Алана Инош - Взмахом кисти

• Название: Взмахом кисти
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Пропитанная вкусом и духом лета история, в которой «магия» живописи оживает настоящим чудом, а сила кисти способна менять судьбу.

История эта временами грустная, но держится на светлом стержне любви и веры в то, что даже если больше нет возможности слышать ночную симфонию кузнечиков ушами, её можно услышать душой и сердцем.

---

Сидеть без трусов на траве было колко, и она бросила на землю старый матрас, сушившийся на заборе. Лиловый звёздный шатёр раскинулся над головой, а уши заполнял неумолчный раскатисто-сухой хор кузнечиков. Удовольствие от их «концерта» немного портили лишь приставучие комары, которых то и дело приходилось прихлопывать, едва почуяв кожей укус. Устроившись на животе и подперев голову кулаками, Художница потрясённо таяла в стрекоте: казалось бы, это пустой бессмысленный шум, в нём нет никакого «месседжа» и мыслей нет, но она его воспринимала. Неужели слух, по словам врачей, не подлежащий восстановлению, вернулся? Или, быть может, это память о том счастливом времени, когда она ещё могла нормально улавливать все звуки, играла с ней какие-то шутки?

Ласковая ладонь легла ей пониже спины, шутливо похлопала.

«Тебе комары попку тут ещё не искусали?» – прожурчал, вплетаясь в хор ночных певунов, молочно-тёплый мыслеголос Надин.

«Я кузнечиков слышу, Надь», – заворожённо ответила Художница, подняв палец.

«Они правда стрекочут, – улыбнулась та. – А я проснулась – а тебя нет… Соскучилась».

Присев рядом, она тесно прильнула к Художнице всеми своими мягкими изгибами, уютно и текуче заполнив собой все впадинки. Скользнув ей под халат, Художница не обнаружила трусиков и на ней. Уже не спрашивая разрешения, она накрыла губы Надин жадно-властным поцелуем, одновременно погрузив пальцы в горячее, мокрое, нежное…

5. Лодка

– Оленька, мне бы выспаться – вот всё, чего я хочу…

Придя проведать мать, Художница обнаружила ту практически трезвой, с новой короткой стрижкой. В опустошённой собутыльниками квартире было кое-как прибрано, а вечно заплёванный, грязный и закиданный окурками пол вымыт. На кухонном столе одиноко стояла пластиковая бутылка из-под пива, на разделочной доске лежала зачерствевшая буханка хлеба. В холодильнике вонял обгрызенный хвостик селёдки.

– Всё, я с выпивкой завязываю, – с тихой гордостью сообщила мать, пробегая слегка трясущимися пальцами по волосам, в которых после стрижки седина стала более заметной, особенно на висках. – Вот, в знак начала новой жизни причёску сменила… Это Сашка машинкой под длинную насадку оболванил, на парикмахерскую-то денег нет. Дворником устроилась – больше никуда меня не берут. Уже неделю работаю, только пива чуть-чуть себе позволяю.

– Хм, на парикмахерскую денег нет, а на пиво откуда? – нахмурилась Художница. – Если работаешь только неделю, значит, зарплату ещё не получала…

– Да это я пустую стеклотару сдаю, – вздохнула мать. – Ну, и среди собутыльничков моих кое-кто порядочный нашёлся – долг вернул. Ты б хоть порадовалась за меня, а ты с ходу – откуда деньги? Эх, Оля, Оля…

Художница поморщилась – не любила, когда её называли по имени.

– Мам, я рада… Хотя по-настоящему радоваться ещё рано.

– Думаешь, сорвусь, и всё опять по новой начнётся? – хмыкнула мать. – Так и случится, если хотя бы ты в меня не поверишь… Все планы рушатся от неверия! Нет, дочь, я в завязке. Вот только выспаться бы мне – уже бог знает сколько времени нормально не спала. Бессонница какая-то, и всё тут. Под утро глаза сомкну – а уж пять часов, на работу вставать… Измучилась я, Олюнь.

Как ни странно, её глаза выглядели более живыми раньше, когда она вела невоздержанный образ жизни. Сейчас они стали пустыми и тусклыми, их затянула матовая, тёмная пелена уныния и безнадёги. Затравленный, печальный, усталый взгляд из-под припухших век…

Художница, как обычно, сходила в супермаркет, притащила два полных пакета продуктов и заполнила унылые полки холодильника. На уговоры матери не поддалась, пива не купила. Сварила суп в чудом уцелевшей кастрюле – одной из старых, с потемневшей эмалью, на которую ворюги-собутыльники не позарились, также сделала салат и усадила мать ужинать. Рука у той ходила ходуном, когда она подносила ложку ко рту.

