Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

• Название: Как спасти свою жизнь
• Автор: Эрика Джонг
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-85585-140-0

Российский читатель впервые получает возможность познакомиться с самым известным романом американской писательницы Эрики Джонг. Книги Джонг огромными тиражами расходились на ее родине, переводились на языки многих стран. И по сей день книги Джонг, пришедшие на гребне сексуальной революции, вызывают неоднозначную оценку.

Мужчины и женщины, женщины и мужчины. Им никогда не понять друг друга. Давным-давно, когда мужчины были охотниками и драчунами, их женщины проводили всю жизнь, беспокоясь о детях и умирая от родов, мужчины жаловались, что женщины холодны, безответны, фригидны... Они хотели, чтобы их жены были развратны. Они хотели, чтобы они были дикими. Теперь женщины, наконец, научились быть развратными и дикими — и что же? Мужчины ослабели.

---

Извращение. Три года назад я готова была бы пойти на убийство, чтобы заполучить то, что имею сейчас. Я завидовала писателям, которых печатают, завидовала и преклонялась перед ними. Я считала их полубогами, неуязвимыми, нечувствительными к боли, наделенными неубывающим запасом любви и уверенности в себе. Теперь мне открылась обратная сторона кривого зеркала славы. Мне удалось наконец войти в комнату, куда допускаются лишь избранные. Оставаясь снаружи, уверен, что она несказанно красива, пышно убрана и обладает волшебными свойствами. Но попав внутрь, обнаруживаешь, что это всего-навсего зеркальный зал, и видишь бесконечно отраженного и искаженного зеркалами — себя, себя, себя.

Твой искаженный образ появляется в прессе, его подхватывают разные люди, проецирующие на тебя свои надежды и разочарования, все те, кто завидует тебе и мечтает оказаться на твоем месте. Они не поверят, если признаться им, что чувствуешь себя, как в западне, в этом зеркальном зале. Им жизненно необходимо верить в магические свойства комнаты за закрытыми дверями, необходимо для того, чтобы оправдать свою зависть, свои потуги подняться выше по социальной лестнице.

Я думала о нашем с Беннетом браке, вспоминала прошедший год. Как хотелось бы сейчас оказаться дома, рядом с ним. Иногда наш брак становился мертвым и безотрадным, но где-то в глубине души мы, казалось, становились все ближе друг другу. И после всех наших споров на этот счет мы в конце концов начинали подумывать, а не завести ли нам ребенка.

А почему бы и нет. Время подошло. Мне исполнилось тридцать два, и временами меня охватывала паника, что скоро я стану совсем старухой. Я написала три книги, у меня была прочная писательская репутация и денег достаточно для того, чтобы нанять домработницу, приходящую няню и даже кормилицу, если, конечно, я этого захочу.

Почему же тогда меня не покидало чувство, что все идет из рук вон? Что-то все время останавливало меня. Весь день, пока Беннет был на работе, я мечтала о малыше, но когда он возвращался домой и я видела его угрюмое, мрачное лицо, все восставало во мне. Родить ему ребенка означало бы навсегда привязать себя к его лицу. Должно же существовать на свете что-то еще, что-то более легкое и радостное, чем эта жизнь. Беннет был в плену мифа о своем несчастном детстве. Он уже семь лет занимался психоанализом и считал, что жизнь — это затяжная болезнь, изредка прерываемая кратковременными словесными кровопусканиями, производимыми психоаналитиком. Он был перпендикулярным мужчиной, а я, я так подозреваю, вертикальной женщиной. Но я чувствовала себя виноватой из-за своих подозрений. Он был очень хороший человек. Правда, немного грустный и эгоцентричный, но очень хороший. Он был верен мне, поддерживал меня в моих устремлениях. Все наперебой только и твердили, как мне с ним повезло: это муж, который примирился с успехом жены.

Примирился — именно так они и говорили. И хотя эти слова раздражали меня, я никогда не задумывалась над ними всерьез. Я испытывала к Беннету чувство благодарности, я считала себя обязанной ему. Он мой Леонард Вулф, думала я. Запрятанные глубоко внутри, успокоительные мысли. В конце концов, он не бросил меня, когда мой роман «Откровения Кандиды» (который, по-моему, сочли возмутительным все, кроме меня) стал бестселлером. Он не бросил меня и тогда, когда пациенты начали спрашивать его, не он ли выведен в романе в качестве главного героя. И даже тогда, когда я совершила совсем уж непростительный поступок: стала известной, а он должен был помогать мне разбирать почту и сопровождать на литературные вечера.

Мне кажется, что все мои знакомые и друзья считали его кротким и страшно терпеливым, — мужчиной, с которым чувствуешь себя в полной безопасности. Интересно, какой смысл они вкладывали в эти слова? Неужели они не могли понять, как унизительно это для нас обоих? Да и, пожалуй, для всех мужчин, если уж доводить значение слов до логического конца. Разве мой успех — это какая-то аллергия, которую нужно терпеть? Мужчина бы на моем месте торжествовал, мне же приходилось постоянно извиняться — за все. Благодарить мужа за то, что он мирится с моей славой. Извиняться перед менее удачливыми друзьями, все время повторяя: как это ужасно — иметь то, что имею я. И главное, я чувствовала себя виноватой. И обязанной. Самое меньшее, что я могла сделать для Беннета, — это родить ему ребенка.

