Владимир Крупин - Спасенье погибших

• Название: Спасенье погибших
• Автор: Владимир Крупин
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

«Да, девушка, а вы на какой язык будете переводить? На английский? Но есть ли у них слово «оскотинились»?! Нет? Странно. У нас даже фамилия такая есть. И что это доказывает? То, что мы себя не жалеем, что мы прежде всех заговорили о несовершенстве природы человека, об отклонении от норм божиих. И что? Начали, как порядочные, с себя, а только того и добились, что все радостно закричали: они сами о себе говорят, что у них есть скотинины. Еще выдумали судить о нас по нашей на себя критике. Вы так, девушка, переведите: пока не до конца очерствели наши чувства,— или: пока не окостенели ваши чувства и есть еще надежда на ваше спасение, вы сможете плакать над письмами с фронта.»

---

Да, я готов ответить на вопросы. Как живу? Ничего живу, из меня еще антифриз не потек. А почему живу и не старюсь: правду говорю, вот и весь разговор. Проверяйте на любых ЭВМ, мне ведь не жениться, закладывайте данные в вашу машину да смотрите, чтоб провода не сгорели. Много и плохого закладывайте: дел не довожу до конца, могу руки о скатерть вытереть, суп не умею тихо есть, на совещаниях, сидя в последних рядах, ехидничаю по поводу доклада, еще… А изменяю ли жене? Пишите — он вздохнул, задумался и произнес: «Никогда! Но закладывайте».

Скажу, я все скажу и всем скажу, и вам персонально, гражданин следователь, и не надо кулаком стучать и бить не надо, я и так без зубов, овсянкой питаюсь, под Толстого работаю, и пинаться не надо, и так печень увеличена, куда ей еще, в какие пределы, я все скажу, — и не оттого, что я ссучился или какой сексот, штука в том, что мне скрывать нечего, в чем мне, гражданин следователь, колоться? Запишите для прокурора и судьи, что не надо тюрем, ибо когда есть правда, то нет преступлений, нет сроков, нет блоков усиленного режима и некуда забуривать равных тебе. У них слова «пайка» и «вертухай» ни в каких словарях не ночевали, вот собаки, опять по морде, дайте хоть рот от крови ополоснуть, договорить же надо, спасибо, доктор, ну и работенка у вас, на мне хоть отдохните, не все вам смерть констатировать, пора вам всем и секрет мой узнать, сядьте в рядок, господа присяжные. Библия где? Полотенце дайте руки вытереть. Так, а теперь его под ноги, шагайте через кровь, шагайте, ничего, вы и не через это переступите, вы же мне добра желаете. Клянусь говорить правду. Но стыдно клясться на книге, в которой сказано, что клясться нельзя. Букварь сюда! «Мама мыла раму». Мама, я ни разу в жизни не лгал, и мне не верят. О, теперь мордой об стол, да это еще цветочки. Разве я не касался лицом стола, например, по пьянке, поспишь на пирушке меж салатом и заливным, но тут я фигурально, тут вы мне не мое шьете, а каково же портным, когда их на цугундер волокут? Но теперь-то зачем? Или вы на мне учите подчиненных, тогда давайте, вот я уже и на полу и лицо у решетки, а оттуда сыростью, гнилью, но все хоть какая-то свежесть, только бы еще по ребрам не пинали, и так уж все болят. А то, из которого женщину вырезали, и не ищите, женщины свое не отдают, ой!

