Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

• Название: Любовь — всего лишь слово
• Автор: Йоханнес Зиммель
• Издательство: Пресса
• Жанр: Современная проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-253-00850-0

В центре романа немецкого писателя И.М. Зиммеля «Любовь — всего лишь слово» — история трагической любви двадцатидвухлетнего Оливера Мансфельда, чьи родители, преследуемые полицией за неуплату налогов и финансовые махинации, вынуждены были бежать в Люксембург, оставив восьмилетнего сына в Германии учиться в закрытом интернате, и тридцатипятилетней, очень обеспеченной, замужней женщины Верены Лорд, имеющей внебрачного ребенка. Влюбленные преодолевают массу препятствий, идут на обман, хитрость ради долгожданных встреч — в старой башне замка, в лесу, в кафе, в море и даже на вилле мужа Верены. Их шантажируют слуга и бывшая подружка Оливера, угрожая рассказать все мужу, за ними следят.

«Любовь — всего лишь слово» — роман многоплановый. Это и мелодрама, и детектив с элементами психологизма. Роман, который читается на одном дыхании, очень популярен в Германии, по нему был поставлен фильм, имевший грандиозный успех.

---

Послезавтра похороны фройляйн Хильденбрандт. Но в этот день Верена все равно не может. Ей надо идти с Эвелин к зубному врачу.

2

Тот, кто дочитал мою книгу до этого места, возможно, вспомнит мои слова о том, что мой «брат» Ханзи и господин Лео, слуга Лордов, кое-чем напоминают друг друга.

У того, кто дочитал эту книгу досюда, возможно, сложится мнение, что это никакой не роман, а в лучшем случае дневник. В романе не должно быть героев, повторяющих друг друга. В этой книге они есть. Ханзи и господин Лео выполняют одну и ту же роль: оба они шантажируют меня.

Но с этим я ничего не могу поделать. Ибо оба они занимаются этим. Поскольку моя жизнь идет быстрее, чем я успеваю писать, я могу заранее сказать: их даже не двое, а трое! Пройдет немного времени, и меня будут шантажировать уже не двое, а трое. Такое, как мне думается, чаще бывает в романах, нежели в жизни. Именно поэтому-то мне и кажется, что я все-таки пережил роман…

3

Дачка на Брунненпфад стоит в неухоженном саду среди почерневших цветочных стеблей, гниющей травы и голых деревьев. Она имеет ветхий вид. Домики, стоящие вдалеке по обе стороны от нее, безлюдны. Безлюдна вся местность. В конце улочки чернеет лес Нидервальд.

На калитке дома 21 отсутствует замок. Ограда сделана из тонкого кривого штакетника. Я шагаю по увядшей, желтой траве, обходя лужи, мимо надломившихся стеблей подсолнечника, продавленной лейки. Высоко под облаками каркают вороны. Когда я прохожу мимо сарайчика для дачной утвари, оттуда выскакивает и несется прочь взъерошенная кошка. Без пяти минут половина третьего. К входу в домик, которому скорее пристало название «хижина», ведут три деревянные ступеньки. Перила крылечка шатаются.

Верена, наверное, еще не приехала, и я подумываю, что, пожалуй, стоит обождать ее в сарайчике, чтобы меня никто не засек. При этом я механически нажимаю на ручку входной двери. Дверь открывается. Я вижу низкий кафельный стол, на котором горят три свечи. Они прикреплены к трем блюдцам. Я прохожу дальше. Пара дешевеньких гравюр (Ван Гог, Гоген, Гойя) на деревянных стенах, поломанное кресло-качалка, тумбочка, на которой стоят бутылки, а за кафельным столом широкий диван. Все в этом помещении немного пахнет гнилью. Но постельное белье свежепостелено, одеяло откинуто в сторону. У изголовья постели полочка. На ней сигареты, пепельница и ваза со свежими астрами.

Я слышу шум.

Резко разворачиваюсь.

Передо мной стоит Верена.

На ней черные брюки, туфли без каблука и красный свитер. Видимо, она вышла из какого-то другого помещения, которое должно быть в этом домике. Я вижу крохотную кухоньку, в одном из уголков которой, отделанном кафелем, устроен душ.

— Верена!

— Тсс!

Она стремительно подходит ко мне, обнимает и целует. И тут же исчезает запах гнили, разваливающийся домик перестает разваливаться, он уже дворец, он королевский замок.

Верена приседает и включает большую электрическую печь. Вентилятор печи начинает тихо жужжать.

— Сейчас будет тепло, — говорит она, глядя на постель, и поднимается.

Кажется, я впервые в жизни краснею.

— Только что закончила уборку, — говорит она. — Моя подруга — страшная неряха… Где ты оставил машину?

— Далеко отсюда. Около Нойфельда, на Эзерштрассе. А как ты сюда приехала?

— На такси. А последний кусок прошла пешком. Я уже вчера побывала здесь. Начала убираться. Сегодня я привела в порядок кухню.

Теперь мои глаза уже привыкли к мягкому теплому свету трех свечей, и я вижу проигрыватель, радиоприемник и множество книг, лежащих стопками на полу. Доски пола покрывает дешевенький коврик.

— Ну как? — спрашивает Верена.

— Чудесно.

— Ужасно, конечно. Но это все, что у нас есть.

— Я считаю, что все прекрасно.

— Барак! Хуже не придумаешь! Но постель чистая. Белье новое. — Верена смеется.

