Якоб Ланг - Наложница фараона

• Название: Наложница фараона
• Автор: Якоб Ланг
• Издательство: Континент-Пресс
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-7523-0005-3

Третий том серии «Восточная красавица» — «Ковчег зари» — целиком посвящен иудейской старине. Из романа немецкого писателя Якоба Ланга «Наложница фараона», названного Фейхтвангером «маленькой энциклопедией средневековья», вы узнаете о жизни еврейской общины в средневековом германском городе. В повести израильской писательницы Марианны Бенлаид «Косматая на тропе любви» впервые в мировой литературе описаны «житие и деяния» демонов иудейской мифологии. Произведения отличаются занимательным сюжетом, тонко выписанным психологическим обликом героев.

---

Так говорила семь дней. Потому что семь дней положено оплакивать умершего. Семь дней на полу и в разорванной одежде…

* * *

Теперь о том, что было с жителями города.

Когда Андреас всю ночь ходил среди людей Риндфлайша, от человека к человеку; многие в городе поднялись на стены и вглядывались вдаль. Не было понятно, что происходит с людьми Риндфлайша. И многими в городе овладело недоверие. Многие разочаровались. Одни ушли спать, другие остались охранять город.

Всю ночь Андреас ходил среди людей Риндфлайша. Говорил с каждым внимательно. Каждому отдавал свою душу.

И войско Риндфлайша рассеялось, люди его ушли.

Только один Раббани осознал, что это дело Андреаса. Сафия много раз спрашивала себя, почему отец не помог Андреасу. Или нельзя было так резко спрашивать об отце (даже себя нельзя было так спрашивать): почему не помог? Или возможно было несколько ответов? Первое, конечно, было то, что отец все-таки был всего лишь человек; и, значит, многого не знал и многого не мог, и был подвержен разного рода случайностям. И если бы отец что-то мог, разве не сделал бы для себя и для Сафии? Но нет, всё не было так просто и легко. Отец мог и не мог, он был свободен и что-то сковывало его. Отец был подвержен случайностям, он многого не мог предусмотреть, предугадать; но эти случайности были трагическими и, в сущности, они не были случайными. Она знала, что в сущности она и есть она; она убеждала себя в том, что она — это не только она, та, которая существует сейчас, здесь, но и еще что-то другое, еще какая-то другая она; но полной уверенности все же не было. Но отец ясно чувствовал и знал себя другого, у отца была полная уверенность… Почему отец не спас Андреаса? Или он должен был дать Андреасу умереть; для того, чтобы потом снова сделать Андреаса живым, но уже здоровым, избавленным от болезни? И что-то не соединилось, трагическая случайность произошла, предощущение отца оказалось ложным? Она вспомнила один из рассказов о Христе. Когда ему прислали весть о том, что его друг Лазарь болен, Христос не пошел к нему сразу, а ждал, пока Лазарь умрет. Потому что он должен был не вылечить Лазаря, а воскресить. Значит, сделать иным, избавить от чего-то, что-то дать?.. Но как же эти предсмертные мучения? Как можно выносить мучения друга, близкого человека? И знать, что ты можешь вылечить… Мучения Андреаса… Как же он мучился, без помощи… Но все эти ее размышления такие путанные, тягостно-мучительные, и, по сути, заводящие в тупик…

Отец сидел в ее комнате, на низком табурете, как сидел обычно Андреас. Она сидела на полу, поджав под себя ноги, совсем близко к отцу.

— Он будет живым снова, когда-нибудь? Я увижу его тогда? — спросила она с такими тихими слезами, и голос ее чуть прерывался.

— Увидишь, — отвечал отец, и в голосе его была тихая уверенность.

— И тебя, и маму? — спросила она, как маленький ребенок, которому нужны близкие.

— Да. И многих увидишь…

Он замолчал. И она подумала, ведь это он просто не решается сказать ей, что она будет несчастна.

— Но когда-нибудь я буду счастлива, хотя бы немного? — спросила она. И ей показалось, что она хочет этим вопросом больше утешить отца, чем себя.

— Будешь, — отец отвечал тихо и подкрепил свои слова кивком…

И отец сказал, что и Андреас будет счастлив. Но когда это будет? Время пойдет назад или вперед? Или рассеется как-то, пойдет как-то странно и непривычно? И люди бредут во времени, забывая себя, и жадно впивая мгновения того, что чувствуют счастьем…

Как поняли все, что это Андреас рассеял войско Риндфлайша? Кто сказал об этом? Раббани сказал? Или кто-то из уходивших людей Риндфлайша? Но вот уже в городе знали о том, что сделал Андреас. И никто не объяснял, сами вдруг поняли, что ему теперь очень плохо, что ему нужна помощь, что за это спасение города он отдал себя…

Но когда ночью пришли к его дому, увидели его мертвым на мостовой.

