Вальтер Скотт - Песнь последнего менестреля

• Название: Песнь последнего менестреля
• Автор: Вальтер Скотт
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1965

Последний менестрель Шотландии поет для собравших в замке дам и кавалеров балладу об англо-шотландских распрях XVI века, любви, рыцарских поединках, грешном колдовстве и искуплении.

---

Фицтрейвер

Саррей влюбленный целый вечер ждал,
Но вот ударил колокол ночной.
Заветный час таинственный настал,
Когда пообещал мудрец святой,
Что он увидит образ неземной
Возлюбленной, хотя бы море злое
Их разделяло черной пеленою,
И он поймет, узрев ее живою,
Верна ль она ему и сердцем и душою!

17

В высоком зале сводчатом темно.
Молчит поэт, молчит мудрец седой.
Лишь зеркало огромное одно
Озарено мерцающей свечой.
И тут же книга, крест и аналой,
И странные какие-то предметы,
Присущие лишь магии одной
Цепочки, талисманы, амулеты
В причудливой игре густых теней и света.

18

Но вдруг в огромном зеркале блеснул
Мерцавший изнутри чудесный свет.
Туманных форм причудливый разгул
Увидел в нем взволнованный поэт.
Потом обрисовался силуэт
Колонн какой-то комнаты прекрасной:
Большая лампа, белых роз букет,
Диван покрыт индийской тканью красной.
А дальше — лунный мрак, туманный и неясный.

19

Но лучшее в картине чудной той
Была красавица — тиха, нежна,
Грудь белая, поток кудрей густой,
Бледна, грустна, тоской истомлена.
Читала так задумчиво она
Стихи Саррея в книжке темно-синей,
И так была душа ее полна
Звучаньем строк о молодой богине,
О дивной красоте, о леди Джеральдине.

20

Потом спустились волны облаков
И скрыли милый образ навсегда.
Так буря злобной зависти врагов
На жизнь поэта ринулась, когда,
Ни жалости не зная, ни стыда,
Тиран казнил поэта без причины.
Потомство не забудет никогда
Тех черных дней, той роковой годины.
О, кровь Саррея! О, рыданья Джеральдины!

21

Все одобряли в восхищенье
Поэта сладостное пенье,
Кто проклял Генриха дела,
В ком вера праотцев жила.
Но вот поднялся бард надменный,
Гарольд, Сент-Клэра друг бесценный,
Того Сент-Клэра, что в бою
Провел всю молодость свою.
Гарольд родился там, где море
Ревет, с могучим ветром споря,
Где гордый замок Кэркуол
Сент-Клэр над бездною возвел,
Чтоб морем, как своим владеньем,
Там любоваться с наслажденьем.
И он смотрел, как бушевал
Пентленда пенистого вал
И мчался вскачь, неудержимый,
Свирепым Одином гонимый.
Он задыхался тяжело,
Заметив паруса крыло,
Когда навстречу злому шквалу
Оно тревожно трепетало.
Все, что чудесно и темно,
Поэту нравилось давно.

22

Чудесных диких саг немало
Его фантазия впивала:
Ведь здесь в былые времена
Шла с датской вольницей война;
Норвежец упивался кровью,
Для воронья пиры готовя;
Сюда драконы-корабли
По морю вспененному шли;
Здесь скальды, с бурей в состязанье,
Твердили чудные преданья,
А руны на могилах их
Нам говорят о днях былых.
Тех скальдов древнее наследство
Гарольд любил и помнил с детства:
О змее — чудище морском,
Что стиснул мир своим клубком;
О девах, что свирепым воем
Пьянят героев перед боем;
О тех, кто в страшный час ночной
Под бледной, мертвенной луной
Тревожат вечный сон могильный,
Чтоб вырвать из руки бессильной
Заветный талисман отцов,
Влекущий в бой и мертвецов.
Гарольд, восторженный и юный,
Любил сказанья, песни, руны.
Под шепот трав, в тени дерев,
Нежнее стал его напев,
Но скальдов древние преданья
Звучали в нем как заклинанья.

