Марина Ахмедова - Другая другая Россия

• Название: Другая другая Россия
• Автор: Марина Ахмедова
• Жанр: Публицистика

Сборник репортажей и интервью известной журналистки Марины Ахмедовой, публиковавшихся в журнале «Русский репортёр».

---

— Почему вы говорите — было? Сейчас этого уже нет?

— Есть. Но тогда это было впервые. И после этого с ним стало возможно нормально… И вот тогда ушло это чувство материнства. Он уже реагировал на музыку, на наши голоса. С ним можно было общаться. Я всегда приходила и разговаривала с ним, а первое время — нет… Мне врачи говорили — говори, рассказывай все, что дома, что на работе, что на улице и что в природе. Для того, чтобы он просто слышал твой голос. Сейчас мы ходим гулять, и я говорю ему — «Смотри, какая природа… Уже осень». Читаю ему стихи…

— Какие?

— А какие хочу. Пушкина и Есенина. Осенняя пора, очей очарованье…

— А он?

— А он реагирует… Слушает… И когда только первые листочки весной на деревьях появляются — тоже реагирует… А я все ему рассказываю, — говорит Лариса Васильевна, из глаз которой уходит блок-пост, а стена рушится так тихо, что я и не замечаю.

— Раньше вы так много разговаривали?

— Нет… До ранения у нас было заведено, что после работы мы приходили, и у нас был обмен — у кого что, какие приятности и неприятности. На кухне, за вечерним чаем все это обсуждали. Мои проблемы, его проблемы… Хотя, конечно, его проблемы — не по нашему рангу были… Но какое-то свое видение, предчувствие, мнение — он со мной этим делился. Мы же девяносто третий пережили, и девяносто четвертый… Он не входил в Чечню, она ему досталась после других, — Лариса Васильевна ненадолго умолкает, и в этой паузе кто-то забивает шар в лузу. — Он — единственный офицер, который возразил командованию, сказал, что мы не готовы входить в Чечню, и необходимости такой нет… За что был лишен… участия в этой операции.

— Может, и хорошо, что он в этом не участвовал?

— Не знаю… Он всегда очень ответственно относился к своей службе и очень не любил вот этого лизоблюдства, — Лариса Васильевна морщится и отворачивается так, словно ей поднесли блюдо со вкусным, а она все равно не хочет его облизывать. — Начальник там придумал, и кто-то: «Да-да, конечно», — говорит тоненько, передразнивая. — А хорошо ли это будет, плохо ли… Если он… Ну, как вам сказать… Если он был уверен в своей правоте, то никогда бы не признал, что начальник прав.

— Но это сложно, мы все под начальниками ходим.

— А он считал, что коленопреклонение ни к чему хорошему не приведет. Каждый должен иметь свое мнение.

— Но это не всегда возможно, потому что…

— Ну, потому так и живем, на-вер-но-е, — перебивает она, — что мы очень любим… — запинается, — лизнуть одно место, аж снизу до маковки. А если бы каждый свое мнение отстаивал… Он мне этого не рассказывал, потом старшие офицеры сказали: «Лариса, ты знаешь, что вот такой случай был…». В генеральном штабе министерства обороны было совещание всех родов войск, которые должны были входить в Чечню. Он единственный встал и сказал: «Я считаю… — на этом месте Лариса Васильевна понижает тон, чтобы он походил на мужской, говорит спокойно и с расстановкой, как и должен говорить офицер, — …что мы не готовы. Поймите, с той стороны сидят такие же офицеры, закончившие такие же военные училища и академии. Почему вы думаете, что Дудаев глупее кого-то из вас?» Дудаев получил такое же образование, как и генерал Романов, — это Лариса Васильевна говорит уже от себя.

— Тогда сложно было поверить в то, что большая Россия не готова идти против маленькой Чечни.

— Не надо забывать, что у них были очень хорошие консультанты с противоположной стороны, у них там было очень много иностранцев, я не буду говорить, что там были те, те и те, но они были. И их там было достаточно. И надо всегда понимать, что война — это полигон для испытания нового оружия… чтоб вы знали… Там впервые применилось определенное… взрывное устройство.

— С чьей стороны?

— И с нашей, и с той. Там даже в плен захватили англичанина, военного специалиста, который специально приехал посмотреть действие этого оружия.

— Лариса Васильевна, генерал Романов хоть и воевал в Чечне, но он все равно миротворец. И кто бы сейчас что ни говорил, на той войне он был из тех российских офицеров, которые не работали на стороне зла…

— Да, он всегда был противником войны. Он всегда говорил, что любая война заканчивается миром.

— Тогда по каким же законам устроен этот мир, который в первую очередь выбивает тех, кто на стороне добра? Почему это случилось с добрым Романовым? Вы непременно должны были об этом думать в течение шестнадцати лет.

