Бидия Дандарон - Избранные статьи; Черная Тетрадь; Материалы к биографии; История Кукунора Сумпы Кенпо

• Название: Избранные статьи; Черная Тетрадь; Материалы к биографии; История Кукунора Сумпы Кенпо
• Автор: Бидия Дандарон
• Издательство: Евразия
• Жанр: Буддизм
• Год: 2006
• ISBN: 5–8071–0204–5

Бидия Дандарович Дандарон (1914–1974) — известный буддийский философ, ученый — тибетолог и религиозный деятель, наследник древней буддийской традиции, восходящей к Будде Шакьямуни. Ему принадлежат исследования базовых положений философии буддизма, переводы сочинений авторитетных тибетских ученых — буддистов XVIII в. и практических текстов буддийской тантры. В настоящее издание включены статьи по основополагающим проблемам теории и практики буддизма, перевод сочинения тибетского ученого Сумпы Кенпо «История Кукунора» и последнее неоконченное сочинение Б. Д. Дандарона «Черная Тетрадь», содержащее размышление автора о судьбах народов и о нравственных проблемах современности сквозь призму философии махаяны. Книгу завершает собрание материалов к биографии Б. Д. Дандарона. Издание представляет интерес для религиоведов, историков, философов и для всех, интересующихся буддизмом.

---

У них оказалась литература, что и у меня. Юра, услышав о моем намерении ехать в Выдрино, попросил найти могилу Учителя. Я же в глубине души и сама надеялась посетить кладбище и могилу.

Вернулась из Кижинги 15 апреля. Шестнадцатого в десять вечера села в поезд Иркутск — Наушки. До вокзала добралась на белоснежной "Тойоте". В 3 часа 40 минут поезд прибыл на станцию Выдрино. До утра еще было время, и я, приглядев лавку поуютней, легла доспать…

…Я проснулась и двинулась с попутчиками в сторону зоны с группой родственников осужденных, приехавших на свидание. Была там и женщина из Кижинги. Пошли все пешком по дороге, потом нас (у всех, кроме меня, тяжелые сумки с провизией) подобрала "дежурка" (по 2 тысячи с носа). Еще не было семи утра. Сквозь дальние деревья пробивались первые лучи. Потом на выплывающем диске отчетливо, черное на багровом, запечатлелись далекие березы. А когда я уселась в беседку около территории зоны и повернула лицо на запад, то увидела величественные заснеженные пики гор, белые вершины которых наливались розовым, отчего белизна казалась могучей и синей.

Время, пропуск, ожидание, пока кончится планерка. Конвоиры напоили крепким чаем с сахаром. Ну, дела! Беседа с начальником колонии А. Д. Кистеневым; любезен, предупредителен. Встретилась с Женей, подтвердившим подлинность своей подписи. Женя даже записал меня в свои родственники.

Потом один из офицеров провел меня на территорию зоны, чтобы я могла посмотреть дацан. На алтаре фото Бидии Дандаровича Дандарона в венце Калачакры, фото Лубсана Сандана с его учеником, прорисовки Тар, Жамсарана, Лхамо, Ваджрасаттвы. Чтение мантры Ваджрасаттвы вслух, так как зэк — хранитель и его прихожане разучивали эту мантру. Записи на бурятском. Стопка тибетских текстов, Жабдо [Прибежище], юролы [хвалы]. Они попросили меня проверить правильность записи текста мантры Ваджрасаттвы. Книги: три журнала "Гаруда", "Мысли буддиста" владивостокского издания, "Живая этика" и еще кое — какие журналы; "Священный

Байкал" с прежним Ринпоче на обложке. Им это надо. Буду помогать. Получила в подарок шкатулку, на наружной стороне крышки изображение Гаруды с обложки одноименного журнала В. Монтлевича, на внутренней — Будда вполне бурятского облика. Зэк — настоятель записал свою фамилию, отряд и фамилию того, кто мог быть при смерти Бидии Дандаровича.

Из двух фамилий выбираю первую; иду наугад. Три женщины безошибочно указали дорогу и через двадцать минут я беседовала с бывшим замполитом. Собрались, пошли искать могилу. По дороге сказал, что лет пять назад аларская бурятка из Петербурга искала с ним могилу. Не нашли. И мы, не меньше часа проходив, не нашли. Расцеловались на прощанье.

