас слышали… Прошу вас избавить меня… Одним словом, я вас не удерживаю!

Принц хотел снова сказать что-то с театральным пафосом, собирался, казалось, упасть на колени, но Алина быстро отвернулась от него и, не дожидаясь его ухода, вошла к себе в кабинет и заперлась. Принц остался один в гостиной и в одно мгновение решился на все. «Хотя и постыдно, но другого средства нет, – подумал он, – или я, или тюрьма!»

Он повернулся на каблуках и, быстрыми шагами пройдя весь дом, не взглянув ни на кого, вышел в подъезд.

Когда кучер подал его экипаж, он велел ему ехать домой, объяснив это желанием прогуляться. И действительно, принц, спокойно сидевший у Алины и выслушивавший все то оскорбительное, что она так откровенно и просто высказывала ему, теперь был уже взволнован. В действительности принц, разумеется, был влюблен в Алину, да это было и немудрено. За последнее время и теперь, ввиду последовавшей неудачи, это капризное чувство, пустое, но овладевшее всем разумом прихотливого селадона, казалось, удвоилось. Помимо досады, желания поставить на своем, являлось теперь и известное раздражение. Принц, прогулявшись немного по городу, решился окончательно: или она будет принадлежать ему, или он пойдет на постыдную роль заимодавца и, несмотря на тот скандал, который может произвести это в городе, засадит красавицу в тюрьму за долги. Если это чересчур огласится – а в этом нет никакого сомнения, – то дойдет, конечно, до короля, и этот новый скандал, это поведение, недостойное принца королевской крови, может привести к печальным последствиям… Придется скорее реализовать состояние, чтобы оно не попало при помощи опеки в руки короля, а затем – бежать навсегда из Пруссии.

Во всяком случае, принц решился повидать первого юриста в столице, посоветоваться с ним, как приняться за срамное дело, чтобы как можно меньше компрометировать себя.

XII

На другое утро Алине доложили, что ее желает видеть некто господин Шмидт. Имя это, как сильно распространенное в Германии, ничего не говорило ей, но, однако, она хорошо помнила, что в числе ее берлинских полузнакомых нет ни одного, носящего такую фамилию.

Она велела отказать, объясняя нездоровьем. Лакей вернулся и доложил, что господину Шмидту необходимо ее видеть по делу на несколько минут.

Алина удивилась, велела просить загадочного посетителя и вышла к нему в приемную.

Перед глазами Алины явился человек уже пожилой, с очень умным, но неприятным лицом и с портфелем в руках.

На вопрос Алины о причине его посещения он объяснил кратко и сухо, что многие берлинские заимодавцы госпожи Франк передали ему свои дела для взыскания с нее по счетам тех сумм, которые она им давно задолжала.

Алина изумилась и широко раскрыла глаза.

– Я никаких сумм никому не должна, – наивно выговорила она, – нет ли тут недоразумения?

– Нисколько. Дело совершенно ясно: вы, вероятно, изволили забыть. Суммы эти не очень велики, всего тысяч десять талеров… Впрочем, я могу вам тотчас же показать, какие это счета и кто по ним желает получить уплату.

И перед удивленной Алиной ходатай раскрыл синий портфель, достал оттуда довольно плотную тетрадь и стал перечислять разные имена, совершенно незнакомые Алине.

Но через несколько мгновений молодая девушка поняла, в чем дело. Это были поставщики всей ее обстановки. С нее требовали теперь то, что устроил ей по дружбе, не желая вводить в хлопоты, принц Адольф. Теперь приходилось платить и за наем дома, и за его отделку, и за экипажи, и за разные мелкие вещи, о которых она забыла и думать.

Алина поняла тотчас, что это месть принца. То, что он навязал ей почти против воли, теперь ставило ее совершенно в безвыходное положение. Объясняться с поверенным было, конечно, совершенно излишне.

Первое, что пришло на ум Алине, был вопрос о том, насколько можно выиграть время.

– Я могу подождать до завтра, – выговорил Шмидт, вполне убедившийся, что Алина не имеет никакого понятия о законах.