Кнут Гамсун - В стране полумесяца (пер. Доброва)

• Название: В стране полумесяца (пер. Доброва)
• Автор: Кнут Гамсун
• Жанр: Классическая проза

Кнут Гамсун (настоящая фамилия — Педерсен) родился 4 августа 1859 года, на севере Норвегии, в местечке Лом в Гюдсбранндале, в семье сельского портного. В юности учился на сапожника, с 14 лет вел скитальческую жизнь. лауреат Нобелевской премии (1920).

---

Эллины сжигали своихъ мертвецовъ прежде, чѣмъ похоронить ихъ. И на гробницахъ они высѣкали генія, который ногой тушилъ факелъ. Такова жизнь, она горитъ и гаснетъ, какъ факелъ. Іудеи и христіане погребаютъ своихъ покойниковъ, не сжигая ихъ, такъ какъ они должны воскреснуть изъ мертвыхъ. Погребеніе придумано, вѣроятно, для облегченія умершаго, чтобы онъ могъ скорѣй узнать себя на томъ свѣтѣ, но вѣдь вѣтеръ разноситъ земной прахъ во всѣ стороны вселенной!.. Заратустра училъ, что трупы должны предоставляться на съѣденіе хищнымъ птицамъ. Когда люди умираютъ въ домахъ, говоритъ онъ, то большія птицы спѣшатъ слетѣть съ горныхъ вершинъ въ долины. Онъ спрашиваетъ Ормузда, что есть третье, что не нравится нашей землѣ и лишаетъ насъ ея милости! И Ормуздъ отвѣчаетъ: третье есть то, что вы роете могилы и хороните въ нихъ трупы людей. Только одни египтяне не хотѣли признавать уничтоженія въ какой бы то ни было формѣ. Они хоронили своихъ покойниковъ, бальзамируя ихъ, превращая ихъ въ статуи, и въ такомъ видѣ передавали землѣ, но Магометъ сказалъ: «на кладбищѣ богатая растительность.» Онъ имѣлъ въ виду жизнь. Мы глядимъ на всѣ эти гробницы. Нѣкоторыя изъ нихъ въ своихъ украшеніяхъ или рѣзьбѣ прямо произведенія искусства. На всѣхъ камняхъ — изреченія изъ Корана, нѣкоторыя насѣчены золотомъ. На верху главнаго монолита высѣчены тюрбанъ или феска; иногда тюрбанъ зеленаго цвѣта, это знакъ высшаго почета. Могилы женщинъ также имѣютъ монолиты, но на нихъ нѣтъ тюрбановъ и нѣтъ зеленой краски, т. е. имъ не оказываются высшія почести. Мертвые покоятся въ богатой странѣ. Они сами ее обогащаютъ. «На кладбищѣ богатая растительность». Покойники сами заботятся о созданіи себѣ здоровой и чистой обстановки, богатой растительности, плодородной земли, на которой все можетъ расти. Они лежатъ и какъ будто смѣются съ безумнымъ комизмомъ и непоколебимо проводятъ великую мысль: гигіену трупа. Тише! — въ странѣ мертвецовъ не разсуждаютъ!.. Тамъ дальше, позади насъ, шумитъ пальмовая роща; у зонтиковыхъ пальмъ настолько широкіе листья, что они всегда слегка шелестятъ, какъ бы тиха ни была погода, и потому изъ такой рощи постоянно доносится легкій шелестъ. Этотъ шопотъ, эти широкіе листья и вообще все окружающее дѣлаетъ насъ молчаливыми. Мы сидимъ и мысленно уносимся къ чему-то знакомому, въ страну, въ которой мы когда-то бывали, къ событію, случившемуся во снѣ или въ нашей прошлой жизни. Нашей колыбелью, быть можетъ, былъ лотосъ, который качался въ странѣ пальмъ…

Мы поднимаемся и уходимъ. Навстрѣчу намъ попадаются два человѣка, которые несутъ носилки. Я снимаю шляпу и держу ее въ рукѣ; эти два человѣка насъ не трогаютъ и спѣшатъ дальше. Они несутъ бѣднаго покойника, не въ гробу, а прямо на носилкахъ, на немъ нѣтъ даже покрывала съ заклинаніемъ о воскресеніи изъ мертвыхъ, и плакальщицы его не провожаютъ. Эти два человѣка относятъ свою ношу въ о одаленнѣйшій уголъ кладбища и опускаютъ ее на землю. Потомъ начинаютъ рыть могилу. Мы смотримъ наверхъ; тамъ высоко въ воздухѣ кричатъ хищныя птицы. Что это за птицы? Это коршуны. Они кружатся надъ Эйюбомъ, видятъ носилки, чуютъ запахъ разложенія, фосфорную кислоту и подаютъ другъ другу сигналы. Они не летаютъ открыто, какъ ястреба, а тихо крадутся въ воздухѣ. Дѣло теперь зависитъ отъ того, насколько глубоко эти два человѣка закопаютъ свою ношу.