Пошла на вокзал с намерением уехать ближайшим поездом. Рано. Сейчас обеденное время, а поезд будет около часу ночи. Купила коробку китайской лапши, баночку пива, сто граммов конфет, сто граммов печенья. Залила лапшу кипятком в магазине (люди добрые) и пошла с обедом на окраину кладбища. Перед этим побеседовала в магазине с доброй, отзывчивой сельчанкой.

Приглядела могилу с красивой и располагающей оградой. Села за столик обедать. Подошел местный дух кладбища, известный в поселке как юродивый Сережа Чепик;… он похож на подростка с вмятым внутрь лицом и крошечными ярко — голубыми глазами. Косноязычен. В поселке все знают: если около какого дома стал крутиться Сережа, там будет покойник. Это отмечают как удивительное чутье. Я его угостила, чем богата. И тут в ограду вошла моя собеседница из магазина и ласково спросила, почему я выбрала именно эту могилу. Я ответила, что здесь светло и уютно, тем более, что я "спросила разрешение" у хозяина. Оказалось, что здесь покоится ее единственный, без памяти любимый сын Игорь. Женщине был очень приятен мой выбор, и мы проговорили обо всем не меньше двух часов.

Снова пришел Сережа. Теперь он угощал нас конфетами и сдобной булкой. Мы отказались, чтобы он поел сам. Тогда он раскидал крошки по всем сторонам, накрошил на могилу с ласковым бормотанием "люблю". Сережа хвалил покойника. Пришел мальчик лет четырех — пяти за конфетами. Женщину звали Валентина (лат.: сильная, здоровая). Она рассказывала о своей нелегкой жизни, болезнях и работе на высотном кране; о муже, жизнь с которым постепенно наладилась; что много болела и чует близкую смерть, так как жизнь после смерти сына потеряла смысл. Я высказалась, что жить надо, чтобы понять смысл жизни, и т. п.

Потом я пошла ее проводить. Расстались на теплой волне. Она мне сказала, что уже предупредила в одном месте, чтобы меня пустили погреться и дождаться поезда. Эта неожиданная доброта просто ошеломила меня. Еще она сказала, что после нашей беседы ей стало спокойно и светло.

Проводив ее, я еще раз вошла на кладбище. Шла прямо, т. е. лавируя между могилами, так было удобнее идти. Кладбище сильно разрослось, и от старого центрального входа почти ничего не осталось. Только пяти — шестиметровой длины полоска асфальта, к которой выходила ограда могил. Кстати, Сагаларов сказал, что ограда у Бидии Дандаровича была деревянная. Это плюс к информации Юры Лаврова. Мокрые — мокрые сугробы. Шла, шла не спеша. Я ничего не искала, а может быть, уже перестала надеяться, или день был хорош сам по себе. Просто шла, неся в корзине своего подсознания услышанное. Набрела на две деревянные оградки. Подумала: "Ага!" Это была уже полоса могил начала восьмидесятых. Надгробие левой от меня могилы завершалось металлической пирамидкой, похожей на субурган. Подошла ближе. Внутри той ограды, за которую я взялась рукой, лежал снег, примяв своей влажной тяжестью ветви четырех небольших елочек. Около меня, снаружи ограды, росла елочка побольше; часть ее веток была внутри ограды. Я посмотрела на деревянный столбик. Он окрашен красной краской (сурик).

И вдруг увидела идущие сверху вниз по стенке надгробия буквы мантры. Заволновалась ужасно. Прочитать от волнения не могу. Верхняя буква стерлась. Громко закаркала ворона. Я обратила на это внимание, так как уж очень навязчивое было карканье. Это потом я увидела гнездо.

Пошла искать калитку. На столбик калитки и ограды была наброшена петля из колючей проволоки (чтобы калитка не отходила). Проволока была так художественно скручена, что походила на петлю из какого‑то растения с колючками (приходит на ум мысль о терне). Я сняла петлю и внимательно рассмотрела ее. Волнение улеглось. Калитка закрыта на вертушку, а снизу подперта и привалена по всей ширине ее крупной галькой или маленькими валунчиками. Перед оградой есть большой камень, заросший мхом и брусничником. Открыла калитку. Начала разгребать снег. Из‑под снега стали подниматься стебли шиповника и нижние ветви елок. Между елок в области "живота" могилы тоже небольшой камень и тоже весь поросший мхом и брусничником. Хотела разгрести листья со снегом, может быть, думаю, табличку найду. Ничего ("Нет, — думаю, — это по теплу делать надо").

