Василий Шульгин - Последний очевидец

• Название: Последний очевидец
• Автор: Василий Шульгин
• Издательство: ОЛМА-ПРЕСС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-94850-028-4

Автор книги В. В. Шульгин — замечательный писатель и публицист, крупный политический деятель предреволюционной России, лидер правых в Государственной Думе, участник Февральской революции, принявший отречение из рук Николая II. Затем — организатор и идеолог Белого движения. С 1920 г. — в эмиграции. Арестован в 1944 г. и осужден на 25 лет, освобожден в 1956 г. Присутствовал в качестве гостя на XXII съезде КПСС.

В настоящее издание включены: написанная в тюрьме книга «Годы» (о работе Государственной Думы), а также позднейшие воспоминания о Гражданской войне и Белой эмиграции, о Деникине, Врангеле, Кутепове. Умно, жестко, ярко свидетельствует Шульгин об актуальных и сегодня трагических противоречиях русской жизни — о всесилии подлых и гибели лучших, о революции и еврейском вопросе, о глупости патриотов и измене демократов, о возрождении науки и конце Империи

---

И для них, для этих счастливцев, которых только мимоходом захлестнула мутная волна, все это было только сон. Тяжелый сон, и больше ничего.

За все, что было, заплатят другие… и тяжело заплатят…

Отрывочные воспоминания 1973 года

I. Французская интервенция на юге России в 1918–1919 годах

Эти воспоминания можно было бы назвать световыми пятнами среди тумана далекого прошлого, принимая во внимание, что они пишутся (диктуются) в июле 1973 года.

…Начну с того, что я сидел в тюрьме. Почему я сидел в тюрьме? Потому, что была перехвачена телеграмма на мое имя в Киеве (какой-то властью).

— Ваше присутствие в Ставке необходимо. (Кажется, Лодыжинский.)

Этой телеграммы я не получил. Взамен этого в три часа ночи явились ко мне на квартиру некие власть имущие. Начальник милиции (полиции) доктор Аносов предъявил мне «мандат» на арест и обыск. Обыскали мой письменный стол, где оказались бесчисленные письма в связи с процессом Бейлиса. Оставили их в покое. Пошли в спальню, там что-то искали, ничего не нашли. И повезли сначала куда-то на Печерск, в какой-то штаб, а потом я оказался в тюрьме, на Лукьяновке. Заключение в этой тюрьме было легкое и даже, можно сказать, комичное. Двери в камеры были открытые, и заключенные свободно посещали друг друга.

Однажды пришел какой-то студент:

— Товарищ Шульгин! Необходимо объявить голодовку!

— Зачем?

— Что значит «зачем»? Это не будет голодовка. Только казенного не будете есть, так вы его и так не едите. А передачу можно.

— Отказываюсь.

Смылся. Пришел другой. Он был в кожаном, молодой и пьяный. На дворе шел сильный дождь.

— Я — начальник Червонной милиции. Я их сам всех арестую.

— Арестуйте.

Смылся. Пришел третий. Отрекомендовался, что он генерал в отставке. По выговору видно — поляк.

— Знаете, я пошел к ним. Говорю: «Военного вооружения у меня нет, но есть охотничье ружье. Его что — тоже надо сдавать?» — «А вы кто такой?» — «Я генерал такой-то». — «Вы генерал? Пожалуйте!»

И посадили меня.

— Передачу приносили мне моя сестра Алла Витальевна и с нею… Ее звали Даруся (Дар Божий). Она смотрела на меня печальными глазами, не говорила ничего, потому что всегда кто-нибудь присутствовал. Но все же я понял, что большевики уходят, что ждут немцев.

Через несколько дней меня позвали. Амханицкий, студент-юрист, заявивший, что он левый эсер, что приравнивалось к большевикам.

— Ваше дело нам неподсудно. Поэтому мы решили вас выпустить.

Это меня не очень удивило. Перед этим уже было выпущено несколько сот человек. Амханицкий продолжал:

— Мы решили вас выпустить, но при условии, что вы дадите слово…

— Какое слово?

— Прекрасно вас понимаю. Что вы дадите слово, что вы, если мы вас позовем, придете.

— Позвольте спросить, кто это «мы»?

— Мы? Это, скажем так, «идея советской власти».

— Вы говорите о Киеве?

— Да, о Киеве.

Я подумал и ответил:

— Даю слово. Если позовете, приду.

* * *

Прошли года и года… Никто меня не позвал. Среди других я очутился в эмиграции. Пока моя жена (первая) была в России, к ней приходил Амханицкий. У него была чахотка. Он говорил:

— Все равно помру. А вашего мужа никто никогда не позовет.

Это был человек из тех, о которых французы говорят: «Тени, которые проходят». «Тень» Амханицкого была светлая.

* * *

Вот это световое пятно в тумане… за точность подробностей не ручаюсь.

Вскоре вошли в Киев немцы, то есть немецкие войска. Перед ними шел Петлюра, как будто бы самостоятельно. Немцы ведь входили в Киев как бы по приглашению. Но я, конечно, понимал, в чем дело.