23

Гарольд

Красавицы, спою вам я
Не о высоком ратном деле.
Печальной будет песнь моя
О несравненной Розабелле.
«Моряк, побудь на берегу».
«Миледи, с бурею не споря,
Останься в замке Рэйвенсху,
Не искушай напрасно моря.
Вскипают черные валы,
Несется к скалам чаек стая,
Дух бездны из зеленой мглы
Взывает, гибель предвещая.
Вчера лишь ясновидцу ты
В зловещем саване предстала.
Страшись: не ценит красоты
Стихия бешеного шквала!»
«Лорд Линдсей пир дает, друзья,
Но в Рослин не затем спешу я.
Томится матушка моя,
О милой дочери тоскуя.
Меня давно, я знаю, ждет
Лорд Линдсей, молодой и смелый,
Но мой отец вина не пьет,
Налитого не Розабеллой!»
В ту злую ночь, прорезав мрак,
Возникло зарево большое:
Зарделся Рослин, как маяк,
Недоброй освещен луною.
Зарделись башни хмурых стен,
Леса, опушки и поляны.
Пылали хмурый Хоторнден,
Дубы — лесные великаны.
И вы сказали б, что в огне
Часовня, где, забыв печали,
Бароны древние в броне
В гробах с оружием лежали.
Казалось, что пылал придел,
Колонны и алтарь горели,
Узор листвы в мерцанье тлел
На фризе и на капители.
И отблеск пламени дрожал
На сводах, как во мгле пещеры:
Конец внезапный угрожал
Кому-то из семьи Сент-Клэра.
В часовне той бароны спят,
Закончив жизни подвиг смелый,
Но бездны моря не хотят
Отдать прекрасной Розабеллы.
Молитвы звучат много лет подряд
Под сводами часовни белой,
Но волны гремят, и бури шумят
Над телом бедной Розабеллы.

24

Гарольд с такою грустью пел,
Что гости даже не видали,
Как день внезапно потемнел
И мрак разлился в пышном зале.
Так по утрам туман болот
Порой над топями встает,
Так солнца грозное затмеиье
Мглой надвигается на нас
Не видим мы соседа глаз
И кажемся ему лишь тенью.
Холодный страх сердца объял
Всех тех, кто в зале пировал.
И леди Брэнксом уловила
Тревожный гомон темной силы.
Слуга-колдун заголосил:
«Перехитрил! Перехитрил!»

25

Вдруг красной молнии стрела,
Блеснув сквозь мрак и дым,
Весь замок словно обожгла
Живым огнем своим.
Возникло все из темноты.
Блеснули кубки, рамы, вазы,
Блеснули старые щиты,
Блеснули и погасли сразу,
Как порождение мечты.
А над толпой гостей дрожащей,
Сверкая, дрогнул меч разящий,
И над слугою-колдуном
Сгустился дым, ударил гром.
Тот гром, бесстрашных устрашая,
А гордых гордости лишая,
По всей стране он слышен был,
Он в Берике, в Карлайле даже
Перепугал отряды стражи,
Когда во мгле дрожащей выл.
Когда ж умолкнул рев победный,
Слуга-колдун исчез бесследно.

26

Тот — шаг пугающий слыхал,
Тот — видел тень во мраке зал,
Тот — слышал голос где-то ближе,
Стонавший громко: «Приходи же!»
На месте, где ударил гром,
Где был повержен карлик странный,
Мелькнули вдруг в дыму густом
Рука с протянутым перстом
И складки мантии туманной.
Замолкли гости. Тайный страх
Застыл у каждого в глазах.
Но самым жутким, несомненно,
Был дикий ужас Делорена:
В нем стыла кровь и мозг пылал,
Он ничего не понимал.
Угрюмый, бледный, истощенный,
Молчал он, будто пораженный,
Дрожащий с головы до ног,
Он рассказать, однако, смог
О том, как странное виденье
Седой угрюмый пилигрим
Возник внезапно перед ним
Печальной и недоброй тенью.
И понял рыцарь: это тот,
Мудрец, волшебник — Майкл Скотт!

