Михаил Соколов - Грозное лето

• Название: Грозное лето
• Автор: Михаил Соколов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Истоки революции, первое пробуждение самых широких слоев России в годы империалистической войны, Ленин и его партия вот тот стержень, вокруг которого разворачиваются события в романе Михаила Соколова.

Пояснение верстальщика fb2-книжки к родной аннотации: реально в книге описаны события 1914 года - перед войной и во время войны, причем в основном именно военные события, но Ленин тоже присутствует.

---

Александр понял: Мария не очень-то одобряла его супружеский выбор.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тогда Александр впервые подумал: а кто его, собственно, заставлял жениться? Не провались он под лед да не заболей — никакой Надежды и не видел бы, никаких разговоров, пусть и шуточных, не вел бы, а с них все и началось. «Мария права: неразборчивым оказался и легкомысленным. Но теперь уже говорить было не о чем: женился, значит, надо жить. В нашем роду порядки строгие. А вообще жаль, что мы поздновато встретились с Марией. Мне кажется, что с ней все было бы лучше», — заключил он, а вслух сказал:

— Глупость. Баронессы еще не выходили замуж за простеньких офицеров, поручик Орлов.

Сидевший в двух саженях от него старший брат, Михаил, поправил съехавшие на нос железные очки и спросил:

— С кем ты там разговариваешь и на ком еще собираешься жениться?

Александр увидел на коленях сухую веточку, видимо свалившуюся с грачиного гнезда, и посмотрел вверх: там и теперь было шумно и продолжались грачиные раздоры и драки, и Александр качнул головой и спросил у брата:

— Михаил, а ты вообще что-нибудь можешь услышать в таком гвалте?

Михаил продолжал свое дело и не ответил, а, наставив ухо в сторону речки, что-то писал и писал в своей видавшей виды рыжей коленкоровой тетради.

Александр снял с колен ветку, бросил ее в речку, и она поплыла по ней, кружась и немного покружаясь одним концом в мутную воду, а потом затанцевала, как поплавок при клеве, — в этом месте была глубь и водоворот. И Александр подумал: и он попал в водоворот, только людской, да еще столичный. Зазеваешься — закрутит, как эту былку, и — прощай академия, служба, карьера. И все — по милости Надежды, жены, готовой хоть каждый день и вечер куда-то идти, ехать, бежать, как на пожар, и непременно ввиду особой важности для ее и его, Александра Орлова, судьбы и карьеры. А вот сюда, в родные веси, отказалась ехать даже на несколько дней, хотя родилась и выросла в станице Николаевской.

И Александр спросил себя: «Любопытно, а Мария поехала бы?» — и тут же ответил: «Нет, конечно. Белая косточка, может запачкаться о нашу станичную хлябь».

И отметил раздраженно: «Да что это я все время думаю о Марии? Я, кажется, уже женат», — и, встав с коряги, хотел позвать Михаила поупражняться на турнике, да не стал отвлекать его, отпугивать музу и отошел в сторону.

Михаил Орлов сидел в стороне, на пеньке, и Александр подумал: всю тетрадь, очевидно, уже извел, записывает что-то. Ведь ничего из-за грачиного гама не слышно, ан нет, он все слышит, что там, за речкой, поют девчата, и кладет их голоса на ноты да еще мурлычет что-то, как кот после обеда. Но ничего, братец, из этого не получится, не породнишься ты с музой композиторской. Слишком занесло тебя в пятом году, и вот итог: из Петербургского университета вылетел в Вологду, в ссылку, после оной вернулся ни с чем в родные веси, еле устроился в политехнический, но и тут не повезло. Пришлось уехать за границу и там доучиваться — в Сорбонне, в Париже. Упрямый, молчун, добьется своего. А пока… Пока нет ни службы, ни семьи, ни карьеры…

И Александру стало обидно за старшего брата: ведь толковый, черт побери, Гегеля, Маркса изучал, Пушкина читает наизусть, еще песни на ноты кладет — и вот приехал на святки в гости и опять что-то записывает. Когда же судьба позволит ему определиться более или менее твердо? Ведь не за горами и четвертый десяток… Да, не очень-то ласкова судьба к тебе, брат…

И средний брат, Василий, недалеко ушел от старшего: семинаристом был — отчаюга и горлан, играл и пел «Марсельезу» так, что дом гремел от звуков фортепиано, и отец не раз грозился вышвырнуть инструмент на улицу. Дед же доставал из-за голенища сапога плетку, которую всегда там носил, подходил к Василию незаметно и бил всего один раз, но так, что Василий съеживался в комок, потом крутил головой, потом долго тер ушибленное место и, захлопнув наконец крышку фортепиано, громоподобным голосом затягивал «Боже, царя храни…» или «Спаси, господи, люди твоя!..».

