Карло Гадда - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Карло Гадда
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013

В рубрике «Из классики ХХ века» — итальянский писатель Карло Эмилио Гадда (1893–1973). Вопреки названию одного из сборников его прозаических миниатюр — «Несовершенные этюды», это, в полном смысле, изящная словесность: живопись, динамика, гротеск и какой-то «черный» комизм. Перевод и вступительная статья Геннадия Федорова.

---

Одинокие гиганты с распахнутыми руками переваливают через жалкие горы, поддерживая странные ожерелья и основу из проводов.

А там целлюлозные заводы, хлопчатобумажные фабрики и прочие предприятия. Но они не видны, и бесполезно описывать их.

V. Старая базилика

Кавалер Ло Йодиче, старший бригадир Ди Маттео и еще два агента отдела расследований уже пять дней неумолимо преследовали его.

Из бара в бар, из квартала в квартал, из этого мира в иной! Украденный у пьяного приятеля еще в Америке револьвер продан, а проглоченный два дня назад ужин был последним.

Истощенный, он притащился к этой каменной скамье: старые газеты, шнурки, коробки серных спичек, а торговца нет. Вдоль цоколя здания запах застарелой мочи, мечта любой собаки.

Тоска по далеким, пропащим вещам охватила его: вспомнилась мать.

Перед ним площадь, портик, церковь. Старая базилика погружена своими пилястрами в аллювиальный покров, который пескоструйная река Тичино и строительные подсобники устроили с согласия Ленинских пещер. Между грозными тучами — склоны горы Монтероза.

Она погружает свои пилястры в добротный покров, под которым покоятся останки живших на этой земле поколений, прошедших свой путь от жаркого первородного праха, от смут Дезио и Парабьяго[5] до мрака земного.

А квадратная башня лишена красот и ждет леденящих туманов. Уже холодно деревьям, а колокола предлагают меланхоличные размышления.

Красота! Капители коринфского и смешанного стиля, тимпаны, орнаменты в виде рыцарских доспехов, в виде бычьих голов, светлые сверкающие мраморы!

Почему не любуются такими бесценными орнаментами в краю ломбардском? Арка из кирпича груба на квадратном пилястре. Родовой знак — это крест, который принимал в свой лагерь восставших против величия Империи, или змея, которая выворачивается из сердец человеков.

Есть города в других краях, где деревянные церкви крыты листами волнистого цинка, как портовые склады, а между docks, посадочными платформами, под цинковой крышей извиваются черные скорые поезда.

В тяжелых багажных вагонах они везут штабели параллелепипедов с массивными накладками. Склоняясь над столиками, с центрального прохода обеденного вагона старший официант в белоснежно-белом безупречно обслуживает застывших едоков, в то время как все подрагивает и покачивается на переводных стрелках. Виртуозный эквилибрист!

Мотки спутанных спагетти аккуратно выкладываются на тарелку каждого, затем следует второе под помидором.

Потом поезда останавливаются под храмовыми сводами, которые знающие инженеры рассчитали, применяя теоремы Кастильяно и Максвелла. В обширные атриумы вокзала вливаются толпы людей: удивительные дамы, солидные мужчины от промышленности и от транспорта и обычные проезжие.

Он снова вспомнил свою мать.

VI. Смерть Пука

В его глазу читалось: «Кант прав». Двугранные углы и призмы, свет, и тени, и цвета исчезали: так называемые мушки оставили всякий страх.

А как злобно и ловко он умел ловить их на лету! А потом чихал.

Теперь он умирал, то есть понимал, что злость, призмы, подозрительный шум, и сам свет, и все остальное было ничем иным, как пустым перечнем.

Он верно служил. Какому делу? Что за вопрос!.. За какую награду?.. При чем здесь это, при чем!

Еще была басня о сытно кормленной собаке, которая столкнулась с благородной саркастичной проповедью тощего пса.

Но то была глупость.

Он проявил смелость, веселость, набожность, отдал жизнь: все это, не по его вине, вызывало в нем поразительный аппетит. Царем природы эта настоятельная потребность оплачивалась ломтями хлеба: заглатывая их на лету, он избегал зла. Еще он ублажал себя, на свой страх и риск таская котлеты.

Когда он кровожадно сидел в засаде, ему никогда не приходило в голову, что на свете существуют сочинители басен.

Пук (такой усталый!) все-таки смог подвести итог: добрая воля, вот что всегда вдохновляло его!

Теперь он умирал, то есть для него теряло значение все, приобретенное со времени появления на свет и становления.

Другие будут заниматься разными делами, для них текущими, истолковывая явления согласно банальным схемам.

VII. Лигурийское сновидение

Войди в церковь, там замкнутый, внятный, чуть отдающий плесенью запах генуэзских благородных старых и толстых стен и сводов под торжественной холодной лепниной, чье барокко с трудом выгнул изысканный и жесткий шестнадцатый век. Нелегко согнуть того, кто тверд.

Среди той лепнины могли бы находиться достойно обрамленные Строцци, Маньяско и могучий Феррари.

То был свежий запах замкнутого благородства семнадцатого века, толстые стены, недостижимо высокие окна, по ту сторону от которых душа могла бы наполниться кобальтом, индиго, специями, далекими морями.