* * *

Передъ главнымъ входомъ останавливается экипажъ и мы слышимъ голосъ, который кричитъ: «Алло! Наконецъ-то я васъ нашелъ!» Это нашъ проводникъ. Это нашъ ужасный грекъ, отъ котораго никакъ не можемъ избавиться. Онъ нашелъ насъ при помощи разспросовъ, начиная съ кассы, гдѣ продаются билеты, до самаго Эйюба. «Извольте садиться», говоритъ онъ, и мы садимся. «Къ воющимъ дервишамъ!» Мы сразу очутились въ городѣ и возвращаемся къ жизни. Еще разъ оглядываемся назадъ и видимъ ястребовъ и вершины неподвижныхъ кипарисовъ… По дорогѣ намъ встрѣчаются три фигуры, странный головной уборъ которыхъ приходилось уже видѣть на Востокѣ. Это воющіе дервиши; они идутъ въ мечеть. Проѣхавъ небольшое разстояніе, мы выходимъ изъ экипажа, отпускаемъ кучера и идемъ пѣшкомъ вслѣдъ за этими тремя чудаками. У нихъ были серьезныя, добродушныя лица и они шли, молча, своей дорогой. Въ ихъ одеждѣ не было ничего бросающагося въ глаза: коричневый балахонъ, облегающій туловище съ ногъ до головы, и поясъ вокругъ стана. Но за то шляпы были прямо чудовищны по вышинѣ; формой онѣ напоминали сахарную голову. Онѣ сдѣланы изъ сѣраго войлока, жесткаго и плотнаго; нужно особое искусство, чтобы носить такую шляпу. Дервиши — магометанскіе монахи. Жизнь свою они проводятъ, или странствуя по Турціи и Ирану, или живя общинами въ монастыряхъ подъ началомъ настоятеля. По примѣру монаховъ Запада они дѣлятся на ордена, есть танцующіе, воющіе, плавающіе, прыгающіе дервиши; каждый орденъ имѣетъ свое ремесло и тѣмъ, что это ремесло доводится ими до высшаго сумасшествія, они думаютъ выслужиться передъ Богомъ. Это мученики религіи, которые берутъ на себя грѣхи всего народа и бичуютъ себя за нихъ.

