Михаил Соколов - Грозное лето

• Название: Грозное лето
• Автор: Михаил Соколов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Истоки революции, первое пробуждение самых широких слоев России в годы империалистической войны, Ленин и его партия вот тот стержень, вокруг которого разворачиваются события в романе Михаила Соколова.

Пояснение верстальщика fb2-книжки к родной аннотации: реально в книге описаны события 1914 года - перед войной и во время войны, причем в основном именно военные события, но Ленин тоже присутствует.

---

И Жилинский, теряя терпение, спросил:

— Генерал Янушкевич далеко от аппарата? Пригласите его к телефону.

Это было сказано жестко, как говорилось в пору совместной работы в генеральном штабе, когда Жилинский приказывал, а Данилов исполнял. И именно это вызвало в Данилове неудовольствие, и он ответил:

— Начальник штаба ставки — у его высочества на докладе. То, что я вам говорю, — полагайте, что сие есть директива верховного.

— Я прошу пригласить к аппарату начальника штаба ставки. Вас я понял, и с меня этого достаточно, — уже явно не скрывая своего небрежения, настаивал Жилинский.

Но Данилов продолжал свое, как будто ничего не слышал:

— Пошлите воздушную разведку в район Благовещенского. Есть подозрения, что Гинденбург именно сюда отводит Макензена или Белова. Выдвиньте второй корпус Шейдемана за Летцен и в обход его и прикажите форсированно идти на Бишофштейн — правым крылом и на Бишофсбург — левым, совместно с кавалерийской дивизией Гурко. Предупредите Ренненкампфа, что, если они с ханом будут увлекаться бургундским и прочими вещами, не столь достойными похвалы, вместо того чтобы выбросить конницу впереди пехоты на сорок — пятьдесят верст и преследовать противника, — ему и хану будет вынесено порицание.

Жилинский горько усмехнулся и сказал:

— Порицание, ваше превосходительство, Георгий Никифорович, для Ренненкампфа — что мертвому припарка. Я приказал разыскать его в телефон и сделаю ему надлежащий допинг, но убежден, что толку от этого не будет.

— Если он не хочет более воевать — уберите его. Это — вопиющее нарушение элементарных канонов нашего устава, где ясно сказано: конница должна наваливаться на фланги противника, атаковать их и врываться в тылы для полной дезорганизации последних. А Ренненкамнф, равно как и его светлость хан Нахичеванский, — оба кавалеристы, а занимаются тем, что только и отвинчивают гайки на железных дорогах противника. В десяти верстах от своей пехоты. Это — не война, это — полное непонимание роли и назначения кавалерии…

Жилинский не мог более слушать и оскорбленно спросил:

— Вы решили прочесть мне кавалерийский курс, генерал? А не лучше ли было бы сделать это хану Нахичеванскому, сему бездельнику и пьянице, коему по неизвестным причинам вы вверили пять с половиной дивизий блестящей русской конницы?

Данилов как бы поперхнулся, кашлянул и сказал спокойно:

— Я сказал все, что хотел, ваше высокопревосходительство, — впервые назвал он Жилинского, как положено было, и добавил: — Вы — главнокомандующий фронтом, вам и карты в руки. Но когда его высочество приедет к вам, отвечать на его вопросы будете вы, а не я. Все, я кончаю разговор.

— Хорошо. Вы так всегда говорили прежде и сейчас меня не удивили, ваше превосходительство. Прошу, требую, наконец, пригласите к аппарату генерала Янушкевича.

В трубке послышались приглушенные голоса, будто она была в другой комнате, затем молчание, и наконец раздался мягкий, даже нежный мелодично-молодой голос:

— Здравствуйте, высокоуважаемый Яков Григорьевич. Я — к вашим услугам. Янушкевич у аппарата…

* * *

Жилинский относился к Янушкевичу дружески, даже покровительственно: профессор и начальник Николаевской академии, хотя с неба звезд не хватал, и молод, на пятнадцать лет моложе его, и вперед не рвется, и прислушивается к голосу старших. И еще не ломает картуз перед именитыми, а может и не соглашаться с ними, как то и было при обсуждении в ставке верховного, во дворце великого князя, плана наступления русских войск в Восточной Пруссии.

И характера Янушкевич был такого мягкого и даже женственно застенчивого, что располагал к себе с первого знакомства. А знаком Жилинский с ним был давно, еще с поры, когда Янушкевич служил в военном министерстве, правда, по гражданской части, и читал курс продовольственного снабжения армии, а затем возглавлял Николаевскую академию.

Одно лишь до сих пор было загадочно и неприятно и нет-нет, а давало о себе знать холодком: Янушкевич вдруг занял его, Жилинского, кресло в генеральном штабе, будучи совершенно для этого неподходящим и наверняка не ожидавший такой милости от монарха, но вольно или невольно выжил его, Жилинского, из столицы губернатором и командующим войсками Варшавского военного округа. Но тут Жилинский понимал: чем-то он не угодил царю, а быть может, военному министру, без согласия которого царь не решился бы назначить на этот пост неопытного в штабных делах, молодого генерала. Вероятнее же всего, это — проделка военного министра Сухомлинова, царедворца, бывшего учителя царя по кавалерийской школе.