Ограда, штакетник выкрашен голубой, уже выцветшей краской. Надгробный столб побольше ~ 1,2 метра и пошире других. Краска красная, буроватая, сильно облупившаяся. На "спинке" его мантра (то есть столбик стоял в ногах и текст перед, образно говоря, глазами покойника).

Ворона каркает оглушительно и непрерывно. Метрах в десяти — пятнадцати ходит Сережа Чепик, пинает могилы (или могилу?), пинает и кричит: "Иди на …! Иди на …!" Такое впечатление, что он разгоняет мертвецов. Я позвала Сережу, спросила, нет ли у него закурить. Дал беломорину фабрики Урицкого. Сказал, что пойдет выпить, позвал меня с собой. Но я пойти не захотела, и он не очень охотно отправился восвояси. Посидела, покурила на стволе березовом. Послушала утихающее мало — помалу воронье карканье. Вспоминала и просила. Закрыла калитку. Засунула бычок около вертушки. Вернула проволоку на место. Привалила камни. Устала.

Хотела обойти могилу, да ноги, мокрые до колен, не шли. Облетела душой трижды посолонь и пошла. Вернулась. Решила пересчитать шаги. До начала кладбища 150 шагов. Если стоять лицом ко входу, справа столб железобетонный (ЛЭП). Если встать перед столбом и мысленно провести линию, то могила будет приблизительно на линии на расстоянии моих 150 сорокасантиметровых шагов. На столбе надпись красной помадой — 150 шагов. Ручкой: Ира Васильева, 16.04.97.

Поезд ждала в сторожке. На стене картина: Ассоль встречает корабль с алыми парусами. Корабль окружен сиянием, как на буддийской иконе. Один из сторожей был начальником отряда, где сидел Бидия Дандарович…

В конечном итоге к ноябрю было готово прошение родственников известного бурятского ученого Бидии Дандаровича Дандарона, уроженца Кижинги о переносе и перезахоронении его праха на родине. Прошение это я читала. Но из Кижинги для проведения этой операции никто из родственников не выехал. В тот день я сидела в кабинете Министерства внешнеэкономических связей по Бурятии и оформляла контракт для отъезда в Китай. Позвонили (!), я взяла трубку: Юрий Константинович [Лавров] и команда в Улан — Удэ проездом в Выдрино. Находятся у Нади Мункиной. Схватила законченные документы и, благо, десять минут ходу, — к Наде. У подъезда — синяя иномарка. Вижу Сережу [Проказова] и еще кого‑то невысокого с большим носом и глазами (адвокат кижингинский). Поднялись наверх. Юра пьет пиво, Надя — в домашнем халатике, такая же, как в нашей юности, ходит взволнованная по дому. Утрясается, кто поедет из родственников. Между Юрой и Надей — диалог. В конце концов мы от Нади уходим. Вроде как они поехать не могут. Я считаю, что родне нужно ехать. Ладно. Садимся в машину и среди мелкого снега едем по городу. В машине то шумно, то тихо. Юра ничего не ест. Только величественным жестом своей маленькой руки требует то пива, то беломорину, изредка грозно поглядывая воспаленным и очень сосредоточенным взглядом. Олег, Сережа и этот парень — адвокат (забыла имя) стараются быстро доделать дела, связанные в том числе с покупкой запчастей к автомашине и какого‑то телевизора (у них в Кижинге мастерская по ремонту теле- и видеоаппаратуры: иначе бы на что ехать за прахом и вообще). В конце концов, дела доделываются и уже в сумерках мы с Юрой сидим в машине (пока ребята ушли за телевизором), как бездну лет назад сиживали. Я вглядываюсь в его профиль, а он изредка смотрит в мое лицо. И никаких величавых жестов, а лишь его профиль, лишь изредка поднесенная к губам банка пива, лишь изредка обращенный ко мне (или сквозь меня) взгляд, куда‑то туда, где, может быть, есть и Выдрино. И снег, секущий тонкими линиями свет фонарей. И важность предстоящего события. И все, что ни выразить, ни остановить, ни потерять, ни забыть.