Плавающіе дервиши плаваютъ по землѣ до тѣхъ поръ, пока не впадаютъ въ экстазъ и судороги. Въ этомъ состояніи они приближаются къ Аллаху. Сегодня мы будемъ слушать воющихъ дервишей. Мы подъѣзжаемъ къ монастырю и платимъ извѣстную сумму, чтобъ насъ пропустили. Дверь отворяется, и мы входимъ въ большой залъ, гдѣ садимся на скамейку передъ самой рѣшеткой. Рѣшетка идетъ вокругъ всего помѣщенія. Снаружи сидимъ мы и другіе любопытные, внутри должны появиться дервиши. Стѣны украшены декоративной живописью, изрѣченіями изъ корана; полъ покрытъ черными, бѣлыми, желтыми, сѣрыми, коричневыми, красными и синими воловьими и овечьими шкурами. Намъ какъ-то странно, что здѣсь нѣтъ зеленыхъ шкуръ, не забывчивость ли это. О нѣтъ, зеленый цвѣтъ — это цвѣтъ пророка, это священный цвѣтъ, на него нельзя наступать. Въ глубинѣ выходитъ изъ двери священникъ. Это человѣкъ лѣтъ сорока съ необыкновенно красивымъ лицомъ. На немъ черное одѣяніе и черная шапка съ бѣлой пуговицей. Онъ читаетъ отрывокъ изъ корана. И вотъ начинается церемонія, самая скучная и однообразная, которую я когда-либо видѣлъ и слышалъ. Это продолжается болѣе двухъ часовъ, и, когда, наконецъ, все кончилось, мы совершенно онѣмѣли отъ долгаго сидѣнія, отъ слушанія этого воя и попытки найти хотя бы малѣйшій смыслъ во всемъ этомъ. Богослуженіе проходитъ въ слѣдующемъ порядкѣ: послѣ того, какъ священникъ кончаетъ читать, всѣ тридцать сахарныхъ головъ падаютъ на колѣни и начинаютъ что-то бормотать; то не былъ еще вой, ничуть, это былъ лишь пустякъ, только вступленіе, но и вступленіе было довольно продолжительное. Когда бормотаніе подходитъ къ концу, сахарныя головы поднимаются. Священникъ произноситъ молитву. Его рѣчь благозвучна, она скользить по буквѣ «л» и богата гласными: la illaha il Allah, нѣтъ другого Бога, кромѣ Аллаха. Во время молитвы разстилаютъ еще нѣсколько овечьихъ шкуръ. Никогда въ жизни не видалъ я помѣщенія съ такимъ количествомъ овечьихъ шкуръ. Молитва кончена. Одинъ изъ запѣвалъ становится на колѣни и воетъ; сахарныя головы отвѣчаютъ, стоя: это поперемѣнное пѣніе. Но это опять-таки не можетъ еще назваться воемъ. Намъ приходилось слышать нѣчто и похуже этого. Хорошимъ крикунамъ пока еще мало было работы; они отаѣчаютъ только изрѣдка, но для запѣвалы дѣло начинаетъ становиться серьезнымъ, онъ вынимаетъ платокъ и вытираетъ потъ. Пѣніе продолжается цѣлую вѣчность. Странно, всѣ эти люди вмѣнили себѣ въ обязанность, чтобы все это длилось какъ можно дольше! Странно? Нѣтъ! Совершенно естственно. Они должны были довести себя до состоянія экстаза. Поперемѣнное пѣніе продолжается. Запѣвала больше не выдерживаетъ, это начинаетъ дѣйствовать на его здоровье. Онъ снимаетъ верхнее одѣяніе. И снова принимается пѣть. Больше онъ уже не можетъ. Силы ему измѣняютъ. Сахарныя головы предвидятъ опасность, онѣ все чаще и чаще вмѣшиваются въ его пѣнье. Онѣ помогаютъ ему, онѣ поютъ больше, чѣмъ имъ полагается, чтобъ только избавить его отъ неудачи; но уже слишкомъ поздно! Онъ пищитъ, пищитъ все слабѣе и, наконецъ, совсѣмъ замолкаетъ! Тогда на смѣну ему приходитъ сѣдовласый старемъ. Онъ сухощавъ и жилистъ, блѣденъ и медлителенъ въ движеніяхъ. Онъ отстраняетъ перваго