Мигель Сихуко - Просвещенные

• Название: Просвещенные
• Автор: Мигель Сихуко
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-03396-2

Впервые на русском — дебютный роман, получивший (по рукописи) «Азиатского Букера», премию Паланки (высшая литературная награда Филиппин) и премию Хью Макленнана (высшая литературная награда Квебека), вышедший в финалисты премий Grand Prix du Livre de Montreal (Канада), Prix Jan Michalski (Швейцария), Prix Courrier International (Франция) и Премии стран Британского содружества, а также попавший в список лучших книг года, по версии «Нью-Йорк таймс».

В ясный зимний день из Гудзона вылавливают тело Криспина Сальвадора — некогда знаменитого филиппинского писателя, давно переселившегося в Нью-Йорк, постоянного фигуранта любовных, политических и литературных скандалов. Что это — несчастный случай, убийство или самоубийство? Известно, что он долгие годы работал над романом «Сожженные мосты», призванным вернуть ему былую славу, разоблачить коррумпированных политиков и беспринципных олигархов, свести счеты с его многочисленными недругами. Но рукопись — пропала. А Мигель — студент Криспина и его последний друг — решает во что бы то ни стало отыскать ее, собирая жизнь Криспина, как головоломку, из его книг, интервью и воспоминаний. И постепенно возникает ощущение, что биография автора, с неизбежными скелетами в шкафах, это метафора жизни целой страны, где выборы могут украсть, а народные протесты — слить, где президент ради сохранения власти готов инсценировать террористическую угрозу, а религиозные лидеры слабо отличимы от уголовных авторитетов…

---

У меня, конечно, возникали сомнения. Если мы шли по стопам отцов революции, смогут ли наши ноги вырасти до размеров их ботинок, растоптанных шестьюдесятью годами истории? Как и они, мы представляли Филиппины во внешнем мире, будучи его же учениками. Когда я прибыл в Манилу, пережитое в Европе придавало мне силы. Я снова бродил по улице Хенераль-Луна, слушал эхо на Рамблас, где спорили Рисаль и Лопес Хаена, и пил утренний кофе в убогой забегаловке, рядом с которой илюстрадо печатали «Солидаридад»[177]. Я надеялся впитать в себя величие этих людей. Мне не хватало уверенности в собственных силах, ведь по приезде из соратников у меня был только Макс. Вдвоем мы создали партию, потенциал которой был столь же ничтожен, сколь прогрессивной была идеология, — в окружении семьи и друзей, по-прежнему ничего не подозревающих.

Практически сразу у нас с Максом начались проблемы с властями. В тюрьме, конечно, приятного было мало.

Криспин Сальвадор. «Автоплагиатор» (с. 1982) * * *

У мисс Флорентины самые безупречно изогнутые брови на всем белом свете.

— Взгляните, — говорит она, указывая на свежий выпуск «Газетт». — И это только начало. Ну как их можно всерьез воспринимать?

Для снимка, помещенного на первой полосе, фотограф использовал объектив «рыбий глаз»; преподобный Мартин запечатлен блаженно улыбающимся на совместной молитве в Кэмп-Крейм. В тесной камере, взявшись за руки, стоят политики, военные и полицейские чины. Среди них высокопоставленные друзья Эстрегана. Рядом с преподобным Мартином, схватившись за его правую руку, сенатор Бансаморо, лидер оппозиции. По левую руку мой дед. Я узнал его сразу же по копне седых волос. Подпись гласит: «Неувядающая вера, верность и преданность».

