Михаил Соколов - Грозное лето

• Название: Грозное лето
• Автор: Михаил Соколов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Истоки революции, первое пробуждение самых широких слоев России в годы империалистической войны, Ленин и его партия вот тот стержень, вокруг которого разворачиваются события в романе Михаила Соколова.

Пояснение верстальщика fb2-книжки к родной аннотации: реально в книге описаны события 1914 года - перед войной и во время войны, причем в основном именно военные события, но Ленин тоже присутствует.

---

— Но Митя-то сам просил полицмейстера удалить семью Лили из Царского потому, что выяснилось, что это была еврейская семья, и опасаясь, что вы можете узнать о его романе, а уж после ругался, что полицмейстер якобы «перестарался» и удалил Лилю именно в какой-то медвежий угол. Трус он, а не рыцарь, коль любимую женщину приказал выслать, и я так ему и сказала.

Царица не оборвала ее, так как давно привыкла к такому бесцеремонному поведению ее и вольностям, за которые любую другую фрейлину выставила бы за дверь. И с сожалением, со скорбью сказала:

— Ты это можешь. Ты все можешь, друг мой, даже более чем царица. Тебе бы следовало быть мужчиной, Аннет, честное слово.

Вырубова опустила глаза и обидчиво произнесла:

— Я всего лишь ревностно и преданно исполняю ваши желания, ваше величество, и служу вам, как рабыня, оберегая ваше имя от пакостников и пасквилянтов, о коих вы сказали. За это я и ненавистна всем вашим врагам, готовым утопить меня в стакане воды. Вот и приходится прибегать иногда к мужским приемам, чтобы защитить себя. Если бы вы знали, ваше величество, сколько разных субъектов рвется ко мне со всякими просьбами и заискивает ради того, чтобы я доложила вашему величеству об их домогательствах, и выпытывают, вынюхивают, как псы, не скажу ли я им чего-нибудь пикантного о дворцовой жизни, о монархах, о вашем расположении или неблагосклонности к тому или иному министру, сановнику, генералу, думскому деятелю! Ужас! Иного хочется просто в шею вытолкать, как этого гадкого «Побирушку» — Андронникова, но если их и выгонишь через дверь, они как клопы лезут через окно.

Царица одобрительно улыбнулась. Да, ее Аннет такая: может выпроводить любого и отвадить. Старый Фредерикс не раз восхищался ее мужской хваткой, а уж о том, что она умеет держать язык за зубами, царица и сама хорошо знала.

И сказала признательно:

— Не сердись, мой друг. Я все знаю. Ты любишь меня и даже во сне спасала меня, о чем я тебе говорила. За это я и полюбила тебя, как друга искреннего и неподкупно преданного.

Царица обратила внимание, что Вырубова рассердилась, и готова была сказать ей что-либо приятное, чтобы она не капризничала и не ушла под каким-либо предлогом, скорее всего — под предлогом, что у нее опять заболела нога — у Вырубовой был флебит, — но не нашла подходящих слов и сделала вид, что не знает, каким крестом следует вышивать: простым или двойным.

— Забыла, каким крестом лучше. Аня, а почему морковь стала дороже?

— Двойным, — ответила Вырубова и добавила: — А о моркови я ничего не знаю.

— А Протопопов действительно раскис перед твоей сестрой милосердия — казачкой? Не поразительно ли, как ты находишь?

И Вырубова незаметно вздохнула — наконец-то можно продолжить разговор о том, о чем ее просил Протопопов:

— Нет, ваше величество, Александр Дмитриевич имеет далеко идущие цели, а посещение моего лазарета и амуры с моей сестрой милосердия — это только предлог. Он довольно прозрачно намекнул, что, если бы он был на месте Маклакова, Гусева и на пушечный выстрел не смогла бы подойти к нашему другу — старцу Григорию.

И царица стала царицей: лицо ее тотчас же окаменело, глаза как бы остекленели, жесткие губы посинели и поджались, как будто их защемили замком. И сказала так, как если бы Протопопов метил на трон:

— Не слишком ли много захотел Александр Дмитриевич? Маклакова я бы убрала немедленно, ибо подведомственные ему чины именно и ответственны за это несчастье, однако… Однако Маклаков вольно или невольно, но не помешал петербургской черни бастовать и манифестировать во время посещения Петербурга Пуанкаре и тем позволил выразить протест русского народа против визита этого якобинца и подстрекателя войны против Германии, по коему плачет гильотина. За одно это я дала бы Маклакову Владимира с мечами.

И тут Вырубова пустила в дело главный козырь и сказала:

— Ваше величество, Маклаков не очень уважает Григория Ефимовича, а Александр Дмитриевич обожает его и любит.

