Михаил Соколов - Грозное лето

• Название: Грозное лето
• Автор: Михаил Соколов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Истоки революции, первое пробуждение самых широких слоев России в годы империалистической войны, Ленин и его партия вот тот стержень, вокруг которого разворачиваются события в романе Михаила Соколова.

Пояснение верстальщика fb2-книжки к родной аннотации: реально в книге описаны события 1914 года - перед войной и во время войны, причем в основном именно военные события, но Ленин тоже присутствует.

---

Царь поймал ее тайный взгляд и ответил царице общей фразой:

— Его высочество и намерен наступать всеми силами.

— И когда, когда это произойдет? Говорят, что пруссаки находятся от Парижа в нескольких километрах. Это правда? — не унималась царица.

— Правда. В двухстах с небольшим верстах.

Царица вздохнула и печально произнесла:

— Мой бог, сколько безвинных людей страдает от этой ужасной войны! Говорят, немцы заточили, — она впервые произнесла слово «немцы», — во дворце в Нюрнберге маленькую герцогиню Люксембургскую, Марию! Какой позор!

Царь продолжал молчать и уже закурил вторую папиросу, а недокуренную первую отнес к столику, на котором стоял графин с сельтерской, и ткнул ее в хрустальный поднос ожесточенно, нетерпеливо.

Царица наконец подняла глаза, увидела, что он курит новую папиросу, и сказала сердобольно:

— Я понимаю, тебе трудно, мой дружок, одному приходится нести тяжкий крест войны, как главе России, но ты вели своим военным, чтобы и они разделили с тобой эту горькую ношу. И еще вели полковым священникам, чтобы они проповедовали солдатам, что победа еще не означает грабежей и что чужая собственность тоже является священной и неприкосновенной. Мне хочется, чтобы во всех странах к нашим солдатам относились не только со страхом, но с уважением и восхищением. Эта война должна быть здоровой и должна пробудить застоявшиеся благородные мысли у каждого.

И тут царь сказал негромко, но достаточно вразумительно:

— Дорогая женушка, царю можно лишь советовать, но не повелевать.

И встал, давая понять, что разговаривать более не намерен. Потом отнес стул на место, к стене, рассеянно посмотрел на развешанные всюду портреты и расставленные там и сям безделушки и произнес:

— А не прогуляться ли мне немного? Погода прекрасная.

Лицо Вырубовой загорелось румянцем: после прогулки царь обычно навещал ее, но она сделала вид, что не придала его словам значения, и продолжала вышивать свои инициалы гладью, крупно.

А царица повинно произнесла:

— Извини свою болтливую женушку, но я всего лишь хотела помочь тебе своим маленьким участием в страданиях России, — а в уме продолжала: «Не любит он меня. Мой бог, что я должна, что обязана еще делать, чтобы вернуть его уважение и любовь? Он до сих пор не может простить мне, что я была равнодушна к нему в первые годы замужества, и ревнует к Гене. Или до сих пор не может простить моего увлечения генералом Орловым? Но господь наш всевидящий свидетель, что то была детская любовь. Это далеко не то, что его связь с этой мерзавкой, балеринкой Кшесинской, которой он построил дворец. Слава богу, что ее подобрал великий князь Сергей Михайлович, не то я сошла бы с ума».

И сказала:

— Зайди к бэби, — имела в виду наследника, — прогуляйтесь вместе. Погода действительно чудесная.

— Бэби катается на автомобиле.

— Ах да, я и забыла. Что-то хотела еще сказать тебе и тоже забыла. Да, о сыне нашего друга: Ники, солнышко мое, говорят, ты намерен призвать в действующую армию ратников второго разряда? Это правда?

Царь уже готов был уходить, но задержался, посмотрел на нее в полном недоумении или осуждении и ответил:

— Его высочество великий князь Николай Николаевич пока ничего мне не говорил. А почему тебя это интересует?

— Сын нашего друга, Дмитрий, состоит в ратниках второго разряда. Если его призовут — это будет трагедия для Григория Ефимовича и всей его семьи. Единственный сын и кормилец все же.

Царь подумал немного и сказал более чем равнодушно:

— В призыве ратников второго разряда в действующую армию пока нет необходимости, так что у Григория Ефимовича нет причин волноваться…

— Благодарю, мой дружок, — произнесла царица действительно благодарно и переглянулась с Вырубовой, как бы говоря: «Напрасно мы просили Сухомлинова и открыли ему свои карты. Узнает его красавица Катрин, проболтается в своем салоне, и весь Петербург будет наводнен гадкими сплетнями по моему адресу. А у нее там всякая шваль околачивается, начиная от Андронникова и кончая бесчисленными родственниками. Ненавижу. Всех! Весь этот Петербург!» — заключила она и спросила, желая задержать царя: — А быть может, лучше сыграешь с нами в домино, мой дружок? Мы показали бы, как надо играть с дамами.

Царь отмахнулся и сказал по-русски:

— Голова болит ужасно, благодарю. Желаю всех благ. До свидания, Аня. Я скажу Федорову, чтобы он уложил тебя в постель на несколько дней. А лучше, если тебя посмотрит княгиня Гедройц Вера Игнатьевна. Она — доктор медицины.

