Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца

• Название: Синдром пьяного сердца
• Автор: Анатолий Приставкин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Смех ребенка. Да Шерман, в общем, и был очень большой и доверчивый ребенок. За это и любили. Остальное замечалось потом: болтающийся, как на вешалке, костюм, более напоминав-ший пижаму, растерзанная сорочка да грудь, волосатая, вечно распахнутая... И конечно, нога. Но какая нога!

Не было приличных ботинок у Шермана. Даже тапочек...

Свидетельствую - Шерман был всегда скверно обут. В лучшем случае какие-то доморо-щенные чеботы, пошитые сапожником-умельцем и стоптанные до дыр.

Но внешность - это еще не Шерман, не весь Шерман. Это его начало. Он и возникал в нашей жизни как стихия, внезапно, фатально, неотвратимо. Будто сваливался с небес. И это "гхы, гхы, гхы", предвещающее начало эпохи Шермана.

Во всю ширину проема дверей сперва тело Шермана. Нет, тело потом, сперва - борода.

Ни шумен, ни тем более говорлив, напоминает появление смерча, ибо тотчас затягивает в свою воронку всех окружающих.

Шаркая, чуть приволакивая левую ногу, он появлялся в Доме творчества, и сразу возникала обстановка присутствия Шермана.

Из обширного кармана извлекалась известная на весь белый свет фляга с напитком, который кто-то из наших общих друзей, по первой пробе, обозначил как ракетное топливо: настолько оно было убойно и сшибало с ног... Но после второго, третьего приема было прозвано "шерман-бренди".

Да они и похожи, напиток служил продолжением нрава самого хозяина.

Французы влюблены в свой черешневый ликер шерри-бренди. Наш был не хуже. И уж конечно, не слабей. Никто из алчущих не знал в точности его рецепта, но мне удалось однажды наблюдать, как колдовал Шерман над своей флягой, добавляя в некий спиртовой раствор чеснок, петрушку, какие-то коренья и зелень, а в конце всю эту адскую смесь разбавлял рассолом квашеной капусты, для чего не ленился сходить на местный базарчик и лично выбрать рассол поядреней. Бабки не противились и не торговались. Да и мы все знали, что у Шермана глаз такой: глянет в упор, и любая хозяйка торопится сбросить цену.

Что касается рассола, процедура для него была привычной, ибо в студенческие годы, после бурных ночных возлияний, приходил с утречка на ближайший рынок, со своим граненым стакан-чиком, и, одолев длинный капустный ряд и опробовав из ведерочек и бидончиков рассол (якобы выбирал капусту), в конце своего пути ощущал некоторое облегчение... В глазах, по его словам, возникал свет, а мир начинал обретать свои привычные знакомые очертания.

Свет в конце прилавка становился светом в конце тоннеля.

Возможно, в такой просветленный миг и родился состав его напитка... Ему бы навечно застолбить свой состав, как это делают практичные американцы, опустив для пущего секрета рецепт какой-нибудь кока-колы в капсулах на дно озера.

"Шерман-бренди" прославил бы навечно ее автора и спас от головной боли нашу запойную страну.

Но мы непрактичны, мы ленивы. Нас хватает еще на праздничные застолья, но мы ненави-дим будни...

Вернемся к Шерману. Пошаманив над питием, с приборматыванием и даже подхихикива-ньем, он разливал его по стаканам и кружкам, но только не по рюмкам, и начиналось пиршество.

При этом появлялась на столе северная рыбка: муксун, нельма, рыбец... А поскольку каждая рыбка любит быть сваренной в той воде, где она водится, это знает каждый рыбак, то и каждый напиток любит, чтобы его закусывали той рыбкой, которая сему предназначена. Это уже знает каждый российский выпивоха.

Некрупная, но нежнейшего домашнего посола, рыбка навалена щедрой горкой на газетке или разделана так, что спинка тонкой маслянистой полосочкой отделена от ребрышек и хвоста, а влажная икра собрана в стаканчик...

Они и составляют тот самый колорит, без которого "шерман-бренди" не был бы до конца самим собой. Пальцы от такой рыбы быстро становились маслянистыми, пахучими, и, как бы потом ты их ни мылил, они еще несколько дней сохраняют неповторимый дух, который витал на празднестве.

Добавлю, что, случись во время трапезы, как однажды и было на Крымском побережье, кто-то принесет дорогой марочный коньяк, редкое ли вино, будут они деликатно отодвинуты в сторон-ку, хотя и оставлены на столе. Но это для тех, кто не смыслит ничего в напитках и предпочтет их "шерман-бренди".

Для нас же вопрос, что пить в присутствии Шермана, не стоял.

Среди другой закуски, тоже "от Шермана", выставлялись на стол и свежий с базара чесно-чок, и розовое молдавское сальце, тающее во рту, оттого что кабанчика там кормят мамалыгой, да еще пучки дикой таежной черемши с фиолетовыми цветочками.