запѣвалу, самъ бросается на полъ и начинаетъ свое пѣнье. Онъ не рискуетъ брать слишкомъ высокія или слишкомъ низкія ноты, но у него было нѣсколько такихъ нотъ, съ которыми никто не могъ бы состязаться. Казалось, что здѣсь сидѣлъ камень и пѣлъ! Но старикъ, наконецъ, также выбился изъ силъ. Дервиши не щадятъ себя и хотятъ перебить у старика его двѣ ноты. Но онъ не поддается, защищается и хочетъ заставить себя слушать. Мы видимъ, какъ онъ царапаетъ себѣ лицо и руки, чтобъ разгорячитъ себя. Но онъ побѣжденъ превосходствомъ. Когда онъ уже при послѣднемъ издыханіи, съ воющихъ дервишей снимаютъ сахарныя головы и теперь они на все готовы! Первый запѣвала опять оживаетъ, растерянно оглядывается и, сообразивъ въ чемъ дѣло, хочетъ опять приняться за пѣнье. У него хватаетъ силы отбросить «камень» въ сторону и занять свое прежнее мѣсто. Послѣ этого онъ опять начинаетъ пѣть. Но дервиши ни въ коемъ случаѣ не отказываются отъ права, которое имъ принадлежитъ. Наоборотъ, они поютъ все громче и громче и съ нѣкоторыми изъ нихъ начинаются уже судороги. Надо сознаться, что теперь вой въ полномъ разгарѣ! Дервиши вспотѣли отъ напряженія, они снимаютъ одежды. До этихъ поръ пѣніе было громкое, полусумасшедшее съ болѣе или менѣе связнымъ содержаніемъ. Но содержаніе становится все бѣднѣе и бѣднѣе. Время отъ времени доносится слово, возгласъ, пронзительные голоса переходятъ постепенно въ вой и судороги дѣлаются все сильнѣе и сильнѣе. Что дѣлаетъ въ это время священникъ? Онъ руководитъ безуміемъ. Съ нимъ дѣлаются судороги, онъ начинаетъ топать ногами объ полъ и кидается въ тактъ взадъ и впередъ и изъ стороны въ сторону. Но онъ щадитъ себя, онъ указываетъ только, что должны исполнять другіе, строго наблюдая за каждымъ въ отдѣльности и тутъ же дѣлая провинившемуся свои замѣчанія. Послѣднему становится стыдно передъ Аллахомъ и онъ начинаетъ кричать сильнѣе. Тутъ шумъ становится совершенно невозможнымъ. Дервиши кричатъ другъ другу, какъ будто криками хотятъ дать другъ другу силу выдержатъ до конца и остаться равнодушными ко всѣмъ несчастьямъ. Конвульсіи верхней части туловища становятся дикими и быстрыми; это уже не единичныя случайныя вздрагиванія, а одно безпрерывное киданіе во всѣ стороны. Среди воющихъ уже слышны хрипѣнія. Полъ сплошь покрытъ одеждами. Вдругъ входитъ очень высокій, смуглый офицеръ въ формѣ. У него чинъ полковника. Онъ присоединяется къ воющимъ. Онъ полонъ усердія — онъ опоздалъ и хочетъ нагнать пропущенное. Тебѣ это не удастся, думаетъ мы. Ты слишкомъ длиненъ и недостаточно гибокъ! Но онъ отлично справился со своей задачей! Этотъ новый членъ дѣйствительно сила! Мы скоро убѣдились, что это спеціалистъ, мастеръ своего дѣла; съ его приходомъ богослуженіе достигло невѣроятнаго подъема. Не успѣлъ онъ качнуться нѣсколько разъ и раза два взвыть, какъ уже отбросилъ свой мундиръ, чтобы серьезнѣе приняться за дѣло. И, когда онъ началъ снова, то для каждаго любителя настоящаго воя должно было быть истиннымъ наслажденіемъ его слушать! Онъ подстрекалъ дервишей къ невѣроятнымъ подвигамъ, они дико кричали, они стонали, а офицеръ былъ на высотѣ своего призванія. Онъ раскачивался еще сильнѣе, чѣмъ остальные и легко