Алана Инош - Взмахом кисти

• Название: Взмахом кисти
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Пропитанная вкусом и духом лета история, в которой «магия» живописи оживает настоящим чудом, а сила кисти способна менять судьбу.

История эта временами грустная, но держится на светлом стержне любви и веры в то, что даже если больше нет возможности слышать ночную симфонию кузнечиков ушами, её можно услышать душой и сердцем.

---

Да что за наваждение! Весь день думы Художницы крутились вокруг Зои и странных совпадений. Неужели Любимая что-то почувствовала? Иначе зачем она сделала такую же причёску и педикюр?

«Комплексный месседж». Редкое, не шаблонное, «авторское» словосочетание, даже Яндекс какую-то ерунду выдал: коммерческий месседж для комплексных решений, комплексное решение Message Inspector, комплексные числа, комплексный компонент…

Нет, таких совпадений не бывает. Шагая по улице с картиной под мышкой, Художница снова испытывала щекочущее мозг чувство, будто вот-вот проснётся.

Каменная прохлада лестничной клетки, чёрный кот на коврике у двери, беззвучный световой звонок – такой же, как в квартире у Художницы. Виктор и Катя были глухими, а их дочь Даша по прозвищу Журавлёнок родилась с нормальным слухом. Виктор работал мастером-мебельщиком, а Катя – специалистом по украшению кондитерских изделий. В прошлом году Даша пострадала в аварии, в которую попал туристический автобус, и теперь была прикована к постели. Она находилась в полном сознании, но без речи, в плену парализованного тела.

Тёмные волосы Виктора, высокого, видного и крепкого мужчины, за минувший год выбелило горем. Как он ни бодрился, как ни держал поднятым волевой подбородок, влажная плёнка боли и отчаяния в глазах выдавала его состояние с головой. При появлении Художницы его ноздри дрогнули, а взгляд впился в обёрнутый бумагой прямоугольник размером шестьдесят на сорок сантиметров. Надежда воскресла, подняла голову и сжала кулаки с ободранными до крови костяшками пальцев…

Вкусный запах колыхался в душном воздухе: Катя что-то впопыхах готовила. Не успела к приходу Художницы, торопилась и отрывисто жестикулировала с кухни, улыбаясь.

«Привет… Я быстро, скоро готово, – разобрала Художница смыслы, передаваемые руками. – Витя, Оля тапочки!»

Строка из Пушкина: «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник», – в переводе на разговорный жестовый язык звучала бы как «холод воротник бобёр». Художнице как поздно оглохшей и сохранившей нормальную речь эта система казалась очень бедной по сравнению с обычным словесным языком, но для простого бытового общения – худо-бедно пригодной.

Щупленькая, с осветлёнными короткими волосами и худыми ключицами, Катя пыталась выглядеть жизнерадостной и приветливой. Но кого она пыталась обмануть? Неизбывная боль пульсировала в этих ключичных ямках, но при виде картины и у Кати блеснули глаза.

Родители ждали чуда для своей дочери, а на Художницу взирали, как на спасительницу.

– Жара сегодня, – руками «сказала» Катя. – Плохо, дышать тяжело, душно. И Даша страдать, жарко.

Влетая в распахнутые настежь окна, по квартире гуляли струи горячего воздуха. Раскалённый за день город иссушал и тела, и души.

Журавлёнок… Художница знала её весёлой, увлекающейся девчонкой с густыми тёмными волосами до пояса, занимавшейся в нескольких кружках. Теперь это был скелетик с огромными глазами, еле проступавший под белой простынёй, а от волос остался только короткий ёжик – для удобства ухода. Ей было девятнадцать, и она могла двигать только тремя пальцами правой руки. Этого хватало, чтобы пользоваться мышью и клавиатурой, а единственным окном в мир для неё остался интернет. Компьютер стоял рядом с кроватью, широкий ЖК-монитор – на специально сделанной отцом подставке на уровне пояса. Когда Художница вошла, лицо Журавлёнка осталось неподвижным и невыразительным, только пальцы ожили, и на белом фоне вордовского файла появилась чёрная надпись:

«Привет:)»

Этот смайлик чуть не заставил Художницу ощутить слёзы на глазах. С трудом сдержавшись, она принялась разворачивать картину.

– Вот так я увидела твою дорогу к излечению. Смотри на картину, пока не почувствуешь, что она тебя затягивает. Не сопротивляйся этому. Мама с папой пусть не беспокоятся, если ты надолго заснёшь – на целые сутки или даже на двое. Всё будет зависеть от того, как далеко ты зайдёшь. Я сделала всё от меня зависящее, а дальше – твоя работа. Выбраться оттуда ты должна будешь только сама. Найдёшь дорогу назад – можешь рассчитывать на возвращение к нормальной жизни.