Но снова возникало его хмурое лицо, его нервное покашливание, его вечный самоанализ. Психиатрия была его призванием, а истинной страстью — любовь к своему несчастному детству. Он нянчился с этим мифом так же, как, может быть, нянчился бы с нашим младенцем. Других он тоже побуждал постоянно скорбеть о несчастном детстве.

Я и сама получила более чем достаточную долю подобной терапии, и мне начало казаться, что отношение Беннета к своим юным годам — это своего рода тщеславие. Каждый человек считает, что ему пришлось пережить больше, чем другим. И каждый в глубине души уверен, что он лучше всех, поэтому больше других заслуживает славы.

Похоже, так считают все, кроме меня.

У Беннета на самом деле было трудное детство. Овдовевшая мать, которой приходилось жить на благотворительные пожертвования, бесчисленные братья и сестры, двое из которых умерли от каких-то детских болезней… Суровое было детство, хотя, возможно, и не такое суровое, как у тех, кто рос во время войны. Кроме того, и во дворцах в этом смысле не все благополучно: Гамлета, например, беспокоили плохие сны. А некоторые пережили концлагеря и не разучились смеяться.

Юмор — это средство выживания. Может быть, поэтому Беннета так угнетало его собственное детство. Он был напрочь лишен чувства юмора. Это проявлялось даже в его работе: он был вдумчив, педантичен, но в сущности оставался глубоко ограниченным человеком — из-за неумения управлять своими чувствами. Он пробовал заняться частной практикой, но в конце концов отказался от этой затеи, оставив лишь нескольких пациентов, и поступил на службу в больницу. Его тяготение к надежности заставило его найти убежище в повседневной работе.

Как бы там ни было, за это я перестала его уважать, и неуважение к нему стало постепенно вытеснять то, что когда-то было любовью. Но происходило это почти бессознательно. Я говорила себе: «В браке всегда так, мужчина и женщина вечно говорят на разных языках». Друзья считали, что иметь такого надежного супруга — это счастье, да я и сама верила в это. А был ли вообще кто-нибудь счастлив в браке? Где это написано, что с мужем мне должно быть весело, как, впрочем, и то, что он обязан меня терпеть, спать со мной и поддерживать мои творческие амбиции? У других писательниц было еще хуже. Грубые, неотесанные мужья, любовники, доводящие до самоубийства, тираны-отцы с их разговорами о дочернем послушании, толкающие девушек на полный отказ от интимной жизни. Меня Бог наградил домашним святым, хотя и достаточно надоедливым. Он, по крайней мере, не лез в мои дела. Я совсем не расходовала на него свою психическую энергию. Он все больше и больше становился предметом обстановки, неотъемлемой принадлежностью дома, чем-то вроде плиты, посудомоечной машины или стереосистемы.

Как же получилось, что мы так отдалились друг от друга? Или мы с самого начала были далеки? Неужели восьми лет семейной жизни достаточно для того, чтобы между двумя людьми исчезли все точки соприкосновения, — а может, их никогда и не было? Я уже не знала. Единственное, что я знала наверняка, так это то, что я никогда не хотела поехать с ним в отпуск или провести всю ночь с ним наедине, — я заполняла жизнь безумной активностью, сотнями друзей, случайными связями (которых потом, конечно же, стыдилась), потому что быть с ним вдвоем — непереносимо скучно. Даже когда мы оба сидели дома, я всегда сбегала от него в кабинет — работать. В какой-то степени было, безусловно, виновато мое безудержное честолюбие (как сказали бы мои помешанные на астрологии приятели, типичный Овен замужем за типичным Раком), но во многом это было и стремление не оставаться с Беннетом один на один. Его присутствие угнетающе действовало на меня. Что-то отрицающее самое жизнь сквозило в его поведении, осанке, в монотонной манере говорить. Как можно создавать жизнь с человеком, олицетворяющим смерть?

Я вылезла из ванны, вытерлась, попудрилась, спрыснулась духами, высушила волосы. Потом тщательно наложила макияж — скорее для того, чтобы спрятаться от мира. Замаскироваться! Хотя какого черта было маскироваться?! Ведь знали не меня, а Кандиду — Кандиду, которую я создала по образу и подобию своему, — так художники пишут автопортреты или изображают своих детей херувимами, жен — серафимами, а соседей — нечистой силой.

Я родилась в семье художников, обожавших портреты и натюрморты. Семейная мудрость гласила, что лучше рисовать вещи, которые находятся под рукой. Причина ясна: то, что находится дома, знаешь лучше; домашние вещи можно на досуге изучать, препарировать их, разбирать, набивая руку. Светотень, цвет, композиция — их так же удобно изучать на примере яблока, луковицы или знакомого с детства лица, как и на фонтанах Рима или грозовых облаках Венеции.