Карло Гадда - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Карло Гадда
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013

В рубрике «Из классики ХХ века» — итальянский писатель Карло Эмилио Гадда (1893–1973). Вопреки названию одного из сборников его прозаических миниатюр — «Несовершенные этюды», это, в полном смысле, изящная словесность: живопись, динамика, гротеск и какой-то «черный» комизм. Перевод и вступительная статья Геннадия Федорова.

---

Маневры полевой артиллерии

Батарейные стрельбы 75-го и 100-го калибров.

Величественное описание в двух мифических гипотипозах и нескольких редких выражениях.

НАКОНЕЦ-ТО кусты стали реже, на поляне были чертовски красивые девушки, чуть дальше — группа, в которой должен был находиться генерал.

Да вот он: я узнал его.

Я подобрался ближе: генерал сурово выговаривал офицерам. Счастливый Карлуша следовал за мной.

Время от времени генерал поглядывал влево: пренебрегая вниманием высокопоставленного лица, светлые одежды порхали в глубинах его сетчатки милыми видениями.

Красавец-сержант стоял в благоухающей гуще дев и галантно повествовал о поставленных задачах и о предмете настоящих маневров.

А вот и знакомый, лейтенант Толла, но этим утром милый Толла, должно быть, натворил каких-то глупостей, потому что, взобравшись в седло, генерал сказал ему, именно ему:

— А вы, лейтенант, запомните: двойная выходка — это уже слишком… под поражающим огнем противника. И, кроме прочего, не смейте поучать того, кто знает больше вашего…

Командирский скакун ни секунды не стоял спокойно: последние слова генерал произнес, когда лошадь поворачивала к лейтенанту свой великолепный хвост, так что стойка «смирно» офицера обращалась уже к хвосту. Как только военачальник исчез в леске вместе со своей свитой, оставшиеся отбросили протокольные церемонии, дабы направить свои мозговые усилия на исполнение служебных обязанностей.

— Ну и что они будут делать теперь? — настаивал Карлуша.

Ах, помню, я разругался с одним присутствующим там гражданским. Плюгавый, бледный и истеричный, одетый в черный костюм с черным развевающимся галстуком и усыпанным перхотью воротничком, в желтых, отнюдь не разлезшихся и не стоптанных туфлях, он держал в руке «Аванти!» и «Уманита Нова»[13]; вначале я принял его за следователя или писаря подпункта приема налогов, вместо этого он оказался небезопасным анархистом. Я поругался с ним из-за того, что, излив своим албанским[14] говором поток затасканного антимилитаристского сарказма, он в заключение заявил, что у генерала дурацкая рожа.

А вам такое понравится?

В других обстоятельствах этот генерал был моим генералом. Удивительным «организатором».

Определенные описи, определенные рапорты на бумаге определенного формата должны составляться строго по инструкции, как только он один и умел делать (и никто во всей армии не умел оформлять эти бумаги лучше него). Некоторым пристроившимся дорого обходилось их благоустройство при командовании корпусом на вилле Д’Ормибене. Наполеоновские разносы его превосходительства не производили никакого впечатления на внимавших ему болванов-посредственностей: они и сами кое-что повидали в жизни, пусть и с разинутым ртом; но эти же разносы, смешившие посудомоев, полоскавших посуду в заплесневелых стенах подвала, принесли ему славу старого вояки.

Кое-кто из услужливых и усердных подчиненных украсил его еще и такими рекомендациями: «Старый пень, а крепок как кремень», «Старый перчина, но еще молодчина».

В душе последователь Марса. Хотя при каждом погружении наставника в дрему его последователь не упускал случая скинуть меч и кольчугу и через заросли олеандров и миртов последовать по указующим стопам Марсовой супруги; поговаривали, что польщенная Богиня простерла над ним защиту и ласку и вверила своим служанкам.

А те своими мазями напомадили ему усы.

Но случилось так, что каленое железо щипцов для завивки усов так и не смогло придать лихой завиток этим пересохшим, кустящимся по желтому пергаменту над расселиной рта волоскам, похожим на сберегаемые лесной чащей вплоть до февраля сухие ветки, которые нога контрабандиста топчет ранним туманным утром.

