Адель Кутуй - Неотосланные письма [Повесть и рассказы]

• Название: Неотосланные письма [Повесть и рассказы]
• Автор: Адель Кутуй
• Издательство: Татарское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Татарский советский писатель Адель Кутуй (Адельша Нурмухаметович Кутуев) родился в 1903 году, в селе Тат. Канады, Кузнецкого уезда, бывш. Саратовской губернии. Обучался в сельской школе, затем, с переездом всей семьи в Самару, учился в Самарской трудовой школе. Там он посещал литературный кружок, которым руководил известный русский советский писатель А. Неверов, стал сам писать стихи. Много учился у Маяковского.

Адель Кутуй написал много стихов, рассказов, повестей и пьес. Большую известность ему принесла талантливо написанная повесть «Неотосланные письма», изданная несколько раз и вышедшая в переводе на русском языке.

Замечательный журналист Адель Кутуй в первые же дни Великой Отечественной войны ушел добровольно на фронт, принимал участие в ряде боев, был активным участником славной обороны Сталинграда, несколько раз был, награжден правительством. Адель Кутуй умер 16 мая 1945 года от тяжелой болезни в военном госпитале.

---

Но я никому не сказал о своих сомнениях, слишком мало верилось в то, что Кахарманов остался жив.

Дальнейшее сложилось так. Брошенный в мертвецкую командир перед рассветом пришел в сознание. Сначала он просил пить. Потом почувствовав, что зябнет, начал шарить руками около себя и понял, что лежит среди покойников в холодной мертвецкой. Собрав последние силы, он подполз к двери и стал кричать и стучать. Он долго кричал, даже охрип. Он стучал до тех пор, пока силы не оставили его… Передохнув, снова стучал. Его услыхал охранник и спросил через дверь:

— Кто там?

— От…крой, пожалуйста… от…крой…

Открыв дверь, охранник, человек набожный, перепугался, увидев перед собой полураздетого, среди покойников, человека, с трудом поднимающего голову и говорящего: „Дай руку…“

Охранник закричал, принялся молиться. На крик сбежались врачи и некоторые больные. Кахарманова снова положили в палату. Узнав меня, задыхаясь, он тихо сказал:

— Что вы делаете, доктор. Мне кажется, у вас черный халат… Но я буду еще бороться.

Я не знаю, как я не покончил с собой. В каком состоянии я был — не помню. Помню, что убежал из города Ч. Уже находясь в другом городе, я прочитал в одной из газет о смерти Тагира Кахарманова в госпитале.

Я снова задаю себе последний вопрос: „Не я ли был виной смерти Кахарманова? Я“.

Прошло два года. Я жил как дикарь. Меня преследовали слова: „Что вы делаете, доктор? Мне кажется, на вас черный халат“. Я забывался только на работе. Я старался честным трудом смыть с себя прошлое. Я работал ночами, но мне казалось, что я делаю слишком мало, чтоб считать себя честным человеком.

Меня премировывали, но каждый раз, принимая подарки от друзей, я не мог открыто смотреть в глаза, будто слышал: „Что вы делаете, доктор?“

Я старался не выделяться. Я избегал наград, похвал. Но время залечивает раны, стирает следы. Я немного успокоился.

Но недавно, посетив на дому больного мальчика, я увидел на стене портрет Тагира Кахарманова, снятый, очевидно, в 1920 году. Снова на меня нахлынуло прошлое: палата, мертвецкая… Я испытываю мучительные угрызения совести. Мне кажется, я сойду с ума. Я не боюсь ареста. Вовсе нет. Меня не пугает арест. Я не могу смотреть людям в глаза. Это страшно. Я не могу разговаривать с женой, детьми. Прошу вас наказать меня и тем самым освободить от суда совести. Иначе я не успокоюсь… Я не пишу вам адреса своего. Я сам принес письмо и жду вашего решения.

Риза Раджапов».

Утро зажгло солнцем окна. В комнате посветлело. Устланный чистой скатертью стол празднично дымился пирожками и блестел жарким самоваром.

Раджапов, выйдя из прокуренного кабинета, удивился, улыбнулся виновато и сказал:

— Доброе утро. Вы садитесь. Я скоро вернусь…

Он ушел. Били часы, перечеркивая стрелками минуты. Его не было.

Он торопился. Он почти бежал по улице. Передав письмо в комендатуру, он сел, ожидая вызова. Уперев подбородок в руку, он думал: «А дома ждут. Может быть, придется очень долго ждать. Как они будут без меня? Надо написать им. Возможно, дадут свидание».

— Пройдемте в шестидесятую комнату. Я провожу вас, — услышал он и, поднявшись, тяжело ступил на лестницу. Когда открыл дверь, навстречу из-за стола приветливо поднялся человек усталый, с седыми висками, поправил ремень.

— Садитесь, Риза Валеевич.

— Спасибо. Я пришел, лучше поздно чем никогда. Вы прочитали мое письмо? — он смял пальцы в кулак.

— Ваше письмо прочитал начальник отдела. Но из-за неотложных дел он пока не может вас принять. Он поручил мне пока побеседовать с вами. Так вот, товарищ Раджапов, все что написали, нам известно.

— Как известно?! Я же никому об этом не рассказывал.

— Дело, о котором вы пишете, разбиралось еще в 1921 году и закончилось.