Рядом статья поменьше, с фотографией, где спецназ арестовывает протестующих у проходной завода вооружений Первой генеральной корпорации. На реке Пасиг пришвартован артиллерийский катер — замечательный пример того, как лучше перебдеть. Посреди хаоса из пикетчиков и копов возвышается парень с длинными золотистыми волосами, сгоревшими скулами и носом — выглядит это как боевой раскрас. Росту в нем метра два, а то и больше. Он убрал руки за спину и, чтобы низенький коп мог надеть на него наручники, предупредительно согнул колени. Лицо поднято к небу. Великан напоминает святого Себастьяна со средневековых картин, привязанного к шесту, за секунду до того, как стрелы пронзят его грудь. Подпись: «Террористы из группы защитников окружающей среды угрожают задерживающим их полицейским: „Мы еще до вас доберемся!“»

— Видимость добродетели важнее самой добродетели, — говорит мисс Флорентина, и я теряюсь в догадках, к какой из фотографий относится ее замечание. — Ах да, у меня для вас письмо, — продолжает она, — надеюсь, оно где-то здесь.

Мисс Флорентина смеется. Как будто квохчет. Она расположилась на кровати, погребенной под грудой вещей, — можно подумать, туда вывалили магазинную тележку бомжихи.

— А слышали последние сплетни? — Она перебирает разбросанные вокруг предметы. — Лакандула выпустил служанок Чжанко, но отказался освободить ребенка. Теперь у него в заложниках только Чжанко, его жена и сын. Не могу оторваться от этой истории. Просто потрясающе! В одно мгновение Вигберто Лакандула может стать национальным героем или, наоборот, злодеем.

Голос мисс Флорентины обезоруживает своей звучностью. Меня поражают такие люди, чья внутренняя энергия плевать хотела на разлагающееся тело. В тусклом свете она кажется чуть ли не оракулом. Тьма сгущается в ее глубоких морщинах, кожа отвисает, как отцовский свитер на маленькой девочке. Руки испещрены пятнышками, будто старый банан. Волосы длинные и седые.

— Вуаля! — говорит она, положив конверт на колени. — Но у нас тут сердце тьмы какое-то[178]. — Она хлопает в ладоши, лампа загорается ярче; брови, оказывается, вытатуированы. — Так-то лучше.

Мисс Флорентина — островок в море хлама. Книги, скомканные письма, пульт от телевизора. Салфетки со следами помады, списки телефонов, транзистор. Разные носки, радиотелефон, блокнот. Рядом с кроватью ушатанное инвалидное кресло. Только сейчас я почувствовал отвратительный запах. Пахнет тальковой пудрой, жасмином и смертью. Мисс Флорентина выуживает из развала нож для писем, раскрывает конверт и прищуривается на содержимое сквозь фотографическую лупу, висящую на растрепанном шнурке у нее на шее. Я жду.

— Смотрите-ка. Хорошее письмо. — Мисс Флорентина снова хлопает в ладоши, и лампа выключается.

— О чем пишут, расскажите?

— Пишут, что вы хотите найти Дульсинею. Вы решили, что у нее для вас что-то имеется. То, что вы ищете. Но не все ли мы ищем? Вот, например, этот несчастный мистер Лакандула ищет такую редкую птицу, как справедливость. На одной из освобожденных служанок была приколота записка. Манифест, призывающий народ к восстанию. Очевидно, после того, как об этом сообщили по радио, между полицией и толпой начались стычки. Притащили водомет. Но напор был такой слабый, что митингующие танцевали в струе, а один шутник достал где-то кусок мыла и давай намыливать подмышки. Ну не смех? Вот почему я все еще утруждаю себя чтением газет.

— Мисс Флорентина, я хотел…

— Станешь тут утруждать, — говорит она. — Ведь дни наши сочтены. А мне бы хотелось узнать, чем все это закончится.

Она напоминает мне Лену, таким же иногда бывал и Криспин. Старики ведут себя так, будто самим фактом своего существования уже заслужили неприкосновенность и, соответственно, могут научить тебя чему-то важному. Вот почему молодежь то внимает с готовностью, то не приходит к ним вовсе.

— Ничего нового, — продолжает она. — Когда из квартиры завоняет, проблемы этого света уже не будут меня волновать. И только ребятки из очередников на жилплощадь в этом доме будут морщить нос. Вы, молодежь, боитесь высоких потолков.

— Боимся, — говорю.

— Не знаю, стоит ли рассказывать вам, как ее найти. Она сейчас свободна, вы в курсе?