– Ты знаешь, мне часто видится лодка, – сказала вдруг мать, устремив потухший взгляд себе в тарелку. – Такая небольшая, деревянная… Челнок. А вокруг такой солнечный день, стрекозы летают, камыш шуршит. Благодать, в общем. И мне вот почему-то кажется, что если лягу я в эту лодку, то усну крепко и хорошо! И отдохну замечательно, покачиваясь на воде… Слушай, Оль, ты же художница у нас… Нарисуй мне её, а? Совсем бессонница изнурила… А так я бы на эту картину на ночь смотрела и успокаивалась. Глядишь, и завязать с зелёным змием легче было бы. А от бессонницы ведь мысли дурные в голову лезут. «Полезай в петлю» да «полезай в петлю»… Вроде, и жить уж незачем. А как бы я хорошо поспала в этой лодочке!… Как в колыбели. Может, и перестали бы мысли одолевать. Нарисуй, а?

Художница встрепенулась. Она сомневалась в том, что обычная картина излечила бы её мать от бессонницы, но вот картина, написанная чудесной кистью, вполне могла оказаться ключиком к спасению!… Причём не только от нарушения сна, но, если постараться, и от пресловутого «змия». Окрылённая желанием поскорее претворить идею в жизнь и изучить возможности необыкновенной кисточки, Художница наскоро попрощалась с матерью, хотя та упрашивала побыть в гостях ещё немного.

– Мамуль, чем скорее я приступлю к работе, тем быстрее ты отдохнёшь и отоспишься, – так сказала Художница, ободряюще дотрагиваясь до её щуплого плеча. – Я сделаю всё, что смогу. Будет тебе лодочка.

Дом встретил её прохладной пустотой и чистотой. Огород был полит и прополот, на кухне стояло полное блюдо пирожков, накрытое белой вышитой салфеткой, в холодильнике – сметана, творог и молоко. Пробежавшись по малиннику, Художница набрала ягод, смешала с творогом и умяла полную тарелку, присовокупив к этому ещё пару пирожков с картошкой, после чего оседлала велосипед и отправилась на близлежащее озеро – искать подходящую натуру. Камыш, стрекозы, солнце… Этого добра вдоль берега оказалось навалом, вот только лодок ей нигде, как назло, не попалось. Может, у местных рыбаков попросить? Но у них в основном резиновые, а нужна была деревянная. А что, если кисть сумеет перенести на полотно и воображаемые предметы?

Художница порылась в интернете и за пять минут нашла десяток фотографий с подходящими лодками, а также несколько работ коллег-художников. Лодка у причала – довольно избитая тема, но сейчас имела значение не новизна сюжета, а успокоительно-лечебный эффект, который картина должна была произвести на мать. Здраво рассудив, Художница решила сначала изобразить сам пейзаж, а лодкой заняться в последнюю очередь.

Готовый грунтованный холст у неё имелся. Три пирожка в пакет, этюдник и папку с холстом на плечо, ноги в кедах – на педали. Вечернее озеро, камыши и ивы, облака в водной глади и колыхание высоких, по пояс, трав. Писать нужно было быстро, чтобы поймать изменчивый рисунок облаков. Стоило чуть замешкаться – и небо выглядело уже иначе, поэтому Художница спешила ловить кистью их текучий цвет – то ванильно-жёлтый, то райски-розовый, то кремово-белый, то барвинково-голубой. Для этих переливов она подбирала бы краски на палитре мучительно и нудно, упуская драгоценные мгновения, а чудесной кистью просто брала нужные цвета прямо из самой природы и с фотографической быстротой переносила прозрачными мазками на холст.

Пейзаж был полностью готов за час. Художница видела, что уже начались наслоения другого освещения, а с облаками пошла путаница и чехарда, но спешить её заставляло воспоминание о потускневшем, загнанно-усталом взгляде матери. Чёрными чудовищными щупальцами бессонница обвивала её душу и утаскивала в пучину гибели. Сколько мать ещё выдержит без нормального сна? Пусть один угол картины получился освещённым как в половине девятого, а другой – как в девять, ерунда. Это её отточенному авторскому глазу были видны такие нюансы, а неискушённый зритель, никогда не видевший этой местности в реальности, пожалуй, ничего и не заметит. Дело оставалось за малым – дописать лодку, взяв её «из головы».

Хлопая на себе комаров, Художница собрала этюдник и постояла ещё немного на берегу, жуя пирожок и думая о Надин. Будет ли она дома, когда Художница откроет дверь и войдёт? Эта удивительная женщина появлялась и исчезала тихо, ей не нужны были даже ключи. Где она жила, кем работала, был ли у неё телефон – о том Художница не имела понятия до сих пор, как ни странно, но все эти сведения казались ненужными. Достаточно было тех тёплых летних чудес, которые в последнее время сыпались, как из рога изобилия, наполняя сердце Художницы мягким вечерним светом – таким, какой был разлит сейчас над озером. В каждом дуновении ветра, в каждой тени, в каждом цветке и каждой травинке прятались добрые призраки её имени – Надин, Наденька, Надюша. Оно таяло на языке слаще, чем малиновое варенье.