Спасибо, я очнулся. Нет, я не курю. Разрешите мне быть рабом фразы, ваше превосходительство, фраза такая: «Умные говорят, счастливые поют», кем прикажете быть? У нас в армии старшина до обеда заставлял ямы рыть, а после обеда закапывать, умнейший человек! Тут в том пунктик, что мы не яму копали, а характер улучшали и не яму закапывали, а свое нехорошее, разболтанное на оси прошлое. А еще, друзья мои, я знал сумасшедшего, который рвал книгу, разбрасывал по платформе, а потом подметал. Тут есть сермяга. Он сам с собой говорил, не находя равных себе, а вы меня с вами вынуждаете говорить. Тих-хо, я снова на старте фразы: счастливые поют, слышите, воздух огласило пение, певец за сценой: страстью и негою сердце трепещет, пламя желаний в кипучей крови у него. Люди поют, так когда им думать? Да, братишечки, видел, видел я счастливых людей. Был я в этом райском месте, а границ у него не видел. Вначале народишко тот показался мне сдвинутым, чего это, думаю, все поют, работать надо. А потом разобрался: а чего бы им не петь, когда работа в радость, жизнь в радость и проблем нет. Сколько я там обретался, не знаю, то есть дней и ночей, ибо нет там ночей, сплошной день, нет ночей, нет ночной жизни. Не жизнь — песня. И дети поют, ибо есть у них и дети, и порядочные. В двух смыслах: порядочные — значит, крупные, и порядочные — значит, не свиньи. Но как получаются дети, не скажу, не знаю, отступлю тут в тень деликатности, есть дети, и все, дорогие слушатели, кому неинтересно, могут выйти.

Главный секрет их счастья, что у них нет секретов. Нет, и все. Отсюда следует: они не лгут, не суетятся, не подсиживают друг друга, не устают, не торгуют. Они независимы, потому что хотят очень мало, не хапают. Чем мы плохи? А тем, что бессильны перед своими пороками. Нет у меня барахла, и я несчастен. А зачем оно?

Вы что думаете, я все буду говорить, говорить, а потом заявлю, что это был сон, что все было голубым и зеленым, нет, давайте без мифологии, ее дни сочтены: любой миф был реальностью, богатыри жили, а потом измельчали и выдумали, что это выдумка. Ничего это не во сне, был я там. Что мне там сказали? Первым делом сказали: «Личный состав контрольно-пропускных пунктов приветствует идущих на досмотр». Все мне радовались. Народ в основном прозрачный. Остановился поговорить, голос слышу, а нет никого. Начинаю двигаться, опять встреча: «Идущие вперед и выше приветствуют тебя». Это же не о спорте, иду вместе с ними, но сил нет, тело не то, грешное тело, тормозит сильно. А под ногами будто завод какой — подземное гудение. Но там не тот свет, а наш. А они прозрачные, ибо очистились от черноты пороков, чего им не светиться, чего ж им не быть прозрачными, если отскребли они скверну зломыслия.

Подходят, спрашивают: «От чего хотите избавиться?» «От пьянства, — отвечаю. — Хочу начать движение «Трезвым — в гроб»». Думаю, начнется разговор о социальных причинах, о том, что деньги некуда девать, тут же проблема сахара в сельской местности, нет, говорят, дело в шее. Как? Так. Допросите свой желудок, хочет он пить эту гадость, хочет он сжигать себя, зарабатывать язву, расщеплять бормотуху на кислоту и дерьмо? Не хочет? Почему пьет? Заставляют, шлют команды. Кто? Хозяин, то есть голова. Она же и ногам приказывает: беги, пока не закрыли, постарайся без очереди. В голове все дело, в голове. А как она приказы шлет, каким образом, кто сигналы передает, по каким каналам, кто связной? Шея, брат, шея. По ней сигналы идут. Испытания были — башку оттяпают, разве тело хочет выпить? Не хочет. Так что все дело в шее, отсюда наука шеизм, ее изучение называется шееведением. Такое, брат, шейство и такое шеевидение. Но шея нужна, она еще голову может на свет солнца повернуть, она чуть ли не главнее головы. Говорят, жена — шея, хотя муж — голова. Ой, не уйти, не уйти нам от проклятого женского вопроса. Кажется, какое несчастье, если любит меня такая-то миссис, зачем губить жизнь тягостью переживаний? И зачем мне ее любовь? Зачем вообще любовь этих лживых, продажных существ? Когда из-за них все: воровство и обманы, зависть и злодейство… о, кажется, я угодил своим палачам, меня уже не бьют. И то сказать, и из них кто женат, кто обманут. Я и женщинам могу прямо сказать: лживы вы и бессовестны, всем вам хочется получше того, что у соседки, или подруги, или сотрудницы по работе. Жадны вы и ленивы. Но любопытны. Все знать надо, что у людей творится, все надо, чтоб муж побольше зарабатывал, а вы все прибедняться будете. Что? Вы говорите, что вы не такие? Правильно, женщины, вы не такие, вы еще хуже.