Коньком генерала было произносить торжественные речи по любому поводу, перемежая бесстрастные, но патетичные, почерпнутые из дисциплинарного устава призывы к исполнению долга с влетевшими в уши при чтении газет фразами последней журналистской моды, которые он почитал редкими и ценными. Он беспорядочно нагромождал в них воспоминания о некоторых известных всем учителям начальных классов исторических событиях вместе с описаниями эпизодов не менее исторических, но ведомых только ему одному как сознательному их персонажу. Все это уснащалось бессмыслицами на манер мелкого буржуа, пребывающего в воскресном самодовольстве, с добавлением кое-каких завитков красноречия официального чествователя юбиляров. Речь подкреплялась мощными непредвиденными ляпсусами, таким фасоном ему удавалось вовлечь слушателей в спиралевидную путаницу анаколуфов и последующих нелепостей и в сплетение согласований ad sensum, по смыслу, так что, веруя в лучшее завтра, аудитория от слова к слову признавала себя побежденной, отказывалась от разумения главного и удовлетворялась постепенным усвоением частных красивостей. С его опытом манипулятора массами генерал дошел до того, что, рассылая однажды вечером вверенным ему частям один оперативный приказ, он не позаботился потребовать от саперной роты армейского корпуса поднять на воздух некий мост над одной глубокой канавой, по дну которой журчал некий ручеек.

Саперный капитан находился в отпуске: саперный лейтенант, получивший ранение в полдень, направлялся на носилках к эфиру и хлороформу: офицер-стажер, как удалось установить, оказался «безынициативным» лицеистом. Так что старый мост остался в целости.

Таким счастливым стечением обстоятельств споро воспользовался полковник Ванетти: собрал три атакующих батальона и перевез через мост три навьюченные на мулов шестидесятипятки и несколько ящиков ручных гранат. Во мраке ночи лаяли безумные громы-молнии, мрак выглядел вратами вечности.

Вернувшимся обратно Ванетти больше не видели. Четырнадцать взрывов в сорока метрах от красного, сыплющего, как из лейки, пламени. Так не потеряли ни одного орудия и твердо отстояли каждый камень.

Тем временем в брезжившем серостью рассвете среди слабых голосов и бледных лиц его вытаскивали из-под вороха записок, которые бесполезно описывать, и старались устроить поудобней, по-христиански, хоть немного: вот тогда и подоспел приказ о взрыве моста.

Но никто его не выполнил. Конечно!.. До него ли, когда в котлах и мешках подвалила «работенка»!

Одной из самых милых сердцу моего генерала была уверенность в том, что для солдат он «отец родной», что солдаты обожают его и всегда хотят видеть в своих рядах.

Когда явился рассвет и явился, заботами Господа, тот самый рацион (предыдущего вечера), я почувствовал, как солдаты и в этот раз не сдержали своей сыновней любви.

Пайковый рацион часа четыре проболтался на спине ковылявшего по камням мула. Доставка харчей сразу успокоила Ванетти и остальных. Предусмотрительные кашевары придержали рис «чуть недоваренным», поскольку ему еще предстояло постранствовать, в дороге он и должен был дойти и прибыть варевом упревшим, так что пальчики оближешь. И верно, пока возницы старались обеспечить мулам спокойную жизнь в зловещей полутени, которую могли рассеять неожиданные всполохи, крахмалистая эмульсия доходила до кондиции вместе с пластами сарданапаловой говядины. И вот тогда «обожание и любовь к своему генералу» и всем командирам, включая меня, включая Всевышнего, вырвались из глоток грубиянов, в то время как своими клыками семнадцатилетних эти двадцатитрехлетние вояки принялись рвать и терзать говяжье мясо.

Все орудия оказались в сохранности. Каким же было горе генерала, когда он узнал, что другие орудия и корпуса постигла иная участь. Что со всей очевидностью даже для вовсе чуждых военному делу людей означало, что командиры тех корпусов были скроены совсем по другой мерке.

Есть и такие, для которых весть о потерянном орудии, где и каким бы корпусом оно ни было потеряно, — смертельная капля в сердце! А если орудий сотня? Сотня капель травит слабое сердце.

Но мой генерал никогда не отчаивался:

— Расплодилось много тыловых крыс! — говорил он.

И тем довольствовался, поскольку был уверен, что произносит великую истину.

В журналах, я видел, он выступает фигурой положительной. Хотя мощный bajo, зад, на котором он обычно сидит, слишком уж виляет беспокойными пухлостями. Наклоняется, выставляет половинки в самый неподходящий момент, нарушая завершенную симметрию парада. Но и порицать нельзя, будет только хуже: ведь он либерал.

Вот над «грекой» две полосы[15]. На эти полосы над «грекой» и нужно обратить внимание, чтобы понять человека и понять, что он за генерал.

Из глубин трепещущего страстью сердца возносим мы любимому и милейшему нашему Суверену мольбу с пожеланием процветания. Пусть щедрый на благородные дела мир последует за неповторимыми деяниями героев и мучеников, а если тень, то пусть и она будет достойна предшествующего ей пламени. И пусть Марс, блистающий пугающим красным светом и сопутствующими весьма плотными испарениями и серными выбросами, исходящими от черной вершины Энцелада[16], прекратит приносить нам зловещие знамения. И да установятся теперь спокойные намерения и совершатся деяния утешительные.