— Не закончилось! — сказал Раджапов и встал. — Если закончилось, так почему же меня не арестовали?

— Во-первых, вы скрывались; во-вторых, ваше преступление не в такой уж степени тяжелое, как вы его описываете; в-третьих, когда вас разыскали, стало известно, что вы изменились, сильно изменились. Вот что, товарищ Раджапов, я бы вам советовал идти домой и продолжать свою работу.

Раджапов почувствовал облегчение, точно он все это время карабкался на большую гору, нависал над пропастью, обдирал ногти, полз по острым камням. Все кончилось разом. Весело зазвонил телефон.

— Вас ждет начальник. Вторая дверь налево. До свидания, Риза Валеевич.

За дверью Раджапов передохнул, вытер платком лицо: «Но не может быть, он ошибся? У него удивительно доброе лицо. Может быть, он пожалел меня? И все остальное скажет начальник?»

В коридоре было просторно и тихо. Раджапов для чего-то долго вытирал ноги о мягкую подстилку. Наконец постучал.

— Войдите!

Раджапов вздрогнул, замешкался — перед ним стоял Тагир Кахарманов. Он улыбался. Раджапов не успел даже поздороваться.

Кахарманов, держа его руку в своей, говорил:

— Не будем вспоминать о прошлом, доктор… когда-нибудь, только не сейчас. Если бы я знал, что вы беспокоитесь… Да, скажу пока не забыл: большое вам спасибо за сына. Моя жена часто вспоминает вас. Говорит: «Возьму сына и пойду к доктору благодарить его». Ее удерживает только несмелость.

— А ваша смерть? Ведь в те годы в газетах писали, что вы умерли?

— Когда из госпиталя позвонили и сообщили, что я умер, кто-то сразу же поторопился связаться с редакцией газеты. А все выяснилось только тогда, когда главный врач был арестован. Вы знаете, между прочим, он сильно лютовал на вас. Он сказал: «Все раскрылось только из-за того мямли», то есть из-за вас. Ну ладно, оставим все это. Перейдем к вашему новому «преступлению».

— Как?

— Вы обещали моему сыну: «Я тебя познакомлю со своим Вилем». И он ждет теперь. Не сдержали своего слова, доктор. В этот выходной я жду вас в гости. Согласны?

Раджапов засмеялся.

— Согласен, спасибо…

ТОСКУЮ Стихотворение в прозе Перевод Р. Кутуя

Удивительные, душистые цветы чужой стороны. Я вдыхаю их аромат. Я вдыхаю, но мне все равно не хватает воздуха — спазмы в горле. Тихий запах полыни с родного поля исцелил бы меня.

Тоскую, сильно тоскую по тебе, Родина моя.

Я из чистых ключей, из глубоких колодцев пью ледяную воду. Я пью, но не могу утолить жажду. По вольной Волге, широкому Дону, быстрой Арагве и светлому Диму я тоскую. Тоскую по их родной воде — только глоток, только глоток из устоявшегося лугового озера я пил бы, как редкое вино.

Я тоскую, сильно тоскую по тебе, Родина далекая.

Я шел через Карпаты. Я у финляндских озер отдыхал, но не видел ничего вдохновеннее Казбека, величественнее Эльбруса, легче белых чаек на родных озерах ничего не встречал.

Разве повторима твоя красота, Родина моя?

Я прохожу через деревни, города чужой стороны. Я иду в Берлин. Букеты цветов несут мне дети. Седые старики прозрачное вино наливают мне. Девушки-чужеземки протягивают из корзин виноград и улыбаются, говоря:

— Ты нас от смерти спас. Иди к нам, красивый парень. Нашим гостем будь. Останься с нами…

Но я не могу улыбаться — их вино не опьяняет меня, их улыбки не согревают меня, и я продолжаю дальше свой путь. Я будто вижу веселые, с рассыпающимся гомоном праздники в далеком доме, когда даже усталые ноги танцевать идут от легкого вина. Я будто вижу тонких девушек, и они согревают меня, смеющиеся дети согревают меня.

Я гордо иду — я в чужбине победителем, не пленником прохожу. Для меня распахнуты ворота каждого двора, любые двери для меня открыты. Но я не войду в них. Я думаю о святом доме своей земли. Я спешу к нему, к его порогу. Я знаю, дорога к дому лежит через Берлин — и я спешу туда, чтоб никогда не было мучительного расставания с Родиной.

Ярость закипает во мне, нестерпима тоска по родному краю, и я запеваю:

Родина ваша некрасивая.
Вода ваша невкусная.
Домой возвратиться хочу.

Я пою. Мы выходим на площадь. Девушки польки поздравляют нас, хорошие песни поют нам, но моя душа далеко — я по своей Красной площади тоскую, я из дома присланные письма читаю. Друзья и родные мои спрашивают меня:

— Скучаешь ли?

Сердце сжимается. Я отвечаю:

В большой дороге
К Родине моей
Мне телеграфные столбы
Указали путь.

— Тоскуешь ли? — спрашиваете. Разве можно не тосковать.

Истосковался, сильно истосковался по тебе, Родина моя.

Любовь к тебе окрыляет меня, возвышает меня, приближает к тебе.

Где, как не на чужбине, открываешь вдруг, затосковав, что нет для человека дороже единственной Родины, священнее ее.

Чем больше тоскую, тем острее тосковать хочется. Грусть настолько сильна, что верю в возвращение.