А теперь, бабоньки, спрячьте меня под свои юбки, я буду из-под этого колокола на китовом усе про мужчин правду говорить. Вы сами понимаете, что я могу про них сказать, ибо к ним принадлежу. И вы, ученые, брысь под лавку, хороши и вы, проводя соглашательскую политику. Мол, есть отдельные, та-скать, недочеты, вранье все это — все мы до безобразия безобразны, и надо думать, как спастись, и не хвалить друг друга, а ругать. Все мы хороши, то есть глубоко несовершенны, и все дело в ремонте испорченной природы человека.

Опять! Опять прижали сапогом к канализационной решетке, по нисходящей идут, зря, ребята, я-то бессмертен, а вам скоро отчаливать, а я могу и без сознания полежать, я как в тумане, а туман для земли как пластырь на раны, смягчает. Такое ли бывало, мадам, а и просторно же душе, когда освобождается от тела, как не пожалеть бедных палачей — секрета они не узнали, да и вам, синьора, нечего сказать, не тянет мой секрет на сплетню, скучновато зевнут ваши матроны, вышедшие в час гасиенды на авеню почтовой марки, но скажу вам, ханум, у моих неумытиков в стране счастливых лизоблюдства не было, а почему не было — не было блюд, и вы, девушка, пока не стали мегерой, запомните, что если у них не было ночи, то они брали питание прямо из солнечных лучей, не верите? Зря. Не было лизоблюдства, не было, блюд не было, не было еды, а меня тягают третью неделю. Рад бы чего утаить, да нечего, нет тайн. И деньги нечего на разведку тратить, смешно же! Никуда я от вас не уходил, в себе был. В себе. Совершенство в нас самих, в нас самих и несовершенство, какая тут тайна, тут аксиомой за версту пахнет. Так что ерундой не страдайте, отпустите, мне идти надо, у меня скотина не кормлена.

О, мадам, вы даже не знаете, какие события случились со мною, вы все так же стоите у раскрытого набитого гардероба и все так же повторяете фразу: «Я совершенно голая, мне совершенно нечего надеть».

Коллеги, а как насчет того, чтоб пойти в баню? Между нами, девочками, о цветочках, ведь это античная традиция. Это вам не хи-хи, беги, аспирант, за веником. Великие дела в термах решались, давайте-ка растелешимся, ибо наг и бос пришел я в мир и отыду из оного. Э, братишка, ну у тебя и пузо, дай поносить. О, да тут лекция. Чего? Велят башкой о кафель ударяться? Этот лектор не дурак. Смотри-ка, он еще и магнитофоны просит выключить. Вот они все не уймутся, они опять за свое. Какой такой секрет он может рассказать? Я еще ни одного секрета в жизни не узнал и ни одного не рассказал. А людей, на этом спекулянтов, знавал. Один человек скажет пяти другим, что такой-то с такой-то спит, подумаешь, шарада, но кому-то интересно, и идет слух. А тот человек любому из пяти заявляет: как ты посмел рассказать, ведь я только тебе рассказывал. Так что давайте и башку и кафель побережем. Лучше вспомним, что в римских банях решили, что Карфаген должен быть разрушен, так какой это секрет, его в сенате каждый раз сообщали. И разрушили, и что? Опять шептаться? Коллеги, попросите чуть-чуть Боккерини да попрыгаемте-ка в бассейн.