Поэтому, поздоровавшись, Жилинский и спросил не официально, а подчеркнуто дружески, даже интимно:

— Дорогой Николай Николаевич, когда же наконец кончится допинг со стороны Данилова-черного? Нельзя же командовать за верховного всеми и вся в телефон и на бумажках, вырванных из ученической тетради? И еще с этакой фамильярностью разговаривать со старшими по званию и возрасту.

— Я согласен с вами, Яков Григорьевич, но время такое и требует от всех нас и допинга, и всего не самого лучшего с точки зрения практики войны. Однако я повинно склоняю перед вами голову и приму надлежащие меры… У меня к вам вопрос самый главный…

Жилинскому не понравился такой ответ Янушкевича, но делать было нечего, и он настороженно произнес:

— Ренненкампф засыпал ставку верховного, и двор, и всех послов союзников победными реляциями о том, что он гонит германцев едва не в шею. Так ли это?

— Он засыпал нас с наместником Алексеевым, а после — Куропаткиным и в японскую кампанию, так что ему не привыкать. Однако в одном он прав: восьмая армия исчезла с его театра, это факт. Я посылаю с авиатором к Ренненкампфу на аэроплане своего офицера с приказанием попытаться установить местонахождение противника и донесу вам о результатах незамедлительно.

— В скором времени его высочество едет на Юго-Западный и остановится у вас на несколько часов, — сказал Янушкевич. — Я очень прошу вас, дорогой Яков Григорьевич, быть к сему августейшему визиту вполне подготовленным. Положение наших союзников угрожающее. Если мы не поможем им решительной атакой германцев в Восточной Пруссии и не принудим Мольтке снять еще несколько корпусов с западного театра, Париж падет. Клук решил отпраздновать годовщину победы при Седане если и не в самом Париже, то, по крайней мере, у его стен, до коих ему осталось идти несколько дней…

— Но у мосье Мессими, военного министра, есть три армейских корпуса в Париже! — воскликнул Жилинский. — К тому же на пути фон Клука справа имеется английский экспедиционный корпус маршала Френча.

— Мессими заменил генерал Галлиени, военный губернатор Парижа, а корпуса забрал на фронт Жоффр, — ответил скорбным голосом Янушкевич и добавил совсем мрачно: — А сэр Френч получил приказ сэра Китченера отвести английские войска в безопасную зону. Так что переезд французского правительства в Бордо вопрос дней. Вот что сообщает из Парижа наш атташе полковник Игнатьев.

Жилинский подумал: «Катастрофа. И для союзников, и для нас. Германцы, как только возьмут Париж, всей силой навалятся на меня».

Янушкевич прервал его мысли неожиданным вопросом:

— Яков Григорьевич, а вы уверены в том, что германцы действительно бегут к Кенигсбергу и что его надобно обложить главными силами первой армии?

— Вы полагаете, что первая армия не может двигаться вперед, имея на флангах такой орешек, как Кенигсберг — справа и Летцен — слева? Рискованно, и я приказал Ренненкампфу обложить Кенигсберг Двумя корпусами, а остальными двумя двинуться в преследование противника, дабы нагнать вторую армию Самсонова.

Янушкевич молчал, и были чуть слышны лишь отдаленные звуки — трески, видимо, атмосферных разрядов, и Жилинский подумал: «Молодо-зелено, генерал, и вам нечего мне возразить», и спросил как можно громче:

— Вы слышите меня, Николай Николаевич? По всем правилам военных наук, противнику сейчас не до жиру, а быть бы живу! У вас есть данные, говорящие о противоположном?

Янушкевич отчетливо ответил:

— Данных нет, но я полагаю, что Гинденбургу и Людендорфу нет никакого резона загонять свои корпуса в крепость. Я рекомендую вам не особенно позволять Ренненкампфу засиживаться возле Кенигсберга, что, по всем вероятиям, он и делает, коль торчит на реке Прегель, а хана Нахичеванского послал даже в Тильзит. Зачем, позволительно спросить, коль там теперь уж никого и быть не может из войск противника?

И Жилинский приуныл. Да, прочно Данилов-черный взял в свои руки ставку верховного, и самого верховного, и, кажется, уже и Янушкевича, который явно начинает играть на его дуде. На реке Прегель Ренненкампфу велел остановиться он, Жилинский, и обложить Кенигсберг двумя корпусами велел он, а вот Янушкевич, по всему видно, не согласен с этим, хотя из-за мягкости характера прямо и не говорит. Но ведь прямо и не приказывает делать то-то и то-то! Значит, не уверен в себе, думал Жилинский, но ждал, что еще скажет начальник штаба ставки.