Викентий Вересаев - Пушкин в жизни

• Название: Пушкин в жизни
• Автор: Викентий Вересаев
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1984

В. В. Вересаеву принадлежит видное место среди писателей-реалистов XIX – начала XX века, чье творчество формировалось под непосредственным влиянием революционного движения. Он является одним из лучших представителей критического реализма предреволюционной эпохи.

Работа В. Вересаева «Пушкин в жизни» открыла в свое время жанр хроники характеристик и мнений. В настоящее издание вошли те главы из книги «Пушкин в жизни», в которых отражается зрелый период жизни и творческого пути поэта. В комментариях и примечаниях помещены новые материалы к биографии Пушкина, найденные уже после того, как Вересаев завершил свое исследование, в частности, выдержки из дневников Д.Ф. Фикельмон, А.А. Олениной, из переписки Карамзиных, Гончаровых и других.

---

Недооценка Хомяковым философско-трагедийной линии творчества поэта объясняется в значительной степени распространенным представлением о Пушкине как о веселом и легкомысленном «гуляке праздном», сложившемся еще в ранний период его литературной биографии. Научный уровень публикаций поздних произведений поэта после его смерти не давал возможности читателю до конца понять их глубину и силу. Многое оставалось неопубликованным (например, «Пора, мой друг, пора…» и др.).

49

В 1962 г. была опубликована переписка Николая I и его сестры Марии Павловны, великой герцогини Саксен-Веймарской. В письме от 4 (16) февраля 1837 г. царь писал:

«Здесь нет ничего такого любопытного, о чем бы я мог тебе сообщить. Событием дня является трагическая смерть Пушкина, печально знаменитого, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной, притом что она не была решительно ни в чем виновата.

Пушкин был другого мнения и оскорбил своего противника столь недостойным образом, что никакой иной исход дела был невозможен. По крайней мере, он умер христианином.

Эта история наделала много шума, а так как люди всегда люди (истина, с которой ты не будешь спорить, размышление весьма глубокое), то болтали много, а я слушал – занятие идущее впрок тому, кто умеет слушать. Вот единственное примечательное происшествие». В ответе на это письмо говорилось: «То, что ты сообщил мне о деле Пушкина, меня очень огорчило: вот достойный сожаления конец, а для невинной женщины ужаснейшая судьба, какую только можно встретить. Он всегда слыл за человека с характером мало достойным наряду с его прекрасным талантом» (Временник – 1962).

В 1977 г. были опубликованы материалы из архива вюртембергского посланника в России К. Гогенлоэ, в том числе депеша с донесением о дуэли Пушкина, которая служит точным комментарием к монаршей переписке: «Об этой злополучной дуэли больше не говорят, и мне передавали, что таково желание императора, положившего конец всем разговорам на эту тему. Между тем Пушкин по-прежнему оплакивается своими многочисленными друзьями, и по этому грустному поводу глаз постороннего наблюдателя мог убедиться еще раз, насколько сильна и могущественна чисто русская партия, к которой принадлежал Пушкин, хотя правительство императора, без сомнения, не должно сожалеть о человеке, который в своих сочинениях постоянно проповедовал свободу и даже несколько раз нападал на высокопоставленных лиц, имея в виду их нравственность и их политические мнения. Назначение Пушкина историографом было только средством связать его перо и отвратить его от поэзии, в которой каждый стих выражал чувства, мало соответствующие тем, какие бы хотели видеть у большинства нации» (Временник – 1977, с. 12).

50

К легендам, созданным вокруг Пушкина при жизни, прибавилась в наши дни еще одна: утверждают, будто бы на Дантесе во время дуэли была кольчуга или еще какое-то защитное приспособление, которое и спасло ему жизнь. Современники думали иначе, они считали, что пуля, пробив руку, попала в пуговицу и рикошетировала.

Легенда о «панцире» распространилась после публикации в журнале «Нева» в 1963 г. статьи В. Сафонова, специалиста по судебной медицине, в которой он высказывал предположение о существовании кольчуги, так как пуговицы на кавалергардском мундире, по его словам, располагались в один ряд, и там, где должна была бы быть спасительная пуговица, была только мягкая материя. В обсуждении поднятого Сафоновым вопроса приняли участие специалисты целого ряда профессий. Помимо пушкинистов в ней участвовали специалисты по баллистике, истории военного костюма, судебные эксперты. В итоге заключение было единым. Нет никаких оснований полагать, что на Дантесе было надето какое-то пулезащитное устройство. Кольчуги вышли из употребления в XVII в., и с тех пор не известно ни одного случая их использования для Защиты от пуль. Осколки мелких колец могли бы сделать рану гораздо опаснее. Никаких пуленепробиваемых жилетов в те годы не существовало, да и надеть его под плотно пригнанный гвардейский мундир было бы невозможно. Наконец, риск позора, которому подвергал себя этим дуэлянт, был настолько страшен, что, по тогдашним понятиям, был гораздо хуже смерти. Что же касается пуговиц, то они изготовлялись из серебра и твердых сплавов, и пуля вполне могла, ударившись 66 одну из них, отскочить в сторону. И последнее: кавалергардский мундир, тот, которым пользовались зимой, был двубортным – на соответствующем месте была необходимая пуговица.