Дед плевался, прятал плетку за сапог и уходил молча, как и появлялся. И вдруг Василий постригся и стал дьяконом. На радость деду, что ли, или фантазия какая-то подхватила его, но стал петь в церкви, даже не посоветовавшись прежде с отцом, который вовсе и не думал делать из него священнослужителя, а надеялся отдать в военное училище. Но — чудеса! Дед тоже не выказал особенного восторга и даже сказал:

— Значит, мало я тебе плетей давал, паршивец, что в длинногривые подался.

Одна мать только и одобрила выбор Василия и все советовала, наказывала беречь голос и не сразу давать ему волю. Но Василий не берег ни себя, ни голос и жил, как ухарь-купец: гремел под сводами церквей, выводя псалмы, даже в соборе пробовал голос — и тот содрогался от его псалмов, а однажды забрел к цыганам и, сняв серебряный крест на серебряной цепи, плясал и пел романсы, а когда собрался уходить — креста с цепью не нашел. Потом был вызван архиереем и предупрежден: еще раз повторит сие неподобающее занятие, будет отрешен от сана. Это, конечно, было сделано для проформы, ибо сам архиерей прочил Василию карьеру главного соборного дьякона, однако Василий притих.

Сегодня его вдруг прорвало на радостях, что приехал Александр, и он даже хлебнул где-то и запел было «Варшавянку» под собственный аккомпанемент, да Верочка отчитала его и замкнула фортепиано на ключ.

— Р-революционер в рясе. Гапон новоявленный. Срам. Двоих детей уже нажил, а ума не набрался, — корила она его, но Василий расцеловал ее и ничего не ответил.

Александр улыбнулся. Молодец Верочка, не церемонится и с дьяконом. С такой супругой этот мешок, Алексей, не пропадет, — подумал он и, посмотрев на грачей, достал револьвер — подарок наказного атамана — и выстрелил вверх.

Грачи подняли истошный гвалт, схватились с гнезд, с деревьев и взмыли в поднебесье.

Михаил не пошевелился, и Александр спросил у него:

— Михаил, неужели ты что-то там слышишь, что сидишь, как каменный идол, и изводишь очередную тетрадь? Пойдем лучше вспомним старину, повертимся на турнике, — сказал он, но Михаил не ответил и писал, писал что-то в тетради, будто потерять боялся какую-то самую важную ноту.

Александр безнадежно махнул рукой и направился к гроту, что был врезан в крутой обрыв сада, чтобы не портить аллею тополей, длинную и прямую, как шнурок, протянувшуюся вдоль берега речки едва ли не на полверсты. Александр не знал, кто и когда посадил эти тополя и так вытянул аллею, что хоть скачки на ней устраивай, но слышал от деда, что тополя и аллея были еще в его молодость, как и грот, что когда-то здесь действительно скакали на лошадях офицеры и барыньки в черном, но потом все было брошено, запустело, и дед купил у общества всю усадьбу — дом деревянный, сад, аллею с тополями и гротом.

Молодые Орловы любили здесь упражняться на турнике, на брусьях, на коне, спорили о разных разностях и курили буркун, что расселился под обрывом целым лесом, а в кустах шиповника и жасмина собирали ежевику матери на пироги. Иногда сюда приходил и отец, учил сыновей упражнениям, сам делал умопомрачительное сальто, а когда постарел, просто приходил посмотреть, что и как делают повзрослевшие сыновья: постоит, посмотрит молча и уходит, и тогда все Орловы усиленно сосали цигарки или папиросы четвертого сорта, тонкие, как соломинки, — при отце никто не курил.

И еще зрели здесь, в гроте, все разбойные замыслы набегов на чужие сады, когда поспевали яблоки и груши, и делились трофеи, и производилась расплата жестокая и короткая: дед незаметно появлялся со своей плеткой за сапогом, доставал ее из-за голенища и крестил ею всех, кто попадался под руку, — молча, без назиданий и укоров, да в этом и не было нужды. Разумеется, все трофеи неизменно оказывались в речке, и разбойники потом вылавливали их ночью, прибитые к берегу течением или запутавшиеся в кустах краснотала, и одаривали ими станичных девчат на улице.

Василия же дед однажды так жиганул плеткой по ягодицам, что штаны лопнули. Василий — огромный, как столб, — пошел на праотца, хотя и был тщедушный, и получил еще удар, теперь по спине, и, спасаясь, кинулся в речку. Давно то было, еще в семинарские годы, и Василий уже сам стал папашей, а дед все равно нет-нет да и благословлял той же плеткой, когда находил это нужным.

Сейчас Василий, длинный и черный в своем церковном облачении, играл в шашки с Андреем Листовым, проигрывал самым печальным образом, так как Андрей Листов загнал его шашку в пагубный угол, и гудел своим густым, красивейшим басом, как псалм начал петь:

— Андрюшка, божий ты человек, тебе бы яблоки воровать в райских кущах, разумеется, в чужих, аки Адаму и Еве или для нее, а ты богохульствуешь: загоняешь духовное лицо в это самое богопротивное место, как его…