* * *

Сын Риндфлайша ушел, оставив оружие и бросив награбленное. И все люди Риндфлайша ушли с пустыми руками. На равнине остались палатки и всё брошенное. И поодаль от дороги и у монастыря были темные пятна большие на месте костров. Городские ворота открылись и вышли жители города. Бродили молча и не решаясь прикоснуться ко всему оставленному, брошенному. Никто не знал, чье это; всё это некому было возвращать, можно было только взять себе; но на это не поднимались руки, даже у самых бедных. И вдруг разожгли снова костры, и стали молча бросать, метать всё в огонь, стали жечь палатки. Много темного и серого дыма поднялось к небу. И вот уже ничего не было, и дыма не было. И снег пошел.

Какое-то время город был охвачен странным воодушевлением. Подобное сильное воодушевление долго продлиться не может; и нельзя осуждать людей за то, что оно не длится долго; но оно было.

Молиться о самоубийцах нельзя, но во всех городских церквах читались молитвы об упокоении души умершего и люди молились об упокоении его души. Все христианские обряды были на похоронах.

У иудеев самоубийцу поминать можно. В еврейском квартале молились о душе Андреаса, который ушел в мир свой, и душа его — душа праведного.

Все знали, что он праведный, святой.

Надгробие, которое было сделано на могиле Андреаса, описано подробно в хронике Гирша Раббани. Это работа всё того же мастера — резчика Иоганна. Надгробие изображало лежащего юношу, руки его были сложены крест-накрест на груди, глаза были закрыты. Это надгробие не дошло до наших дней; когда и при каких обстоятельствах оно погибло — неизвестно; могила Андреаса также не сохранилась…

* * *

В ставшей ныне библиографической редкостью книге эссе Грюна «Чудо в человеческой жизни»[10] приводится относящийся к XVIII столетию рассказ о предпринятых на кладбище известного нам города раскопках. Раскопки были предприняты в связи с подготовкой к строительным работам. Было обнаружено много хорошо сохранившихся старинных украшений и деталей одежды. В последний день раскопок было найдено на сравнительно небольшой глубине, в сухой песчаной почве, тело мужчины в одежде XIII века. Поражали полная сохранность одежды и трупа, который лежал, что называется, «как живой», со скрещенными на груди руками; глаза были закрыты, как у спящего; темные волосы и ресницы выглядели совсем как у живого; красивое, по-восточному смуглое лицо казалось лицом только что спокойно уснувшего человека. Еще не успели решить, что же делать с этой удивительной находкой, как на глазах у всех присутствовавших начала она исчезать; причем это отнюдь не был процесс убыстренного разложения чудом сохранившегося в земле трупа, вдруг оказавшегося на воздухе. Лежащий человек действительно исчез; в какие-то несколько мгновений его не стало, как будто и вовсе не было; о подобном явлении, вероятно, и можно сказать: «растворился, растаял в воздухе»…

Тело Андреаса ушло для того, чтобы жить снова, терпеть все мучения жизни и ее радости; соединилось вновь с его чистой душой…

* * *

«Судьба или жизнь — я не знаю, как это назвать лучше, — она мелочная и не имеет сознания; она яркая и тусклая, красивая, жестокая, приманивающая, страшная, непонятная. Она существует и не существует, о ней ничего нельзя сказать и о ней можно говорить много. В ней можно находить разные достоинства, ее можно порицать, жалеть, проклинать. Она — НАЛОЖНИЦА ФАРАОНА. То ли он действует через нее, то ли исполняет ее повеления. От нее нельзя уйти.

Но ведь и я не бессильна. И от меня уйти нельзя. И потому она не сможет одолеть тебя. Да, она обыкновенная, странная и неведомая. Но я тебя не отдам ей. Ты будешь жить.

Книгу будут читать и ты будешь жить.

Я хочу, чтобы ты жил.

Я хочу, чтобы ты жил в покое и свободе. И чтобы ты оставался со мной.

В моей книге о тебе, в ней все будет: еда и питье и превращения, и естественные все отправления и нужды, и все запахи, цвета и цветы. В ней будешь вырастать, болеть и веселиться; будут мысли, душа, рассуждения, пение и музыка; и много разных моих живых погрешностей в описаниях. Будет все: огонь, вода, земля, воздух… Только бы ты жил… Все будет. Жизнь будет. Будешь ты.

Книгу будут издавать. Она будет стоять на полке, лежать на постели, раскроют ее на столе и сверху будет зелень древесная. И сделается книга пухлая и страницы будут желтые, оттого что ее будут много читать. Будет полдень тихий и в саду будет мягкий солнечный свет. Будет вечер зимний и в комнате будет тепло. И ты будешь жить.

Но неужели нет тебя? Где глаза, пальцы, лицо? И ничего нет, а только мои слова о тебе? Неужели только мои слова? Никакие слова тебя не стоят. Ты лучше, ты лучше, ты лучше…

Не хочется верить, будто ничего не осталось от тебя, кроме этих моих слов любви к тебе…

Но неужели ничего, кроме моих слов о тебе?.. Нет, я так хочу, чтобы ты жил. Живи, живи, я прошу тебя…»

Перевела с немецкого Фаина Гримберг

От переводчика