Там снуют арабские пираты, а в ослепляющем блеске стоит стража пизанских башен.

Никого не видно, сзади узкие окна вглядываются в густой и таинственный полдень: не собирается ли буря и не виднеется ли стая малых галер захвата?

Ларцы с драгоценными каменьями и богатейшими одеждами: на гнусных лицах варваров — слоновая кость зубов, обнаженных жестокостью. Блеск сверкающих кинжалов.

Но предусмотрительность мудрых адмиралов сделает море свободным. Нужно, чтобы к их решениям прислушались в зале совета и чтобы каждое было занесено в регистр; и вот поднимаются прочные стены, чтобы порыв неистовых людей достиг зелени реки Польчевера. Эту задачу возложить на Алессио, посоветоваться со старым Филаретом, послать за остальными, да, за Строцци, Маньяско и за могучим Феррари.

Лазурное море в золотых чешуйках глухо рычало на огромные куски пробки, которое оно рустовало о скалы. Оливы и пинии давали редкую освежающую тень на крутом бугорке, который дальше заканчивался обрывом. А в верхних ветках ветер вздымал воспоминания, нежность, надежды — радостный шум!

На окружающей маяк террасе дивно красивая женщина щедро шлепала своего малыша, возможно шестого; вместо того чтобы плакать, тот смеялся, потом кричал, болтая пухлыми сильными ногами, как бы плывя.

Там тропа с парапетом, тропа англичан, некоторые были поэтами и хотели, чтобы их сновидения вбирали весь свет этого моря.

Однако гораздо чаще случается так, что они посвящают себя незаконной торговле.

Просперо, законный Герцог Милана, вдохновитель бурь, это море окружает светящийся остров, где улыбается твоя нежная дочь.

На море в это время ни одного корабля, даже английского.

VIII. Бортовой журнал

Атлантический океан.

Пятница, 8 декабря 1922. 10 час. 30 мин.

Борт «Принцессы Мафальды».

Когда лодка, на которую в сопровождении Пьеро поднялась Клара, больше не могла следовать за нами и растаяла в районе порта, я оставил кормовую палубу, спрятал мой платок с зеленым рисунком и медленно направился в отсек своего класса. Был второй час пополудни: 30 ноября 1922 года, четверг. В салоне уже сервировали обед. Я спросил у maître, где мне сесть. Он указал на стоявший справа у застекленной стены столик, за которым сидели двое. Я занял свое место, сев спиной к носу. А пока стюарды неслышными на ковре шагами сновали мимо да позванивали столовые приборы, я просмотрел картонное menu. Уже прошло то первое впечатление стесненности и отвращения, охватившее меня при виде моей кельи, когда я уселся между стоявшими Кларой и Луиджи. Застекление, серебряная посуда, ковры, стюарды в перчатках и вид светлой улыбающейся Ривьеры (все напомнило мне совершенную в прошлом году поездку из Генуи в Рапалло на судне «Бон вояж») в такие моменты отгоняют неприятные мысли, недавнюю тревогу от разлуки с мамой, с Кларой.

Все говорит мне: насыщайся и радуйся! Тем временем четвертый сотрапезник сел за наш стол: он молод, лыс, невысок и ест молча.

А двое других ведут оживленную беседу, один — немолодой испанец, элегантный и бодрый, он сойдет в Барселоне, второй — синьор с бритой головой, непонятно, аргентинец или итальянец.

Резкий и точный, улыбчивый и румяный испанец в белоснежной сорочке энергично толкует о том о сем, при случае хвастает мудрым испанским нейтралитетом, сравнивая его с постоянным итальянским вмешательством, источником невообразимых бед, среди которых порицаемая всеми девальвация лиры.

Бритый синьор одобряет, хоть и без энтузиазма.

Затем испанец говорит о своих путешествиях, об ожидающих его друзьях, рассыпается в похвалах Сан-Ремо — очаровательному городу, улыбке Италии, затем вспоминает другие поездки, друзей и массу прочего. Я нахожу его умным и симпатичным, умеющим радоваться этой жизни человеком и завидую его заметной обеспеченности, которая позволяет ему быть умнее меня.

Стюарды разносят последние блюда, затем фрукты, они молчаливы, проворны и сосредоточены на подаче яств и уборке посуды. За стеклом наполненная солнцем Лигурия. Усталый, я разглядываю картонку с выпуклыми золотыми литерами N. G. I. (Итальянская судоходная компания), с красным заголовком Пароход «Принцесса Мафальда»; названия блюд, включая консоме, написаны по-итальянски. Золотой орнамент меня отвлек, отвлек гобелен на большом квадрате стены, он хорош, виден вкус. Поскольку гобелен прямоугольный, оба боковых, остающихся свободными поля затянуты зеленой камчатой тканью с цветами. Зеленое поле по бокам, фигуры рыцарей в центре, красивая деревянная рама, цветы, на столах настольные лампы, мягкий зеленовато-голубой ковер, серебро и хрусталь — это то, что странствует со мной по благородному Средиземноморью. Остаются скалы, и сады, и маяки.