Ольга Фомина - Я решил стать женщиной

• Название: Я решил стать женщиной
• Автор: Ольга Фомина
• Жанр: Контркультура

Ольга Фомина — один из лучших фотографов Москвы, добившаяся признания и успеха в области рекламной фотографии, сделала попытку найти себя на новом для себя поприще — в литературе. Ее первый роман «Я решил стать женщиной» — автобиографический. Это драматичная история о жизни модного фотографа, снимающего звезд нашей российской поп-сцены и известных политиков, это повествование о жизни человека, меняющего пол, и о связанных с этим непростым процессом забавных приключениях. Это история о любви, о ревности, о семейных взаимоотношениях, о потерях — история, написанная эмоционально, иронично, с юмором и всем понятным языком.

---

Прошло несколько дней, я потихоньку привыкала к проживанию в студии, мне нравилось просыпаться с сознанием, что ехать никуда не надо и не надо прорываться сквозь пробки на дороге по пути на работу: правда, пожалуй, это было единственным достоинством такого проживания. Но привыкаешь ко всему, и незаметно я привыкла и к этому. Ответственность уже не висела надо мной — обеспечить семью и ребенка нормальной квартирой, я поехала в ИКЕЮ, докупила недостающие предметы быта и в агентства больше не звонила: Оставшись в студии на несколько дней, я проживу в ней несколько лет, часто ощущая себя бездомной.

* * *

— Лизочка, я хочу с тобой поговорить.

— Ну, чего, папа. У меня «барби» купается, — Лиза сидела на диване в студии и играла с куклами. Я села рядом.

— Лизуль, ты уже большая. Послушай меня и не сердись на меня сильно, — Лиза повернулась и с испугом посмотрела на меня, она сама всё поняла. — Лиз, я ушёл от мамы:

— Па-а-па, — она расплакалась. — Ты злой! Почему?

Я обняла её.

— Лизочка, мы с мамой так ругались в последнее время. Я буду видеться с тобой часто-пречасто…

— У всех есть и мама, и папа… — она горько плакала, уткнувшись мне в плечо, я тоже расплакалась.

— Лизочка, мамочка хорошая, я её люблю, я не знаю, почему мы так часто ругаемся.

— Если бы любил, то не ушел бы от нас.

— Я не от вас ушел, а от нее. Может быть, пройдет время, мама успокоится, и я успокоюсь, мы соскучимся друг по другу, и мы опять заживем вместе.

— Ты врешь, ты не вернешься:

— Не знаю:, - я тяжело вздохнула. — Лиза, мама молодая и красивая, она еще может выйти замуж, может быть счастлива. Со мной ей, наверное, нехорошо. А у тебя есть и папа, и мама, и они тебя любят больше всего на свете. Мы будем по-прежнему вместе с тобой и мамой куда-нибудь ходить, если мама, конечно, захочет. На все выходные я буду тебя забирать: и всегда, всегда, когда ты этого захочешь, — Лиза уже редко всхлипывала, мои доводы, я видела, не успокоили её, но она отплакалась и замолчала: замкнулась и полдня не разговаривала со мной. Большая травма на маленьком сердечке моей дочки, и нанесла её я.

— И что дальше? — Маша стояла со злым лицом наизготовку выяснять наши отношения.

— Ничего, — ответила я. Выяснять мне было уже нечего.

Я привезла Лизу домой, она тут же схватила в охапку нашу полосатую киску и убежала в детскую. «Пойдём, поговорим», — позвала меня Маша угрюмо. Мы с ней закрылись на кухне и стояли сейчас друг против друга: она вся напряжённая, я уставшая.

— Если хочешь, можешь вернуться, — видимо, это было предложение мира, но озвученное почему-то враждебным, ядовитым голосом. Чтобы я не перепутала интонации и не подумала, что это предложение от её доброты, лицо своё Маша оставила злым и ненавидящим. Смотрю я на него грустно, изучаю родное когда-то лицо: нет, не родное, это лицо чужого человека.

— Не хочу, — отвечаю я.

— У меня нет денег снимать эту квартиру.

— Я буду её снимать, пока её сдают нам, и пока Лиза ходит в этот садик.

— У меня нет денег на жизнь, я не работаю:

— Я буду давать: и буду приглашать тебя на съёмки, как визажиста и парикмахера.

— Мне не нужны от тебя деньги:

— Ладно, Маша. По-моему, ты не одна живёшь, а с моим ребенком. Считай, что я это для неё делаю. Да, и какая разница, Маша: успокойся, — Маша с облегчением вздохнула. Я понимала её, деньги на жизнь и где жить — важная тема. — Есть ещё квартира двухкомнатная наша. Если срок аренды на эту квартиру закончится и её не продлят, то переедете тогда туда: в свою.

— А ты?

— Сниму что-нибудь. Тебе какая разница.

— Ты зря на меня обиделся, мне надо было срочно к Кате Стеценко съездить.

— Хорошо.

— Что хорошо?

— Съездила? Хорошо. Я не буду это обсуждать. Надоело всё, Маш. Дай Бог, чтобы у тебя сложилось всё хорошо. Маша, пойми, я ушел не потому, что я плохой: То есть, может быть, я и плохой, самый плохой, самый худший, может быть, я в чем-то виноват, может быть, виноват во всем, но только не в нашем разводе. Если ты будешь вести себя с другим мужчиной также, как и со мной в последний год, то и он уйдет, никто этого не вынесет. Тебе всё равно придется взглянуть на себя. Мне жаль, что всё закончилось именно так.