— Ты уже проверила?

— Сразу, как только приехала.

Она прижимается ко мне, и я глажу ее волосы.

— Я закрыла ставни, чтобы никто не заметил, что мы дома. Надо быть осторожными.

— Ты сказала «дома»..!

— Это «наш дом», милый.

Она берет мою руку и прижимает к своей груди.

С того самого момента, как я вошел в дом, я слышу непрестанное тихое пощелкивание. Она замечает, что я прислушиваюсь.

— Древесные жучки.

— Что?

— Древоточцы.

— Ах, вот оно что. Я надеюсь, хибара не рухнет нам на голову.

— Это будет зависеть от нас. — Она снова смеется. — Знаешь, нам страшно везет! Не только с этим домиком. У моего мужа сейчас работы как никогда! Какие-то дела с высотным домом, строительство которого он финансирует в Ганновере. Он целую неделю будет возвращаться домой только поздно вечером.

— Ты уверена, что это не западня?

— На сей раз наверняка нет. Он работает вместе с доктором Фильдингом. Помнишь этого старого пижона…

— …который так хотел бы переспать с тобой.

— Да. Фильдинг говорил мне об этом. Сейчас им обоим каждый день приходится ездить в Ганновер. Там строится этот дом.

— Но это еще не все. Нам повезло еще кое в чем. Я забыл тебе сказать, что по четвергам у меня нет занятий в школе.

— И в субботу после обеда, — говорит она.

— И целое воскресенье, — говорю я. — Нет, ты не можешь постоянно оставлять Эвелин одну!

— Мы не сможем каждый день встречаться здесь. — Она вдруг занервничала. — Сколько времени?

— Без четверти три.

— У нас почти нет времени.

— Есть.

— Тебе надо в школу.

— Не волнуйся. После обеда у нас только сдвоенный урок латыни. У учителя-идиота. У нас с тобой полно времени.

— Нет, — говорит она, — его у нас нет, и ты знаешь это.

— Да, Верена.

— У меня для тебя подарок. Загляни на кухню. Он на столе.

Я иду в крохотное помещение за стеной, слыша, как она включает радио. На кухонном столе лежит молоток, а рядом расколотая на пять частей маленькая пластинка. Я складываю осколки вместе и читаю надпись на этикетке:

LOVE IS JUST A WORD

FROM THE ORIGINAL SOUNDTRACK OF

«AIMEZ-VOUS BRAHMS?»[117]

ЛЮБОВЬ — ВСЕГО ЛИШЬ СЛОВО…

Она разбила свою любимую пластинку. Пластинку, текст которой — ее жизненная философия. Или, может, теперь уже только был ею?

За стенкой приемник уже нагрелся. Я слышу печальную и в то же время ободряющую мелодию. Я медленно возвращаюсь в комнату. Верена стоит около приемника.

— Ну, как подарок?

— Подарок отличный! Но…

— Что — но?

— У тебя больше нет любимой песни.

— У нас обоих ее нет. Мы найдем новую.

— Мне не нужно. Мне нужна только ты.

— Повтори еще раз. Пожалуйста.

— Мне нужна только ты.

— Такая бессовестная, такая ненормальная?

— Такая бессовестная, такая ненормальная.

— В этой хибаре? И каждый раз только на пару часов? Зная, что я потом должна буду вернуться к нему? Зная, что нам не на что надеяться?

— А разве бы ты разбила пластинку, если бы сама не верила, что надежда есть?

«This has been the «Warsaw Concerto). Ladies and Gentlemen, you will now hear «Holiday in Paris», played by the Philadelphia Philharmonic Orchestra under the direction of Eugene Ormandi…»[118]

4

Мы лежим рядом на широком диване. Во мраке краснеют спирали электрической печки. Тихо звучит музыка. Обгорают свечи. Веренина голова лежит на моем плече, ее волосы падают мне на грудь. Мы оба курим. Одну сигарету.

Сегодня мы здесь в первый раз. Мы будем часто приезжать сюда. Старую хибарку мы станем называть «нашим домом», хотя она и принадлежит другим людям. Хотя в ее стенах и тюкают древоточцы, разрушающие их.

«Наш дом».

Мы так счастливы в «нашем доме»! Впервые у нас есть свой угол, свое пристанище, у Верены и у меня. Лично у меня никогда не было своего пристанища, своего дома. Я как-то сказал об этом Верене. Она ответила:

— И у меня, Оливер. Ни у моих родителей, ни в тех квартирах, где я жила, ни в каких наших виллах.

Нигде.

У нас обоих никогда еще не было своего дома. Теперь он у нас есть. Он пахнет гнилью, придет зима, скоро выпадет снег, никто не знает, что будет даже завтра. Мы забились сюда, спрятались, закрыли ставни, мы включили совсем тихо музыку и разговариваем шепотом, чтобы нас никто не услышал. Мы так счастливы в этой убогой хижине…

Верена крепче прижимается ко мне, а я накрываю одеялом наши голые плечи.

— Зачем ты разбила пластинку?

Она не отвечает.

— Верена.

— Подай мне, пожалуйста, пепельницу.

— Верена.

— Ты хотел бы услышать от меня, что я разбила ее, потому что люблю тебя.

— Нет… Да… Конечно! Если бы ты это сказала… Нет, не надо, не говори! Это было бы неправдой.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что ты бы тогда сама сказала! Так что это не может быть правдой. Почему же ты все-таки разбила пластинку?