Но и стол, и знаменитая канистра, которая оказывалась бездонной, и нежная, пахнущая морским прибоем рыбка, и бурные долгие пиры... Тоже не весь Шерман.

Я познакомился с Шерманом в Комарове, на семинаре, первом в моей жизни, когда собрали вместе молодых российских очеркистов. Руководил семинаром известный в те годы мастер очерка Константин Иванович Буковский, человек своенравный, резкий, временами даже злой, особенно по отношению к ленивым да благополучным авторам, а среди нас, понятно, были и такие.

Сам Константин Иванович мастерски описывал российскую глубинку, маленькие провинци-альные городки с их проблемами, натуральными сельскими базарчиками, где можно из первых рук узнать о житье простого человека, селянина, ремесленника, далекого от нашей суеты и озабоченного одним: как выжить.

Следует еще напомнить, что он отец известного диссидента Владимира Буковского. Но это еще впереди.

Меня Буковский отчего-то сразу невзлюбил и не скрывал этого. "У нас двое таких, - говорил он. - Еще Солоухин, который тоже витает в облаках!" И хмурился, поджимая блеклые губы.

Константин Иванович почитал лирику занятием никчемным, отвлекающим очерковую прозу от нужд людей; и право, о каких красотах природы могла идти речь, когда погибала Россия и надо было во весь голос об этом кричать.

Защищали меня, как могли, мои новые дружки по семинару, и в первую голову, конечно, Шерман. Сам же он был тогда на слуху: в почитаемом всеми журнале Твардовского "Новый мир", как раз незадолго до этого, появился очерк "Под стальным парусом" - о мастерах-самородках, которые, не разбирая бурильной установки, а это огромная металлическая вышка, переправили ее за сотню верст на плоту, по воде. Все понимали, хоть впрямую и не было написано, что умельцы, затеявшие эту авантюру, крепко рисковали и не только заработком, работой, но и собственной жизнью.

Меня из-за опоздания поместили в прихожей, рядом с туалетом, у семинариста Алексея П., чуть лысеющего, но ухоженного, надменного, с этакими барственными манерами, завсегдатая литературных посиделок...

Я терялся и робел, когда он, обращаясь на "ты", делал мне замечания. Его все раздражало: мой кашель, скрип стула, даже шелест бумаг на моем столике... Это мешало его творческому процессу. О том же, что он сотворил, я узнал чуть позже, когда прочитал тонюсенькую его бро-шюрку, изданную где-то на Кубани, с названием многообещающим: "Побеждает тот, кто прав".

В книжке рассказывалось о молодых комбайнерах, которые борются за повышенный урожай и вызывают друг друга на соревнование. Один из них честно убирает хлеба, а другой не очень честно, потому что любит выпить, погулять, и поэтому он не прав. Но в итоге они оба работают как надо и побеждает дружба.

Где-то в середине семинара, затюканный моим суровым учителем Константином Иванови-чем, замордованный соседом, намылился я бежать из Комарова и билет купил... Но меня удержал Шерман.

- Тебя когда-нибудь в жизни задарма поили-кормили? Да на такой даче? спросил он сурово.

- Нет, - сознался я.

- И меня нет. Весь день в редакции горбишь, а вечером там же в прокуренном кабинете пытаешься что-то накропать... Я и спать приспособился на столе, под головой подшивка... Только вот газеты... В них такое, голова по утрам дурная!

Я сознался, что у меня дежурочка в общаге... Кровать, тумбочка... И мы с женой... Елку на Новый год прикрепили к потолку, вниз вершиной...

- Вот! - Борода его мощно заколыхалась. - Это не тебе надо уезжать, сказал он в сердцах, - а этому... Да и специалист он, как выяснилось, совсем в другом жанре...

По окончании был устроен прощальный вечер, после которого семинаристы поймали Алексея П. и так изметелили, что он слег в больницу. Никаких там опасных травм и не оказалось, положили на всякий случай, а Дом творчества сразу опустел: разъехались все, кроме меня, оттого что не успел заказать билета.

Я навещал побитого Алексея П. в местной поселковой больничке: лицо в синяках и подте-ках, один глаз заплыл... Было его немного жалко.

Он всхлипывал, жаловался на судьбу, на врачей, на милицию, грозил немыслимыми карами Константину Ивановичу, Шерману и остальным, обещая всех, кроме меня, засадить в тюрьму...

С Алексеем П. жизнь сводила меня и дальше, а однажды он попросил рекомендацию в Союз писателей, прислав упомянутую брошюру про комбайнеров. Я отказал, но он преследовал меня долго по телефону, упомянув, что работает в таких местах, с которыми бы мне лучше не ссорить-ся. Полагаю, что он и вправду там ну не то чтобы работал, а скорей подрабатывал.