Она прислонила картину к монитору, как к мольберту. Оба родителя наблюдали, как загипнотизированные. Липовый тоннель, полный золотого света, ожил и зашелестел, отражаясь в глазах Журавлёнка, с каждым мгновением раскрывавшихся всё шире.

***

Отец ушёл из семьи, когда Художнице было пять лет. Мать пустилась во все тяжкие, пыталась наладить личную жизнь, водила домой разных «дядь», но ни один не задержался надолго. А третий по счёту пытался изнасиловать Художницу, пока мать спала в пьяном угаре. Попытка сорвалась из-за громких криков девочки, которые встревожили соседей. Те вызвали милицию.

После этого случая мать воздерживалась от загулов около полугода, но потом не выдержала одиночества, и поиски спутника жизни продолжились. Художница надевала наушники и включала музыку, чтобы не слышать того, что происходило в соседней комнате.

Когда она во время зимней эпидемии заболела, у матери был запой. Художница лечилась сама, как умела, думая, что подцепила обычный грипп. Оказалось – паротит. Мать начала приходить в себя, лишь когда поняла, что дочь лежит в бреду с температурой сорок градусов. Из-за несвоевременности и неправильности лечения развились осложнения, и вирус, прежде чем покинуть организм, успел натворить бед.

Больше Художница не слышала голоса выпившей матери и её собутыльников. Слуховой аппарат не помог, а на операции не было денег.

Бабушки с дедушками к тому времени уже умерли, а с прочими родственниками мать не поддерживала отношений. Пьянство сделало её отрезанным ломтём. Лишь старенькая прабабушка жила где-то за городом, но приехать и помочь не могла. Художница была у неё всего пару раз в жизни; домик, старинная обстановка которого почему-то не ветшала, и добрый солнечный сад запомнились ей как рай на земле. Там царил покой, а жизнь и смерть, как любящие сёстры, гуляли рука об руку и ели вишню с одного дерева.

Способности Художницы в учёбе поражали учителей, а мать, будучи под хмельком, гладила её по голове и посмеивалась:

– Ты у меня – ребёнок-индиго…

В последнее время она не работала, обе жили на небольшую государственную пенсию, которую Художница получала как инвалид с детства. Поступив в университет на бюджетное место, Художница ко второму курсу перевелась на заочное обучение и стала подрабатывать всеми возможными способами – мыла полы, набирала тексты, писала рефераты и курсовые. Наверно, и вправду была в ней какая-то «индиговость»: пятилетнюю учебную программу она освоила экстерном по ускоренному графику в три года.

Парней она всегда воспринимала только как друзей. Никто ничего не объяснял ей, она сама во всём разобралась, а разобравшись, приняла себя такой, как есть. Свои картины она пока не пыталась продавать, только дарила друзьям: старым – школьным и институтским, а также новым – из общества глухих.

Когда умерла прабабушка, на Художницу свалилось наследство – тот самый домик с садом в пригороде. Состояло это жилище из двух комнаток и кухни, а из всех благ цивилизации там были только телефон и электричество. Туалет – во дворе, баня – во дворе, отопление – дровами. Художница поняла, почему прабабушка оставила дом именно ей, когда мать подошла к ней с листком бумаги, на котором было написано:

«Ну, зачем нам с тобой этот домишко? Давай продадим, деньги лишними не бывают».

Она всё ещё иногда писала на бумаге – может, забывала о том, что Художница уже научилась читать с губ, а может, ей казалось, что так будет понятнее и лучше.

– Ага, чтобы ты их пропила? – хмыкнула Художница. – Иди лучше работать. Не стыдно сидеть у меня на шее? При полном наличии слуха, зрения, рук, ног и мозгов?

Мать сначала сверкнула когда-то красивыми, а теперь припухшими глазами, а потом бессильно расплакалась. Дрожащими пальцами нашарив карандаш, она корявым, скачущим почерком написала на другой стороне листка гневную тираду, от души снабжённую частоколом восклицательных знаков:

«Куском хлеба меня попрекаешь, да?!! Я всю жизнь работала, деточка!!! Ни дня не тунеядничала, кормила тебя, поила, растила!!! Дожили!!! Вместо того, чтоб поддерживать, ты меня, старуху, на работу гонишь!!! Отработала я своё, Оленька, устала. Вышло моё времечко. Теперь ты попаши так, как я в твои годы пахала!!!» – Дальше карандаш сломался.

– Ты не старуха, мама, – только и смогла ответить Художница. – Тебе только сорок пять.