«Киевлянин» больше не издавался. Он покончил, кажется, в январе (1918 года. — Сост.). Но тут я решил выпустить экстренный номер, получивший название «Последний номер «Киевлянина». Этот номер обогатил киевских мальчишек, продававших газету. Номер, стоивший десять копеек, вздул цену в двадцать пять рублей за экземпляр. Люди рвали его друг у друга. И это, пожалуй, было понятно. Передовая статья начиналась так:

«Закрывая газету, которая свыше пятидесяти лет обслуживала край, газету «Киевлянин», мы должны сказать пришедшим в наш город немцам: «Вы — наши враги». Но прежде чем продолжать, мы должны поблагодарить немцев за то, что они очистили авгиевы конюшни киевского вокзала. Там толстым слоем лежал пласт из выплюнутых семечек и грязи. Теперь чисто. Упоминаем об этом потому, что чувствуем и понимаем: в существующем хаосе немцы — элемент опрятности и порядка.

Но идет война. Война продолжается. Мы дали наше слово французам и англичанам, и мы будем его держать. И потому-то мы — ваши враги. Враги — до заключения мира».

В заключение я хочу сказать, что честные враги лучше, чем бесчестные друзья.

* * *

Говоря о «бесчестных друзьях», я имел в виду украинцев (украинствующих). И этот номер вышел. Он произвел сильнейшее впечатление. И на Киев, и на гостей — немцев.

От кого говорит этот Шульгин, употребляя «семейное» «мы»? Этого я тогда и сам не понимал. Только теперь понимаю.

Кто дал слово французам и англичанам? Русский Император. (В это время Царя уже не было. Он погиб 4 июля 1918 года. Так ведь? Наверное…) Его уже не было. Я говорил от его имени. Теперь я это понимаю. Но немецкое командование поняло это раньше меня. Для них это звучало внушительно…

Этому я приписываю то, что произошло. У газеты «Киевлянин» не было своей типографии. Типография принадлежала Кушнеревым из Москвы. Но начальник типографии был наш, хохол, к тому же хитрый хохол.

Он, прочтя корректуру, пришел ко мне в слезах:

— Плачу, и весь город будет рыдать. Но ведь они конфискуют типографию.

Я сказал:

— Я сделал что мог. Больше я ничего не знаю.

Тут заплаканные глаза блеснули хитростью.

— Вы больше ничего не знаете?

— Не знаю.

Он схватил корректуру и ушел.

Во главе немецкого, так сказать, управления стоял некто Альвенслебен, прекрасно говоривший по-русски. Мой хитрый хохол рассказал мне позже:

— Я пошел к Альвенслебену. Они совещались два часа. Наконец вернули мне корректурные листы, и Альвенслебен сказал:

— Человек закрывает газету, которую издавал пятьдесят лет. Надо же ему высказаться, почему. Можете печатать!

* * *

И напечатали. Ночью сотрудник «Киевлянина», давний сотрудник, француз-бельгиец… забыл его фамилию, забыл… Пюже глубокой ночью пришел ко мне… Но прежде чем рассказать об этом, я хочу сделать одно сравнение, пользуясь тем, что сейчас 1973 год.

Если бы мой хитрый хохол пришел не к Альвенслебену, а к другому лицу, значительно позднее, к Адольфу Хитлеру, то что он сделал бы с начальником типографии, с редактором «Киевлянина»… можно себе представить. Поэтому я говорю, что не следует смешивать людей всех в одну кучу, как русских, так и немцев.

В то время, то есть когда Адольф Хитлер занял Югославию, моя покойная жена, Мария Дмитриевна, как-то очутилась в одном купе с немецкими тогдашними офицерами. Ее приняли за хорватку, но она объяснила, что она русская эмигрантка.

Офицер постарше спросил ее:

— Откуда вы родом?

— Из Киева.

— Из Киева? Я был в Киеве много лет тому назад.

После некоторой паузы он продолжал:

— Я хотел бы, чтобы русские эмигранты знали: не все одобряют то, что делается сейчас.

* * *

Из этого вывод: есть немцы и немцы. Потомки Альвенслебена — наши будущие друзья. Духовные наследники Адольфа Хитлера добиваются третьей мировой войны с применением атомного оружия.

* * *

Теперь возвращаюсь к ночному посещению Пюже. Он сказал:

— Я привел к вам одного француза. Он живет здесь тайно. Он просит, чтобы вы его приняли.

Вошел человек среднего роста, слегка рыжеватый. Как я потом узнал, он был эльзасец. На французском фронте он командовал большим танком, которым шутя давил дома. Французское командование, заметив в нем и другие способности, послало его в Киев для тайной разведки. Он жил тут в некой семье, где некая дама, прекрасно говорившая по-французски, не говоря о русском… Она переводила ему все интересное, в том числе и статью «Киевлянина», произведшую впечатление разорвавшейся бомбы. И тогда француз, знавший Пюжо раньше — его имя было Эмиль Энно, — захотел побывать у меня.

Мой скромный домик имел тонкие стенки. Я попросил Энно не кричать так громко, потому что на улице будет слышно. С исключительным темпераментом он кричал:

— Этого Франция не забудет! Этого Франция не смеет забыть!

Когда он немного успокоился, он объяснил, что он должен бежать, так как его присутствие в Киеве с прибытием немцев становится невозможным. Под вымышленным именем он уезжает в Румынию к графу Сент-Олеру. Ему поручено из Румынии следить за событиями в России. Энно говорил: