Уильям Локк - Сумерки жизни

• Название: Сумерки жизни
• Автор: Уильям Локк
• Издательство: Полигр. предприятие "Современник"
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-85234-034-0

«…Она вся горела от нанесенного ей невыносимого оскорбления. Всего только за несколько часов перед этим она дала себя одурачить так, что вообразила себя вершительницей судеб двух мужчин. Оба они предлагали ей свою любовь. Оба поцеловали ее. Воспоминание об этом приводило ее в бешенство. И теперь один из них признался, что она явилась лишь объектом пьяной вспышки, а другой явился перед ней в роли жениха женщины, называвшей себя ее лучшим другом…»

---

Она зарылась лицом в подушку, пытаясь скрыть от себя свое самоунижение. Так поступают обыкновенно многие женщины, когда внезапно в них пробуждается их половая зрелость, с ее думами и печалями, а они, не зная этого продолжают смотреть на все девическими глазами.

V Затруднение Рейна Четвинда

— Так вы не хотите присоединиться к нам? — спросил помощник декана.

— Не могу дать окончательного ответа, — возразил Рейн Четвинд, потирая свою пенковую трубку о рукав сюртука.

— Это в ваших же интересах, — уговаривал тот. — Мы можем согласовать наши планы с вашими, если вы нам вовремя дадите знать. Оставьте свободными для сей надобности пару недель в июле или августе, и мы тогда устроимся на славу. Видите ли, мы должны знать даты наперед из-за гидов.

— Совершенно верно, — согласился Рейн: — и это очень мило с вашей стороны, Роджерс. Я однако не могу связывать себя. Я не могу в точности сказать, сколько мне придется оставаться в Швейцарии. Кроме того я обещал профессору поехать с ним куда-нибудь, если ему надоест Женева. Нет, устраивайтесь, друзья, сами, не считаясь со мною. Укажите мне, где в какое время вы будете, и я весьма вероятно попаду к вам и приму участие в ваших похождениях.

Роджерс больше не настаивал. Четвинд не был человеком настроений и, без сомнения, имел серьезные основания не связывать себя определенными обещаниями. Но Рейн счел нужным оправдываться. Он встал и подошел к открытому окну.

— Не считайте меня противным животным.

Роджерс рассмеялся, подошел и оперся на подоконник рядом с ним.

— Никто не может быть противен в подобный день.

Окно выходило в сад колледжа. Лужайка была залита солнечным светом за исключением теневых пятен от двух цветущих каштанов. Свежие голоса девушек раздавались в спокойном воздухе; слабые звуки рояля слышались из квартир серой громады, равнодушно высившейся в тени с левой стороны.

Оба они долго стояли молча рядом — Рейн, опираясь на локоть и выпуская большие клубы дыма, которые кольцами лениво расходились в тихом воздухе, Роджерс — с заложенными назад руками.

— Нас можно признать счастливыми, — заметил последний задумчиво. — Наша жизнь…

— Да, напоминает иногда счастливую мертвую страну, — прервал Рейн, — или напоминала бы, если бы не мешали.

— Я этого не вижу, откликнулся другой. — Свободная жизнь ученого не похожа на смерть… Прелесть ее в полном слиянии монастырского уединения с чем-то идиллическим. Здесь, например, — и он махнул тонкой рукой: — Арден без его неудобств.

— Боюсь, что я не способен так отдаваться созерцанию, как вы, — заметил Рейн с улыбкой, — и идиллическое всегда поражает меня какой-то пустотой. Я никогда не укладывался под дерево с тем, чтобы читать Теокрита. Я предпочитаю читать Рабле у камина.

— По-моему, Четвинд, вы неблагодарны. Где, кроме Оксфорда и пожалуй, Кембриджа, будет к вашим услугам такая обстановка? И не одна обстановка, а тонкий дух ее? Она мне кажется насыщенной мыслью. Мы так привыкли к ней, что недостаточно ценим окружающие нас превосходные условия для развития всего того, что есть духовного в нас — в стороне от „суетных путей людей".

— Если хотите знать мое мнение, то „суетные пути людей" гораздо лучше для нас, — возразил Рейн. — Я разумею настоящих людей, а не искусственных, — прибавил он с улыбкой и некоторой тщеславной мыслью.

— Да, но без этого тихого убежища — этих серых стен, холодных монастырей, мирной прелести комнат, подобно этой, глядящей в великолепные безмятежные сады.

— Не знаю, — сказал Рейн. — Несмотря на любовь свою к Оксфорду, я по временам дышу более свободно вне его. Во всем этом слишком много показной интеллектуальности. Если вы знаете, что вам придется провести всю жизнь здесь, вы быстро начинаете смотреть на себя, как на представителя высшей, новейшей культуры, сосредоточенной в колледже… Многих это погубило.

— Но, дорогой Четвинд, — запротестовал Роджерс, — существует разница между любовью прохаживаться по уединенным садам знания и интеллектуальным чванством.

— Несомненно. Но не всякий способен добросовестно там прохаживаться. Опасность заключается в том, что вы наталкиваетесь тут на другого, который делает то же самое. Тогда вы соединяетесь и сообща начинаете говорить о том, как это великолепно, приглашаете третьего, могущего разделять эти чувства, и продолжаете любоваться собою, как высшими существами, одаренными умозрительными способностями. В конце концов, следуя современному инстинкту, вы превращаетесь в акционерную компанию „прохаживающихся по садам знания", что уже является проклятием.

— Швейцария принесет вам пользу, Четвинд, — заметил поспешно Роджерс. — Особенно сейчас, когда ум ваш так расстроен, что вы готовы ложно истолковывать Мильтона.

Рейн рассмеялся, лениво, по привычке крупных людей, потянулся и вновь с руками в карманах уставился в окно.

— Мне все равно. Я готов всякого неверно истолковать — даже вас. На время я пресытился Оксфордом. У меня, видите, было очень много срочной работы с января. Она отняла у меня даже чуть ли не все пасхальные каникулы. Я нахожу, что вы правы. Мне нужна перемена.

— Горный воздух был бы вам полезнее, чем душный город.

— О, слава Богу! — рассмеялся Рейн, выпячивая свою широкую грудь. — Я достаточно здоров. Вы видно не хотели сказать, что я побледнел от чрезмерной работы?

— Нет, — согласился Роджерс, сопоставляя свое тщедушное тело с крупной фигурой товарища. — У вас телосложение, как у быка. Но ваши легкие дышали бы более чистым воздухом, а ум лучше отдохнул.

— Возможно, конечно, что вы и правы, — сказал Рейн. — Во всяком случае, если в Женеве мне будет слишком жарко, я могу присоединиться к вам, забраться на вершину Юнгфрау, приложить снег к голове и остыть.

Роджерс, несмотря на свою склонность к уединению, был светским человеком, и в словах Рейна почуял метафору. Он окинул его проницательным взглядом сквозь пенсне. Рейн при этом расхохотался и взял его за локоть.

— Слушайте, собирались вы появиться на пикнике в парке?

— Да.

— Ну, в таком случае пора. Идемте.

По дороге они поговорили о масонском бале, об успехах на курсах, о предполагавшемся состязании в крикет и тому подобных предметах, столь близких профессорскому сердцу в летнее время.

Первое лицо, которое бросилось в глаза Рейну в парке, была его кузина, миссис Монтейс. Она ловко освободилась от двух сопровождавших ее прелестных племянниц, препоручив их проходившим мимо кандидатам на ученую степень, и стала прогуливаться вместе с ним по лужайке.

Это была маленькая хорошенькая женщина, на два или три года старше его. Давно еще она пришла к заключению, что Рейн и она рождены друг для друга и стремилась быть в курсе всех тайн его души. Пока она удовлетворялась его инициативой, все шло хорошо; но однажды она насильно раскрыла тщательно запертый уголок его души, и отскочила с полным скорби изумлением. Тогда она решила, что плохо поняла намерения Творца, и вышла сразу замуж за доктора Монтейса, тайны души которого были так же тщательно занумерованы и записаны, как гранки его незаконченного словаря к Гомеру. Но она навсегда сохранила определенный интерес к благополучию Рейна, а он не прочь был в шутливой добродушной форме его поддерживать.

— Итак, вы уезжаете в Швейцарию, — сказала она. — Что намерены вы там делать, если не считать свидания с дядей Луи?

— Отдыхать, — ответил он. — Жить в пансионе и отдыхать.

— Вы найдете это мало интересным. Долго ли намерены вы там пробыть?

— Возможно, большую часть каникул.

Миссис Монтейс раскрыла в изумлении глаза и перестала вертеть зонтиком.

— Мой милый Рейн! В Женеве?

— Моя милая Нора, я, право, не вижу тут ничего изумительного. Я недавно по этому же поводу говорил с Роджерсом. Почему бы мне не жить в Женеве? Что можете вы возразить против этого?

— Если вы будете говорить со мной в таком тоне, вы заставите других подумать, что объясняетесь мне в безнадежной любви.

— Оставьте их, — сказал Рейн, — они окажутся не глупее меня.

— Что хотите вы этим сказать?

— О, не беспокойтесь. Я не собираюсь объясняться в любви. Я спрашиваю себя, не поднимете ли вы меня на смех, если я вам нечто расскажу.

— Это будет зависеть от того, насколько рассказ окажется комичен.

— Как кто на это посмотрит, — возразил он с улыбкой.

— Пусть так… Прежде всего позвольте осведомиться, в качестве кого мне приходится выслушивать это признание?

— В качестве руководителя, философа и друга, — заметил он. — Переберемся в более уединенное место.

Они подыскали скамейку в укромном углу под деревом и сели. Миссис Монтейс коснулась своими затянутыми в перчатку пальцами его руки.

— Пожалуй, излишне говорить, что это касается женщины?