Пер Лагерквист - Улыбка вечности. Стихотворения, повести, роман

• Название: Улыбка вечности. Стихотворения, повести, роман
• Автор: Пер Лагерквист
• Издательство: Панорама
• Жанр: Поэзия
• Год: 1999
• ISBN: 5-85220-576-1

Творчество широкоизвестного классика шведской литературы, лауреата Нобелевской премии за 1951 г. Пера Лагерквиста (1891–1974) представлено впервые переведенными на русский язык стихотворениями, в которых писатель «пытался найти ответы на вечные вопросы, стоящие перед человечеством».

В том включены также повести «Улыбка вечности» и «Палач», роман «Карлик» и «Выступление после получения Нобелевской премии».

---

А вот для двух детей, двенадцатилетнего мальчика и его подружки, болтавших без умолку, было утро. Для них всегда было утро. Им столько надо было сказать друг другу, что они никого и ничего больше не слышали и не замечали, и все для них было ново, и все было несомненно. Особенно мальчику было о чем рассказать, он торопился и перескакивал с одного на другое, до того он был полон всякой всячиной. Девочка восхищалась им безгранично. Просто ужас, сколько он всего знает и сколько всего перепробовал, а уж какой мастер на выдумки! Жизнь его была заполнена до отказа и страшно увлекательна. Летом он ловил сеткой в озере щук, в одном заросшем камышом заливе, солнце пекло, листья камыша были острые, как нож, а тишина стояла такая, когда даже дышать боишься, только под ногами чавкало, потому что дно было очень илистое. Он их столько ловил, этих щук, что еле-еле дотаскивал до дома, потом он их жарил, и для себя самого, и для других, кто хотел есть, иногда хватало для всего дома, где он жил.

У него была еще куча разных дел: но интереснее всего было, конечно, на озере. Один раз, зимой, это было в воскресенье, ему пришлось вытаскивать одного мальчика, который провалился в полынью, потому что лед еще не окреп, и главное, парень-то был отличный, хорошо, что удалось вытащить, это был его лучший друг, наверняка из него потом вышло что-нибудь стоящее.

И вот он про все на свете разведал и решил стать моряком и все повидать, все попробовать. И однажды в начале весны он соорудил себе парусник — из доски и рубашки, которую он стащил у отца, потому что она была побольше размером. Он хотел уплыть в другую страну. Ветер был как раз подходящий, волны были такие, что дух захватывало. Но когда он доплыл до середины, ветер вдруг переменился, чего он никак не ожидал. Его судно опрокинулось, и он оказался в воде. Зато было здорово интересно, и потом он же сам виноват, что путешествие не получилось. В общем, чего с ним только не бывало!

Девочка слушала его с сияющими глазами, она гордилась его подвигами не меньше, чем он сам, и страшно за него переживала. Она подстегивала его своими ахами и охами и бесконечными вопросами и требовала еще и еще. И он выкладывал ей еще и еще из неиссякаемых своих запасов. Вот, например, у него были собственные кролики и собственный огород, где он выращивал картошку. А еще он ездил на поезде, целых три мили проехал один. А еще умел отличать дождевые облака от обыкновенных, которые для того только и служат, чтоб ими любоваться. И он знал, в какие часы восходит солнце. А еще у него было ружье, из него он стрелял иногда ворон. Тут она нашла, что это все-таки жестоко. Но когда он сказал, что ничего подобного, потому что их просто ужас сколько расплодилось, она согласилась с ним. И он знал названия всех животных и птиц и умел подражать им и вообще подражать всем звукам, какие только были там внизу на земле. Чего он только ни знал, чего только ни умел!

Сама она, конечно, знала и умела неизмеримо меньше. Она только лишь играла в «классики» и собирала цветы, больше она ничего не умела. Ну и что из того, ведь теперь у нее был он, и она все равно узнала, как все интересно и весело.

Словом, они были счастливы. Все было правильно, все устроено как надо. И всего было так много что нечего было бояться, что когда-нибудь оно кончится. Они твердо знали, что им хватит. Окружавшая их тьма была расцвечена всем тем, что они взяли с собой. Они были безоблачно счастливы.

Но вот заговорил еще один взрослый:

Было утро, я пошел делать загон для скотины, которую уже пора было выпускать; время было раннее, солнце только всходило. Я шел березовой рощей, где бегал ребенком, пахло молодой листвой и земляникой на знакомых мне с детства полянках. Я шел и думал обо всем и ни о чем. Шел и думал о деревьях и светлеющих прогалинах между ними, все они были мне знакомы. Я шел и думал о ней, о той, которую любил и которая была сейчас дома, в усадьбе, и ждала меня и нашего первенца, которого должна была скоро произвести на свет. Кругом пели птицы, куковала кукушка в горах, где был сосновый бор. Я думал, что надо собрать земляники к ужину для жены и малыша. Так я шел, шел и вдруг услышал журчанье воды. Это был ручей, мой старый знакомый. Мальчишкой я соорудил тут мельницу, и мне захотелось еще раз взглянуть на нее. Я прошел немного берегом. Чуть выше по течению я увидел камни, на которых поставил когда-то свою мельницу, камни лежали на месте, но мельница исчезла, ее, конечно, унесло водой. В этом году было много воды. И слава богу, рожь взошла хорошо. Я думал о тех днях, когда ползал здесь мальчишкой по камням, сколько же времени я проводил здесь каждой весной. Тут я услышал где-то ниже по течению ребячьи голоса. Я вышел рано, время у меня еще было, и я направился туда. Ребята возились с мельничным колесом, лопасти у него были перемазаны чернилами, им, видимо, не терпелось поставить свою мельницу, они аж пыхтели от усердия. Я сказал: раньше течение было сильнее вон там. Они сказали: теперь лучше ставить здесь. Я постоял, посмотрел. Потом через болотце вышел снова на свою тропу.

