Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

• Название: Как спасти свою жизнь
• Автор: Эрика Джонг
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-85585-140-0

Российский читатель впервые получает возможность познакомиться с самым известным романом американской писательницы Эрики Джонг. Книги Джонг огромными тиражами расходились на ее родине, переводились на языки многих стран. И по сей день книги Джонг, пришедшие на гребне сексуальной революции, вызывают неоднозначную оценку.

Мужчины и женщины, женщины и мужчины. Им никогда не понять друг друга. Давным-давно, когда мужчины были охотниками и драчунами, их женщины проводили всю жизнь, беспокоясь о детях и умирая от родов, мужчины жаловались, что женщины холодны, безответны, фригидны... Они хотели, чтобы их жены были развратны. Они хотели, чтобы они были дикими. Теперь женщины, наконец, научились быть развратными и дикими — и что же? Мужчины ослабели.

---

Беннет пожимает плечами.

— Ведь правда, ты любил ее? — Я ненавижу себя за эти слова, такие жалкие, такие предательские.

— Какое это имеет значение?

— Значит, любил.

Он вновь пожимает плечами.

— Ну, правда, Беннет, ну, скажи… Это намного лучше, чем вот так вилять. Ну, хоть кого-нибудь ведь ты любил, раз уж не любил меня. Хоть когда-нибудь ты любил…

— Не кричи ты так! Ведь тебя знают…

— Ну и что! — Я срываюсь на визг. — Мне наплевать на это! Ты слышишь, наплевать!

— Заткнись! — Голос Беннета — железный капкан.

Позже, уже в машине, по пути в Нью-Йорк (что толку теперь торчать в Вудстоке, наша миссия там уже окончена) я расспрашиваю Беннета о Пенни, этой рыжей фригидной стерве. Я чувствую, что похожа на обманутую жену из романа, и за это ненавижу себя еще больше. Но я уже не могу остановиться. В меня вселился какой-то бес. Это он говорит за меня, а я наблюдаю за всем со стороны, потрясенная, пристыженная.

— Вы часто встречались?

— Не помню.

— Как это можно не помнить?

— Не помню, и все.

Я вспоминаю своих любовников (как-то так получилось, что их обоих зовут Джеффри); казалось бы, они для меня совершенно чужие, посторонние люди, но и то я помню все до мельчайших подробностей: наши встречи, совместные трапезы, да и вообще каждое слово.

— А как она в постели? Ничего?

— Я не собираюсь вдаваться в подробность.

— Так ничего или как?

Беннет колеблется. Он сам выпустил джинна из бутылки, а теперь не может справиться с ним. Он бы и рад вернуть все назад, да поздно. Надо как-то выкручиваться.

— Мне кажется, она не испытывала оргазма. Она сильно стонала и извивалась, но все это было только для виду.

Не испытывала оргазма. Узнаю голос доктора Герцеля У. Стейнгессера, как будто он спрятался где-то здесь и потихоньку подсказывает.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, я, конечно, не поручусь…

— Неужели тебя это совершенно не волновало?

— Изадора, ну сама посуди, ведь не все женщины такие, как ты. Некоторые получают большое удовольствие от секса и без оргазма. Им просто нравится половой контакт, нравится, чтобы их трогали, гладили…

Язвительно:

— Ну, тогда расскажи мне и о них.

— Да больше никого и не было.

— Так я тебе и поверила!

— Клянусь тебе. Только Пенни. Мне казалось, что я умираю, а она спасла мне жизнь. Мне нужно было хотя бы выговориться. А с тобой я тогда совсем не мог говорить.

— Спасла тебе жизнь? Вот это да! Да мы тогда только год как поженились. Почему же ты не ушел от меня, если ты так мучился? Мне тоже было плохо. Да это было бы просто счастье!

— Я сомневался. Ты была такая милая, такая домашняя. Ты могла кончить, а она — нет. Моя тяга к ней — просто результат загнанного внутрь эдипова комплекса…

— Опять это слово.

Беннет огрызается:

— Послушай, в конце концов, тебе интересно или нет?

— Интересно, интересно.

— У нее было шестеро детей — как у моей матери — и муж, которого она ненавидела. Я видел в ней страдания Богородицы, мать, которую я мог бы спасти.

— Мне послышалось, ты сказал, что это она тебя спасла.

— Взаимно.

— Звучит красиво. В таком случае тебе надо было бы на ней жениться.

— Нет.

— Почему? Между вами возникло такое взаимопонимание. Я о таком не могла и мечтать.

В чем-то Беннет со мной согласен. Он разрывается между искренним раскаянием и чувством собственной исключительности.

— Она говорила, что доверила бы мне своих детей. Поначалу мне это льстило, но постепенно начало раздражать. Как-то не по-матерински все это звучало…

— И тебе не нужна была фригидная сука-гойка с шестерыми детьми…

— Можешь продолжать в том же духе, если хочешь, чтобы я замолчал. И ты больше слова от меня не дождешься.

— А что я такого сказала? Ну и пожалуйста, можешь молчать. Все эти восемь лет ты только и делаешь, что молчишь.