— Я жалею, что познакомилась когда-то с тобой. Лучше бы не выходила за тебя. Ты заранее рассчитал, когда меня бросить, — у Маши опять начиналась истерика.

Когда-то я разговаривала с Леной Ван, жаловалась на жизнь, вспомнила Лену Соколович, мою девушку перед Машей, обронила фразу, что, если бы женилась на ней, то не знаю, прожили бы мы с ней всю жизнь или нет. И сказала, что на Маше я женилась сразу без колебаний потому, что не было в моей душе никаких сомнений, была как раз эта уверенность, что проживу с ней всю жизнь до самого, самого конца. Лена тут же перезвонила Маше, всё переврала, и сказала ей, что я женился на Маше, заранее зная, что проживу с ней ровно десять лет, а потом разведусь: Или у Лены что-то с головой:, или у Маши всё трансформировалось в желаемую обиду?: Не знаю: Эта тема навсегда стала основной для обид, перерастающих в конфликты и Машины истерики: «Ты Лене говорил об этом, она мне сама сказала:», — и Маша в сотый раз начинала цитировать Лену и декламировать никогда не произносимые мной слова.

Лене я никогда этого не прощу: за такую дружескую помощь в наших семейных отношениях:

* * *

Не доходила Лиза в свой садик. Прошло три или четыре месяца, закончилась аренда, и Маша с Лизой переехали в нашу старую квартиру в Тушино. Моя мама заранее начала хлопотать, хотела устроить Лизу в садик, где когда-то работала сама. Конечно, ей было приятно и помочь нам, и приятно, что ей с радостью помогают на старой работе и помнят её, и, конечно, ей было приятно показать там Лизу. Но Маше надо было всем досадить и в последний момент она отвела её в другой детский сад.

В другой садик она тоже не походила, наступали майские праздники, а за ними лето, а за ним школа и первый класс: «Маша, зачем надо её на один месяц устраивать в сад? Или пусть она тогда в мамин уже доходит, — хороший садик в парке, на каждую группу отдельный домик, бассейн есть:» «Нет, мне далеко ездить, найми мне нянечку, вон Ваны для Максимки наняли и мне найми:» Далеко — это две остановки на трамвае. «Хрен с тобой! Делай, что хочешь», — я решила с Машей не спорить и успокаивала маму: «Не сердись на неё, у неё от развода крыша поехала, пройдет время, она успокоится». Предваряя описание дальнейших событий, скажу — не успокоится. Я даже иногда думаю, надо было разводиться, чтобы так и не избавиться от тех же самых, как и до развода, ежедневных, без единого выходного нервотрепок? Лучше бы жили по-прежнему вместе, чуть-чуть, но было бы всё-таки спокойней. Думаю: и гоню эту мысль прочь.

Заболела мама, заболела серьезно, заболела не неожиданно. Она никогда не отличалась хорошим здоровьем. Каждый день я ругалась с ней и пыталась добиться от нее, чтобы она легла в больницу. «Да, хорошо», — говорила она. — «Вот дождусь пенсию и лягу: через недельку:» Через неделю она говорила: «Праздники пройдут и:».

А потом еще причина и еще…

* * *

Я приехала к бабушке и к маме вечером, бабушка лежала на противопролежневом матрасе, он негромко жужжал, вибрируя и стимулируя этим кровообращение. Я помогла усадить бабушку на импровизированный её унитаз — стул с отверстием посередине и ведром под ним. Когда мы ее поднимали, я заметила маленькое пятнышко на ноге над пяткой, так: совсем небольшое — натёртость или помятость. Но цвета оно было той огромной язвы на спине, того старого мокнущего пролежня. «Неужели еще один. Неужели новый пролежень?» — подумала я.

За пару дней оно увеличилось, увеличилось совсем немного. Потом два дня меня не было, я не заезжала. На следующий позвонила мама: «Приезжай, у бабушки нога вся красная, наверное, тоже пролежень».

Я приехала, было раннее утро, в комнате светло и солнечно: В комнате на виду, никуда не прячась, делала свою работу Смерть. Ей не надо было прятаться в темноте, она работала в любое время дня и в любую погоду. Она впервые пришла в наш дом, но я узнала ее сразу и ее присутствие безошибочно ощутила.

— Вот, смотри, — мама скинула одеяло с бабушкиных ног. Одна нога знакомого мне пурпурного цвета до колена, на другой ноге такое же ползущее вверх пятно до щиколотки: Можно было и не показывать, мне и так было все понятно.

— Мам, бабушка сегодня умрет…

Мама застыла и расплакалась. Я села, как обычно, на диван, бабушка была без сознания. Я поцеловала ее в щеку…теперь я с ней прощалась. Было грустно, но на душе было спокойно. Моя бабушка прожила счастливую жизнь и долгую… Я встала и поправила ее ногу, на ноге так и остались, как на пластилине, вдавленные отпечатки моих пальцев, — нога была совсем безжизненная. «Наверное, это гангрена», — подумала я. Мы с мамой долго сидели молча. Потом я уехала. Она позвонила через несколько часов. Я приехала, приехал и Игорь.