Царица бросила на нее косой, пытливый взгляд и подумала: «Коварная, я сегодня же скажу Ники, чтобы он не слушал эту хитрую служку двух господ — мою фрейлину, а его обожательницу. И только ли обожательницу? Ведь я вижу, как она нервничает, когда долго не видит его. И, наглая, не скрывает этого: весь свой домик украсила его фотографиями, а Ники держит ее фотографию на своем столе. Боже, какой цепью ты связала меня, моя фрейлина! Мне даже страшно подумать, если ты расскажешь когда-либо царю обо всем».

И сказала властно и категорически:

— Аннет, идет война и государю нет необходимости ссориться сейчас с Думой. Но… назначить Протопопова министром — это скандал: Родзянко вновь начнет грозить отставкой с поста председателя Думы. А эта несчастная война настоятельно требует хотя бы внешней дружбы с этими разбойниками из собачьей свадьбы, — назвала она Думу словами старца и державно-властно повелела: — Я советую реже принимать посторонних в твоем лазарете.

— Но Протопопов — не посторонний, ваше величество, он наш друг, — гнула Вырубова свое и многозначительно продолжала: — Он тоже считает войну несчастной и говорит, что она России не нужна, гибельна и может вновь ввергнуть страну в революцию и анархию.

— Революции в России быть не может. Бунт и анархия могут быть. Наша чернь на это способна вполне. Если Протопопов это понимает и готов на самопожертвование во имя престола и отечества — это следует иметь в виду, когда явится возможность начать переговоры о мире с Германией. Однако сейчас еще рано об этом думать, — и подумала: «Пусть вся эта чернь в шинелях еще раз хорошенько умоется своей собственной кровью, так что и бунтовать уже не с чем будет, а потом можно и о мире подумать. Вилли тоже не хотел войны, но Ники уперся, как осел, и поддался домогательствам Сазонова и Янушкевича, а они всего только выполняли то, что им подсказывал Николаша, друг и союзник Пуанкаре, Жоффров и прочих, по коим плачет гильотина».

Она быстро сделала несколько крестов на салфетке и заключила:

— Протопопова можешь принимать, но остальных — будь разборчива. Ты кое-что готовишь для нашего друга, а если кто из гостей проведает об этом? Вновь зальют своей вонючей грязью тебя, меня и старца.

Она выпрямилась и стала прямая и несгибаемая, с судорожно вытянутым безжизненно-белым лицом и со свинцово-серыми глазами, сверкнувшими нездоровыми злыми огоньками, и продолжала:

— Да, святой, провидец. Он своими молитвами спас наследника престола. Он — единственный человек, который вносит мир в мою душу. А всех, кто на него клевещет, уничтожать, как падаль. Родзянко ли то будь, Пуришкевич, Гучков или Андронников, коего я имела несчастье принимать однажды. У Андронникова надо вырвать его поганый язык и отрубить руки, чтобы он ни говорить, ни писать не мог и задохнулся бы собственной вонючей слюной и своими «тайнами», которые не сможет выплюнуть! И я это сделаю.

У Вырубовой дух перехватило от ее слов, от ее решительности, от гнева, от которого у нее, фрейлины и самого близкого монархам человека, задрожало все тело, и она подумала: «Мне страшно, мне жутко, ваше величество. Я боюсь вас и сжимаюсь в комок при одной мысли, что ваш гнев когда-либо падет на меня».

И покорно-рабски промолвила:

— Хорошо, ваше величество, впредь я буду более осмотрительна, — но царица не слушала ее, а все еще метала громы и молнии против своих врагов и грозилась всеми карами, какие только можно придумать.

— Кнутами их!.. В Сибирь, каналий!.. Повесить и запретить хоронить!

И наконец, нервно достав из столика папиросы и спички, торопливо и жадно, как завзятый курильщик, закурила, но вскоре погасила папиросу о пепельницу и закрыла столик.

Вырубова сидела как на иголках и нетерпеливо посматривала на дверь — скорее бы пришел царь, который приходил обычно после приемов министров, но царь что-то задержался, и она с досадой думала: «Сейчас ее гнев падет на меня, сейчас она что-то скажет обо мне. Мария могла ей сказать о старце, а я принимала ее», но продолжала сидеть, продолжала вышивать на зеленом бархатном кисете свои инициалы и ничего не видела, и не соображала, и ждала, ждала чего-то еще и, действительно, вся сжалась, словно на нее вот-вот мог низвергнуться испепеляющий поток расплавленного металла, и тогда — конец. Всему. Всей жизни…

Но царица сказала уже расслабленно и болезненно-тихо:

— Кроме тебя и старца, во всей большой России нет ни одного человека, который был бы мне лично искренне предан… Дай мне воды.

Вырубова успела подумать: «Слава богу, слава богу…» — и заторопилась к столику в углу, на котором стоял хрустальный графин с сельтерской.

Царица испила два глотка, поставила стакан на стол и откинулась к спинке дивана, обитого розовым шелком, закрыв глаза в изнеможении, но вскоре открыла их, взяла пяльца и молча погрузилась в рукоделье.