51

Указание Л. П. Гроссмана основано на письме Н. И. Гончаровой. Как выяснилось, поставленная на этом письме дата является ошибочной. Первый ребенок Е. Н. Гончаровой-Геккерн, дочь Матильда, родилась 19 октября 1837 г. В ноябре 1838 г. Е. Н. Гончарова писала брату из Эльзаса: «Моя маленькая дочка прелестна и составляет наше счастье, нам остается только желать сына». В мае 1840 г. после рождения своего третьего ребенка Е. Н. Гончарова писала: «Я чувствую себя превосходно, уже три недели, как я совершенно поправилась. Вот что значит хороший климат, не то что, не прогневайся, в вашей ужасной стране, где мерзнут с первого дня года и почти до последнего. Да здравствует Франция, наш прекрасный Эльзас, я признаю только его. В самом деле, я считаю, что, пожив здесь, невозможно больше жить в другом месте, особенно в России, где можно только прозябать и морально и физически» (После смерти Пушкина, с. 264–295).

52

Дантес, встретившись в Бадене с Андреем Карамзиным, был, безусловно, заинтересован в том, чтобы оправдаться в глазах Карамзиных, так как мнение этого дружественного Пушкину семейства, пользовавшегося уважением в высшем свете Петербурга, могло со временем отразиться на его карьере. Александр Карамзин понял игру Дантеса прежде других и предупреждал брата еще в марте 1837 г.: «Нашему семейству он… заявлял о своей дружбе, передо мной прикидывался откровенным, делал мне ложные признания, разыгрывал честью, благородством души и так постарался, что я поверил его преданности госпоже Пушкиной, его любви к Екатерине Гончаровой, всему тому, одним словом, что было наиболее нелепым, а не тому, что было в действительности. У меня как будто голова закружилась, я был заворожен, но, как бы там ни было, я за это жестоко наказан угрызениями совести, которые до сих пор вкрадываются в мое сердце по многу раз в день и которые я тщетно стараюсь удалить (…). Он меня обманул красивыми словами и заставил меня видеть самоотвержение, высокие чувства там, где была лишь гнусная интрига; верно также и то, что он продолжал и после своей женитьбы ухаживать за госпожой Пушкиной, чему долго я не хотел верить, но, наконец, сдался перед явными доказательствами, которые получил позднее. Всего этого достаточно, брат, для того, чтоб сказать, что ты не должен подавать руку убийце Пушкина» (Переписка Карамзиных, с. 191–192).

Однако несмотря на предупреждение брата и его совет, Андрей вновь сближается с Дантесом. В письме домой от 15 (27) июля он рассказывал: «…За веселым обедом в трактире… Дантес, подстрекаемый шампанским, заставлял нас корчиться от смеха. Кстати о нем. Он меня совершенно обезоружил, пользуясь моим слабым местом: он постоянно выказывал мне столько участия ко всему семейству, он мне так часто говорит про всех вас и про Сашу особенно, называя его по имени, что последние облака негодования во мне рассеялись, и я должен был делать над собой усилие, чтобы не быть с ним таким же дружественным, как прежде» (Старина и новизна, XVII, с. 320–321).

53

Геккерн писал Д. Н. Гончарову из Вены 21 октября 1843 г.: «Два моих предыдущих письма уведомили вас о плохом положении нашей горячо любимой Катрин. С тех пор письма, которые я получил, имели только одну цель: подготовить меня к ужасному несчастью, поразившему нас, – мой бедный славный Жорж лишился супруги, а у его несчастных детей нет больше матери. Наша добрая, святая Катрин угасла утром в воскресенье около 10 часов без страданий, на руках у мужа. Это ужасное несчастье постигло нас 15 октября. Я могу сказать, что смерть этой обожаемой женщины является всеобщей скорбью. Она получила необходимую помощь, которую наша церковь могла оказать ее вероисповеданию. Впрочем, жить так, как она жила, это гарантия блаженства. Она, эта благородная женщина, простила всех, кто мог ее обидеть, и в свою очередь попросила у них прощения перед смертью. Наш долг – безропотно покориться неисповедимым повелениям провидения!!» (После смерти Пушкина, с. 322–324).

По тому же поводу писала Д. Н. Гончарову и Н. Н. Пушкина: «Ужасно подумать, что Кати нет больше на свете. Каковы должны были быть ее последние минуты – она оставляла четверых маленьких детей; мысль эта должна была быть ей очень горька – бедная, бедная сестра» (После смерти Пушкина, с. 331–332).

54