Некоторое время мы едем молча. Слезы застилают мне глаза, и от этого очертания встречных фар кажутся размытыми. Беннет распахнул ящик Пандоры, который слишком долго оставался закрытым. Теперь он уже не может молчать.

— Меня кое-что еще в ней раздражало. Она, например, называла мужчин «существами». О своих бывших любовниках она говорила: «Эти существа».

Мне больно, и я судорожно пытаюсь сообразить, чем бы мне тоже уесть его.

— А тебе не приходило в голову, что ты был не один такой в Гейдельберге, с кем она крутила?

— Я думал об этом. Но ты-то откуда знаешь?

— Она хвасталась нам с Лаурой, что у нее была связь с Айхеном-виолончелистом и парой ребят с военной базы, где Робби служил.

Но Беннета голыми руками не возьмешь. Он себе спокойно продолжает:

— Ну, что ж, мне было достаточно сознания того, что я для нее единственный и неповторимый.

Мне хочется его позлить. Я говорю:

— А ты был не единственный.

— Я думал, что единственный. А это самое главное. Мне казалось, что я ей очень нравлюсь. Ее заинтересовала моя работа с детьми, и она занялась психоанализом.

— Как здорово! И что же ты сделал? Трахнул ее в детской клинике? Или на кушетке у себя в кабинете?

Я чувствую, что порю чушь. Ревность — штука коварная. Слишком низко нужно пасть, чтобы в конце концов одержать верх. Как я ненавижу себя за слова, что срываются с моих губ.

— Мы встречались по вечерам, когда ты преподавала. В твоем кабинете.

— Кажется, мне послышалось, что ты все позабыл…

— Я боялся тебя обидеть.

— И правильно боялся.

Ну на самом деле. Трахался с бабой, когда я работаю! — это уж ни в какие ворота не лезет. Мой пунктик. Потребность преподавать, делать карьеру, зарабатывать так, чтобы ни от кого не зависеть. И с кем! — с гарнизонной шлюхой, у которой и среднего образования-то нет, нет работы, а день проходит между офицерской лавкой и бесчисленными любовниками. Почему бесчисленными? Но я уже почти верила в эту спасительную ложь, хотя не знала ничего наверняка. Это было так на нее похоже. И в моем кабинете!

— Ну так вот, — продолжал Беннет, — когда я приехал в Германию, я ударился в панику. Идиотская была затея — ехать туда, да еще на три года. Но я боялся Вьетнама; к тому же я надеялся, что справлюсь с этим, переборю свой страх перед армией. Увы, я ошибался. Я бесился, пытался порвать с тобой — а ты была вся в своих делах: писала, преподавала, по-своему психовала из-за Германии… Пенни была настоящая гойка, такая — до мозга костей — американка. Жена армейского офицера… Она казалась мне истинной арийкой… может быть, это звучит глупо, — она была мать, и такая американская, как яблочный пирог…

— Как это оригинально!

— Изадора! Я пытаюсь тебе объяснить… Я был напуган. Мне нужна была нееврейка, холодная, уравновешенная женщина. Но через некоторое время я понял, что на самом деле хотел чего-то совершенно иного. Это было просто ответной реакцией на то, что в армии я чувствовал себя, как в западне. Это напомнило мне детство, когда я оказался в Гонконге — и не знаю ни слова по-китайски. Ты никогда не воспринимала это всерьез, а Пенни приняла близко к сердцу. У нее никогда раньше не было восточного мужчины — и я был для нее чем-то экзотичным. С ней я чувствовал себя каким-то особенным. Правда, я не шучу.

Я тронута. Я знаю, что Беннет говорит правду, что он старается быть честным. Я должна бы ему посочувствовать, но он меня так оскорбил. Все эти три года в Гейдельберге мне было страшно одиноко, но я всегда пресекала любые попытки других мужчин приударить за мной, хотя, может быть, это бы мне помогло. Теперь я чувствую себя законченной идиоткой. Столько никому не нужных страданий. Чувство вины из-за каких-то моих жалких фантазий. А он-то — он на самом деле мне изменял. Вечерами, когда я преподавала. И в моем кабинете! Этот почти святой Леонард Вулф, который никогда не запрещал мне работать, — трахался с бабой в моем кабинете!

— А мои сочинения вы читали?

— Что?

— Когда вы трахались у меня в кабинете, вы читали мои рукописи?

— Что за дикая мысль?

— Вовсе нет. Это было бы очень кстати — добраться и до моих произведений — прозы, стихов…

Некоторое время Беннет молчит. Потом изрекает:

— Ты чушь какую-то городишь. Пенни восхищалась тобой. Она меня к тебе ревновала. Без конца говорила о тебе, завидовала твоему таланту, образованию; была просто влюблена в твои рассказы, стихи…

— Я свои рассказы, между прочим, никогда не публиковала. Тебе это известно? Как же она их могла прочитать, если ты их ей не показывал? Восхитительная сцена: после греховных утех они читают вслух мои рассказы и потягивают ликер!

— Это было совсем не так. Нам обоим нравились твои рассказы. Я всегда говорил, что их нужно опубликовать.