откидывалъ отъ себя своихъ сосѣдей. Онъ побилъ рекордъ своимъ воемъ, все вниманіе было обращено на него. Вой, качаніе изъ стороны въ сторону, извиваніе въ судорогахъ продолжаются. Воющіе снимаютъ одно одѣяніе за другимъ и, наконецъ, сидятъ на полу въ однихъ рубашкахъ и панталонахъ. Три четверти часа длится этотъ адскій шумъ. Наконецъ онъ прекращается. Воющіе храпятъ, какъ скаковыя лошади. Самыхъ слабыхъ уводятъ въ заднее помѣщеніе. Не знаю, былъ ли я когда-либо болѣе счастливъ, чѣмъ теперь, когда я, наконецъ, ничего больше не слышалъ. Но радость моя была кратковременна, богослуженіе еще ничуть не окончено! Опять начинается бормотаніе; сѣдовласый старикъ, камень, какъ мы его мысленно прозвали, набрался силъ, сѣлъ и опять воетъ. Воющіе ему отвѣчаютъ, снова началось поперемѣнное пѣніе. Ослабѣвшіе передъ этимъ воющіе дервиши снова возвращаются изъ заднихъ помѣщеній. Они слышатъ, что братья ихъ въ состояніи выть еще и хотятъ сдѣлать то же самое. Они двигаются безъ посторонней помощи и могутъ опять стоять. Во время поперемѣннаго пѣнія дверь отворяется, затворяется, вносятъ больныхъ и кладутъ ихъ въ рядъ къ ногамъ священника. Четверыхъ дѣтей кладутъ на полъ лицомъ книзу. Они такъ малы и слабы, что жалобно пищатъ; троихъ изъ нихъ опять уносятъ, они слишкомъ малы и, вѣроятно, не вынесли бы подобнаго лѣченія, но четвертый ребенокъ, маленькая дѣвочка, остается лежать. Священникъ снимаетъ свой верхній плащъ, чтобы быть свободнѣе и остается во второмъ плащѣ. Онъ шагаетъ черезъ ребенка и становится на его спинку, стоить нѣсколько секундъ и спускается съ другой стороны. Ребенокъ плачетъ. Священникъ идетъ обратно тѣмъ же путемъ, медленно, не спѣша; ребенокъ плачетъ все громче и громче. Наконецъ, его выносятъ. Вносятъ на носилкахъ троихъ взрослыхъ мужчинъ; ихъ кладутъ тоже ничкомъ; священникъ шагаетъ черезъ нихъ; ихъ кладутъ опять на носилки и выносятъ. Приводятъ еще четверыхъ; они немного сильнѣе первыхъ и могутъ двигаться сами, одинъ изъ нихъ офицеръ съ двумя орденами; полковникъ, стоящій среди воющихъ дервишей, кланяется ему. Священникъ нѣсколько минутъ стоитъ на спинахъ больныхъ и опять слѣзаетъ. Во время этого своеобразнаго лѣченія, камень сидитъ и поетъ, дервиши ему отвѣчаютъ. Когда выносять послѣдняго больного, пѣніе замолкаетъ. Слышны отдѣльные стоны, иногда доносится тихій вой, какъ-будто пѣвцамъ трудно замолчать совсѣмъ. Священникъ снимаетъ свой черный плащъ, сахарныя головы возвращаются ихъ собственникамъ; всѣ надѣваютъ снова свои одежды. Богослуженіе окончено. Мы выходимъ на свѣжій воздухъ. Онъ намъ необходимъ. Вспотѣвшіе дервиши и многочисленные зрители довели воздухъ до такого состоянія, что мы все болѣе и болѣе изнемогали. Подъ конецъ мы дышали, уткнувши носъ въ платокъ; иного выхода не было. Для дервишей открытая дверь была также облегченіемъ, хотя они не высказывали при этомъ никакого удовольствія. Они надѣваютъ одежды на рубашки, промокшія насквозь, и удаляются черезъ дверь во внутренніе покои. Такимъ образомъ самобичеваніе на этотъ разъ окончено; оно предстоитъ опять въ слѣдующій четвергъ. И это продолжается изъ года въ годъ въ продолженіе всей жизни. Нѣтъ возврата изъ ордена воющихъ дервишей…