27

Молчали гости в изумленье,
Дрожа от страха и волненья;
Вдруг благородный Ангюс встал.
«Обет даю я, — он сказал,
И этой клятвы не нарушу.
В Мелроз как скромный пилигрим
Пойду молиться всем святым,
Спасти смирением своим
Его мятущуюся душу».
И тут же каждый из гостей,
Ревнуя о душе своей,
Поклялся Модану святому,
Пречистой и кресту честному
Пойти в Мелроз, где Майкл Скотт
Никак покоя не найдет.
Молитва общая, быть может,
Душе кудесника поможет.
Их веры, их обетов пыл
Миледи Брэнксом побудил
Отринуть помощь темных сил.

28

Я расскажу не о влюбленных,
Женой и мужем нареченных,
Цветущее потомство их
Не воспою в стихах моих.
Не смею после сцен тяжелых
Счастливых звуков и веселых
В усталой песне воскрешать.
Я расскажу вам в заключенье
О старом Мелрозе опять,
Где совершилось искупленье.

29

Во власянице, босиком,
Сжав руки на груди крестом,
Шел каждый пилигрим.
И тихий шепот чуть звучал,
И вздох молчанье нарушал,
И шаг был еле зрим.
Глаза смиренно опустив,
О гордой поступи забыв,
Оружьем не звеня,
Сошлись, как призраки, они
Пред алтарем, в его тени
Колена преклоня.
Над ними ветер полусонно
Качал тяжелые знамена;
Таился в каменных гробах
Отцов и дедов хладный прах;
Из ниш, цветами окруженных,
В упор глядел на них
Взор мучеников изможденных
И строгий взор святых.

30

Из темных келий потаенных
Отцы святые в капюшонах
И в белоснежных орарях
Попарно шли, за шагом шаг,
С хоругвями святыми.
Горели свечи в их руках,
А на хоругвях, на шелках
Сияло в золотых лучах
Господня сына имя.
Епископ руку протянул,
На пилигримов он взглянул,
Стоявших на коленях,
Святым крестом их осенил:
Да ниспошлет господь им сил
И доблести в сраженьях.
И вновь под звон колоколов
Десятки скорбных голосов
Запели реквием печальный.
Да внемлет дух многострадальный,
Что каждый час звучит, о нем
Ходатайство перед творцом.
Торжественной и грозной тенью
Под сводами висело пенье:
«Dies irae, dies ilia
Solvet saeclum in favilla».[13]
А после хор отцов святых
Запел сурово и спокойно.
Рассказ мой долгий песней их
Закончить я хочу достойно.

31 ЗАУПОКОЙНАЯ МОЛИТВА

День божья гнева, день суда,
Когда исчезнут навсегда
Земля, и воздух, и вода,
Что будет с грешником тогда?
Куда уйдет он от суда?
Как лист пергамента горящий,
Потухнет неба свод блестящий,
И зов трубы могучей силой
Поднимет мертвых из могилы.
Пусть нам приют дадут тогда,
В день божья гнева, в день суда,
Земля и воздух и вода!

* * *

Умолк печальной арфы звон.
Ушел певец. Где нынче он?
В каких краях обрел покой
Старик усталый и седой?
Там, где Ньюарк с холма глядит,
Простая хижина стоит.
Шумят деревья у дверей:
Под мирный кров зовут гостей.
Хозяин у огня не раз
О прошлом повторял рассказ,
Любил приют давать друзьям:
Ведь столько странствовал он сам!
Когда ж на светлый Баухилл
Июль веселый нисходил
И солнце лило с высоты
Лучи на пестрые цветы.
Когда дрозды на склоне дня
Вились над Картеро, звеня,
И Блекендро могучий дуб,
Кудрявый расправляя чуб,
Певца седого пробуждал,
С улыбкой старец вспоминал
И шум пиров, и звон мечей,
И рыцарство минувших дней.
Не раз, внимая песне той,
Охотник медлил молодой,
И путник, придержав коня,
Стоял, молчание храня,
И тихо вторила река
Смолкавшей песне старика.

Перевод Т. Гнедич

1805