— Не напрасно говорят, что война выбивает лучших — лучших, — повторяет она шепотом, а потом еще раз по слогам произносит «луч-ших». — Это же ненормальная обстановка, войну же нельзя назвать естественным состоянием, она всегда как-то… Даже Великая Отечественная, ведь много же генералов было, и не все они были такими, как Черняховский, Рокоссовский, многие же были обычными… если не сказать бездарными… Мне папа рассказывал, какие совершали подвиги и сколько полегло — незаслуженно и… неправильно и… не-оп-рав-дан-но… А были генералы, которые, может быть, лучше подготовлены были, более ответственные, ценящие жизнь солдатскую… И среди этой массы на войне они выделялись, как индивидуумы…

— А что главное в любом генерале?

— Понятие о ценности жизни… Жизни — конечно. Ко-неч-но, — втолковывает она мне, повторяя, и до меня доходит, что это от привычки разговаривать с человеком за пеленой. От привычки не быть уверенной в том, что ее слышат и понимают. И от знания, что говорить все равно надо. — А что может быть ценней? Вот этот создатель всех наших ноу-хау, миллиардер…

— Стив Джобс?

— Он… И он, наверное, отдал бы все миллиарды, если бы ему сказали, выбирай — жизнь или деньги. Наверное, он выбрал бы жизнь. А почему нужно только свою жизнь ценить, а солдатскую — нет? — она шепчет, словно я маленькая. Словно скажи я сейчас «Нет, надо ценить жизнь только свою», она погладит меня по голове и будет уговаривать шепотом. А если я буду упорствовать, она меня пристукнет легонько, а потом даст конфету. — Это квалифицирует подготовку офицера, — продолжает она негромко. — Если человек… именно че-ло-век, а не просто кто-то в мундире, как в оболочке… Если человек любит свою семью, своих родителей и свою страну, он всегда будет ценить чужую жизнь. Мы с ним очень много говорили на эту тему… У него же отец воевал, и у меня отец воевал. Его отец рассказывать о войне не любил, он очень тяжело ее переживал, поэтому… Ну, как не хранить жизнь другого, если второй жизни нет? Ну, нет… Мы же не роботы, чтобы взять и запчасть поставить новую, глядишь — и пошел. Как это больно бывает… Для матери. Для жены. Для сына с дочерью потерять отца… Это же… тяжело… — говорит она через нос.

— Где вы были, когда вам позвонили?

— А мне не звонили, — отвечает она, словно сбросив напряжение, которое в начале встречи сковало ей все — и гортань и грудь. И оно летит вниз, поднимая оттуда эмоции, которые Лариса Васильевна хотела избежать. И если сейчас отвернуться и затылком слушать ее голос, можно думать, что она плачет. Сидит и плачет, вытирая слезы руками. Я поворачиваюсь к ней — она не плачет. — Не нашлось такого офицера, чтобы смог мне позвонить. Это было как раз в субботу, он обещал в отпуск на несколько дней… Мы готовились к его приезду. Дочь пришла с работы, включила телевизор и позвала меня. Это было примерно в полтретьего дня. Тогда уже сказали, что его помощник полковник Заславский погиб… Про солдат ничего не говорили. А его самого в это время доставляли во Владикавказ, в госпиталь. Я начала звонить дежурному по войскам, в его-то кабинет было звонить бесполезно, его телефон будет молчать… Мне сказали: ой-ой-ой, вам сейчас будут звонить. Через час или два перезвонил один из них и сказал, что он сейчас в госпитале, тяжело ранен, и в ближайшее время привезут сюда.

— Что вы себе говорили?

Лариса Васильевна вздыхает. Поднимает блестящие глаза. За ее спиной появляется девочка семи лет, с двумя косичками.

— Только бы не умер, — выдыхает. — Только бы не умер…

— Бабушка, — говорит девочка, — а когда дедушка станет новеньким?

— Насть, — строго откликается Лариса Васильевна. — Иди, поиграй…

Девочка отходит, останавливается у бильярдного стола и широко открытыми глазами следит за шарами.

— Молилась, только чтоб не умер, — быстро говорит Лариса Васильевна. — Потому что его помощник не выжил… Было у меня предчувствие, что-то должно было случиться… Сны плохие… Люстра… Я и подумала, что меня залили, но мастер Маша сказала, что все сухо… А это было накануне… На-ка-ну-не… Может быть, скажете, мистика, но… ужасно… Настроение у меня было ужасное.

— Вы бываете у генерала каждый день. Что вами движет — любовь или привычка?

— А вы думаете, что к этому можно привыкнуть?

— Жизнь показывает, что можно. Да вы и сами знаете, как много брошенных в больницах.