Солнце уже хорошо пригревало. Я надрал бересты, сделал коробок и набрал в него земляники, полный коробок, я знал тут места. Сам я уже не очень любил землянику, не то что в детстве, я собирал для своих. И вот я пришел на наш выгон.

Землянику я поставил в траву. Вытащил жерди для изгороди, которые завез сюда еще на прошлой неделе, прихватив березовых веток для обвязки: на нашем участке этим было не разжиться; приятно пахло молодой листвой. Я работал до тех пор, пока солнце не поднялось уже высоко в небо.

Я так рад, что у меня было то давнее утро.

Так он говорил, и лицо его все светилось.

И еще один сидел, занятый своими думами. Это был убийца. Он убил человека, он шел к этому пятьдесят лет: надо было привыкнуть к этой мысли, собраться с духом. Сначала это был долгий-долгий день, сияющий день без конца и края. Он трудился при свете солнца, он был мастером по закладке фундамента, такое уж было у него занятие. Сияющий день, казалось, никогда не кончится. Он любил женщину, она любила его. У них родилось много детей. Он ходил с ними в лес, он рассказывал им про деревья, и про море, и про облака, и про камни. Дети подрастали. Сыновья стали большими, они мыслили одинаково с ним. Девочки думали обо всем как мать. Дальше — больше. Он отпустил большую бороду. Сыновья тоже стали бородатые и говорили басом, как он. Девочки повыходили замуж и нарожали детей. Сыновья тоже. Дальше — больше. Солнце все сияло и сияло, никак не закатывалось. Жил на свете человек, которого он хотел убить, но для этого было слишком светло. И он трудился и трудился, он всегда был счастлив. Сияющему дню не было конца. Он облысел, он купил себе меховую шапку. Но был на свете человек, которого он хотел убить. И вот наконец наступил вечер.

Он крадучись выбрался на дорогу. Небо было в тучах. Он осторожно шел через поле. Тот, другой, был все время где-то впереди. Он остановился и прислушался, перепрыгнул через канаву, ринулся к лесу, сухие ветки трещали под ногами. Он шел на цыпочках. Пригнувшись. Затаив дыхание. Тот, другой, был совсем близко.

Начался спуск. Дорога стала узкой, пошла оврагом. Ветер шумел в деревьях. Стояла непроглядная тьма. Он радовался темноте, расстегнул ворот рубашки. Дорога становилась все уже, спуск все круче. Скользкие камни и мокрая палая листва. Он лег и пополз. Чтобы продвигаться неслышно. Тот, другой, был совсем рядом. Он тоже полз. Слышно было его тяжелое дыхание. Сам он полз не дыша. И вот он вскочил, прыгнул вперед, бросился на него всей тяжестью, подмял под себя. Потом он вонзил нож себе в грудь.

Теперь он сидел здесь и думал. Он опустил лоб на подставленную ладонь, потом медленно поднял голову и недоумевающе поглядел вокруг.

Тот, волосатый, скулил утробным голосом из глубин тьмы.

Я жил на удивительной земле, заговорил еще один, в глубине ее был огонь. Мы жили на земле и были счастливы. Мы сеяли и убирали урожай, как делали наши родители, все наши предки во все времена. Мы выращивали виноград и зерно в широких долинах, мы сажали оливковые деревья на склонах гор. Смысл жизни был нам ясен. А теперь послушайте, что я вам расскажу.

В домике близ самой горы жила Джудитта. О ней-то в общем и пойдет мой рассказ. Она не то чтобы как-то отличалась от других девушек в нашем селении, просто она была красивее всех. Когда она шла по тропинке со своей корзиной на голове, все вокруг расцветало радостью и ласточки взмывали выше к солнцу. А солнце сияло у нас всегда, сколько наш город себя помнил. Небо было высоко и далеко, все вокруг нас было от земли, все земное.

И Джудитта была вся от земли, вся земная, как никто другой. Когда она шла босиком по селу, оставляя на земле след своих больших ступней, она пела задорнее всех. Но вечером, когда девушки, громко болтая и смеясь, собирались у колодца, она клала голову на колени подруге и молча слушала, как они болтают, груди у нее были налитые и тяжелые, как у зрелой женщины, она улыбалась странной улыбкой — нет, счастье еще не пришло к ней.