— Благодарю, ваше величество, но мне никак невозможно лечь в постель, — признательно произнесла Вырубова и готова была добавить: «Государыня все равно не даст мне покоя и будет вызывать во дворец денно и нощно», но так говорить при царице невозможно.

Царь пожал узкими плечами и вышел, а Вырубова думала-придумывала, как уйти домой, и ничего не могла придумать. И у нее вновь резко заболела нога.

— Ой! — непроизвольно вырвалось у нее, и лицо ее исказилось неподдельной болезненной гримасой.

Царица спросила:

— Болит? Я скажу камердинеру, чтобы принесли грелки. Впрочем, грелки нельзя. Попробуй сделать легкий массаж. Легкий, еле-еле, а то тромб можно сместить.

— Благодарю, ваше величество. Пройдет. Сейчас пройдет. Пуфу бы под ногу поставить, но я не могу.

Царица отложила рукоделье, удивленно качнула головой и сказала:

— Я принесу… — И принесла пуфик, поставила под больную ногу Вырубовой и заметила: — Царица должна носить своей фрейлине пуфы! Чудовищно же, милая Аннет. Ты стала капризной.

— Благодарю, ваше величество. И простите свою несчастную рабу.

Царица поджала губы и промолчала. Но потом все же сказала:

— Хороша «раба», коль государыня сама подает ей подставки под ноги. Но вижу, что ты не притворяешься.

…Царь пришел к Вырубовой, как она и ожидала, домой поздним вечером, недовольный и мрачный, и тотчас наполнил комнату резким запахом водочного перегара и табачного дыма. «Противный, опять нализался, как мужик. Два часа назад был совершенно трезв, и вот уже глаза покраснели. Что будет, что будет, ужас! Уж лучше бы я осталась в своей дворцовой келье. Милый, мне жалко тебя, ты совсем не похож на царя. Они погубят тебя, безусловно, а царица если и не задушит тебя своими тонкими пальцами, то изведет. Она — истеричка, душевнобольная, и любила лишь своего Геню, Генриха Прусского, и еще генерала Орлова, а ты даже не в силах выбросить его портрет из ее спальни», — подумала Вырубова и, в порыве нежности, чмокнула царя в щетинистую щеку и сказала:

— С государыней повздорил?

Царь не ссорился с царицей: он решил не идти к Вырубовой, а пришел к царице в спальню и увидел ее в постели с повязанной головой, с папиросой в руке и с золотой болонкой в ногах. Он позеленел от злости и хотел было сорвать с нее розовое пуховое одеяло, да глянул на висевший над ней в багетовой рамке портрет генерала Орлова, сверкнул разъяренными глазами и, хлопнув дверью так, что гром покатился по дворцу, ушел. А когда оказался в парке, увидел возле себя весело болтавшую хвостиком болонку царицы, увязавшуюся за ним из самых лучших побуждений.

Он остановился, посмотрел на нее все теми же разъяренными глазами и носком своего изящного сапога отшвырнул ее в сторону. Болонка обидчиво поджала хвостик, поотстала немного, как бы решая, следовать ли за ним дальше, но, видя, что он продолжает свой путь, решила: следовать, и весело побежала по желтой песчаной дорожке, и даже забежала немного вперед, как бы желая показать, что она ничего худого не замышляет, а, наоборот, хочет, на всякий случай, посмотреть, что там, впереди, и нет ли там чего-нибудь дурного? И на беду свою остановилась, оглянулась, как бы говоря: «Смелее, ваше величество, впереди все в порядке», и тут удар страшной силы свалил ее с ног. Она даже не успела заскулить, пожаловаться на немилосердную палку, а успела лишь глянуть на царя маленькими страдальческими глазами, как бы спрашивая: «За что она меня так бессердечно, ваше величество? Я же всего только намерилась сопровождать вас, чтобы вам не было одиноко», но тут раздался еще удар, и она скрючилась в три погибели, а потом медленно, судорожно протянула коротенькие ноги и испустила ДУХ.

На огромном вековом вязе безмятежно сидела белая, как снег, луна, одаривая деревья, как новогодние елки, серебряными бликами-монетами, и любовалась, как они радостно и игриво порхали по макушкам дубов и вязов, а иные, не удержавшись на их жирных скользких листьях, сыпались на землю и прыгали, пританцовывали, как солнечные зайчики, вспыхивая хрустальными искрами. И увидела золотую болонку и блеснувшие бисеринки слез в ее глазах, и увидела человека с палкой и покраснела в гневе, а потом сорвалась с вяза в великом возмущении, догнала черную тучу, пошепталась неслышно и скрылась за ней с глаз долой, подальше от вязов этих роскошных, безропотных, и от парка этого величественного и безразличного ко всему на свете, и от этого человека с суковатой и тяжкой, как железо, палкой в руках, невзрачного и маленького по сравнению с ней, луной, и даже с парком, даже с вязом, но жестокого и бессердечного беспредельно.