— Простите?

— Дульсинея.

— Ах вот как! А вы не думаете, что иногда, посреди ночи или когда она видит имя отца в газетах… может, у нее возникают вопросы?

— Она на свободе и пытается сделать мир своим. Чего еще человеку надо? Свобода — единственное, чего мы должны требовать от жизни, потому что все хорошее проистекает из этого источника. Я-то знаю, о чем говорю. — Она указывает на инвалидное кресло. — Но ничего, теперь мир приходит ко мне сам. Так бывает, когда у тебя есть то, что нужно людям.

Она смеется. Звучит это неискренне, и я не знаю, что и думать. Мисс Флорентина снова смотрит на письмо. Кивает и кладет его себе на колени. Ногти у нее больше похожи на когти.

Она понижает голос:

— Кто-то из сиделок, похоже, ворует у меня книги. Не спрашивайте как. Книги просто пропадают. Но вот что, продолжайте.

— А что еще в письме…

— Ну конечно, только продолжать! Я не остановилась — нет, — остановилась смерть…[179] Хотя я никогда не была из тех, кто чахнет и предается мрачным мыслям. А Лена такая. И всегда была такой. Она просто махнула на все рукой. Все равно ведь загробная жизнь настолько лучше, да? Она могла сделать в этой жизни все, чего захотела бы. А вместо этого осталась папиной дочкой. Так и катила его инвалидное кресло, куда он скажет. А когда он вставал, бодрый, как подросток, она помирала от ужаса. Она как будто съеживалась за его спиной, толкая перед собой пустое кресло. И все же Лену со всеми ее тараканами я предпочту потерявшим стыд старухам, решившим, что у них «очередное десятилетие молодости». У Криспина мать была такая. Она, наверное, тяжело переживала болезнь — у нее был рак. Все справляются по-своему, кто как может. Я вдруг последние несколько месяцев стала замечать за собой. Мне всего девяносто пять. — Следует ужимка. — Это, наверное, и есть чистилище. Впрочем, вам еще рано беспокоиться. И пусть мы солнце в небе не стреножим — зато пустить его галопом сможем.

— Марвелл. «К стыдливой возлюбленной».[180]

— Очень хорошо. Я-то думала, современная молодежь развлекается порошками, а не поэзией.

— Ну, и тем и другим понемногу.

— Вы мне нравитесь, — говорит она. — Приди, любимая моя…

— С тобой вкушу блаженства я.

— Да вы и впрямь похожи на Криспина. О, он был что твой пылкий пастушок.[181] Бывало, мы сидели в темной комнате и перекидывались строчками. О боже, сейчас это звучит непристойно, ведь так? Он хотел стать фотографом, но стал писателем благодаря мне.

— Вы думаете, что причиной его убийства была писательская деятельность?

— Почему вам, молодым, так нравится задавать неудобные вопросы?

— Мне просто интересно…

— Вы думаете, из-за этого к вам станут серьезнее относиться? Едва ли. — Мисс Флорентина снова смотрит на письмо. — Простите, не хочу показаться бестактной. Расскажите, как там на улице? Я смотрю на небо в окно, но это совсем другое. Я скучаю по первым каплям дождя. Когда придет мой последний час, я хочу, чтоб меня выкатили под дождь и оставили на улице. А знаете, чего еще мне не хватает? Руля. Раньше я повсюду ездила сама. У меня был чудеснейший маленький «БМВ три о-эс», семьдесят четвертого года. Такой же, как у Жаклин Кеннеди Онассис[182]. Видите, я даже машины свои помню! Продала ее одному коллекционеру. Все равно уже ездила на ней только на мессу. Когда конец близок, мы возвращаемся к юношескому восприятию Божественного. Но как только я вновь открыла для себя Господа, у меня отказали ноги. А в доме сломался лифт. Дьявол, желая проявить себя, делает это весьма изощренно. Теперь я целыми днями ищу его в тихих закоулках. Нет, неправда это.