Ивлин Во - Насмешник

• Название: Насмешник
• Автор: Ивлин Во
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-9697-0093-2

В том мемуарной прозы известного английского писателя-сатирика Ивлина Во (1902–1966) вошли его воспоминания о детстве и молодости — «Недоучка», а также путевые очерки «Турист в Африке». Во, сын известного издателя и литератора, с юношеских лет тяготел к искусству — был блистательным рисовальщиком, остроумным, наблюдательным журналистом, но по окончании Оксфорда понял, что его истинное призвание — профессия писателя. Автор «Мерзкой плоти», «Упадка и разрушения», «Незабвенной» был одним из самых популярных сатириков своего времени, продолжателем традиций Свифта и Теккерея.

В «Недоучке» он вспоминает свои детство и юность, воссоздает картину уклада английского общества начала прошлого века, нравов частных школ и Оксфорда, который он не закончил и уехал преподавать в провинциальный городок.

Пишет он и о своих коллегах по цеху Грэме Грине, Дэвиде Герберте Лоуренсе, Гилберте Ките Честертоне и других ярких личностях.

Путешествия для его современников были не просто открытием новых стран и знакомством с культурой населявших их народов — это была попытка переосмысления миссионерской политики «белого человека», полагавшего, что он спасает варваров, навязывая им свои законы, религию, уклад жизни. В Африке Ивлин Во побывал несколько раз — сначала в качестве журналиста, потом просто «спасаясь от тоски и депрессии», но в каждом описании его путешествия проявлялся цепкий, острый взгляд пристрастного наблюдателя. Недаром «африканские романы» «Черная напасть» и «Сенсация» — были горячо приняты читателем.

Evelyn Waugh. A Little Learning. A Tourist in Africa.

Перевод с английского В. Г. Минушина.

Художник Евгений Вельчинский.

---

Не обладал я и ораторскими способностями. Тем не менее чуть ли не в каждом семестре обряжался во фрак и произносил доклад, а довольно часто и выступал с места, спонтанно и неудачно; то, что я не имел успеха у публики, меня не огорчало, и участие почти во всех дебатах было только частью моей многообразной деятельности, в которую я погрузился с головой.

Я объявил себя тори, но не смог бы определить их политику ни по какой из текущих проблем. Уже активно действовала лейбористская партия, и к ней принадлежали Ричард Пэйрс и многие другие умные люди. Более того, к ней примкнули столько лучших умов, что я посоветовал одному знакомому социалисту, человеку средних способностей, податься лучше к консерваторам, потому что у лейбористов ему будет трудно пробиться. Он последовал моему совету и весьма преуспел.

У консерваторов был свой клуб, «Оксфорд-Карлтон», располагавшийся на углу Джордж-стрит. Он был скорее общественный, нежели политический, и, чтобы пройти в него, требовались не столько преданность партии, сколько членство в нем. Там стремились, и не без успеха, создать в миниатюре атмосферу столичного клуба. У либералов тоже был клуб, называвшийся «Новая реформа», на углу Корн-маркет, щедро субсидировавшийся Ллойд Джорджем и, как оказалось, вполне общественный. Когда «Святош» закрыли, его члены скопом мигрировали туда. Я равно посещал «Новую реформу» и «Карлтон»; а еще «Чатем», небольшой, якобы элитный дискуссионный клуб партии тори, не имевший собственного помещения и устраивавший встречи с глинтвейном в свободных комнатах в колледже. («Кэннинг», с которым мы устраивали ежегодный совместный обед, был точно таким же бесприютным клубом.) Посыльный доставлял из банка массу серебра — канделябры, табакерки с нюхательным табаком, коробки с сигарами, круговые чаши и проч. Говорят, оно исчезло во время Второй мировой. Еще я наведывался в «Белую розу», клуб, собиравший время от времени за обедом сторонников династии Стюартов. Он был под запретом, который наложил на его деятельность вице-канцлер в 1745 году, когда двое его членов были, как все считали, повешены на мосту Магдалины. Мы отмечали годовщину их казни, Реставрации, рождения баварского претендента на престол (выкрикивая верноподданнические поздравления) и другие события из истории Стюартов — сидя за обеденным столом в «Золотом кресте», куда регулярно наведывались с проверкой прокторы. Кто способен был петь, пел роялистские песни. Меня одинаково мало интересовали как интриги на Вестминстерском холме, так и реставрация Стюартов.

Большинство очень неопределенно выражали свои политические симпатии. У Теренса был двоюродный брат в Колледже Иисуса, взъерошенный, ходивший в вельветовых штанах, который сочетал увлечение коммунизмом и библиографией. Сам Теренс в то время разделял революционные убеждения русских студентов домарксисткой поры. Но лишь единицы относились к этому серьезно; они, эти немногие, намеревались строить общественную карьеру и надеялись обратить на себя внимание партийных деятелей в Лондоне. Большинству же из нас куда интересней был вопрос переизбрания продажных членов парламента от города, чем то, кто унаследует пост премьер-министра.

В университетское Дискуссионное общество могло быть принято любое лицо мужского пола, позаботившееся внести небольшой вступительный взнос, и по этой причине оно было более космополитичным, чем другие клубы или общества. Студентов негров было очень мало, если они вообще были, но азиаты присутствовали в большом количестве, и их обычно называли «черными», даже если речь шла о светлых египтянах или темнокожих тамилах. В этом не было ни малейшей злобы, просто сии экзотические фигуры казались столь же абсурдными среди камней Оксфорда, как пьяные туристы в храмах и мечетях Востока; на презрение по отношению к кому-нибудь из них персонально не было и намека и тем более на враждебность. Это было бы так же неуместно, как обвинять этих убежденных вегетарианцев в каннибализме. Мы, возможно, как-то ненароком оскорбляли их чувства. Несомненно, единственный мой знакомый уроженец Востока, сингалезец Бандаранаике возвратился в Коломбо яростным антибританцем. (Это чувство не спасло его, и соотечественники расправились с ним, когда он лишился защиты британской короны.) В Дискуссионном обществе эти политики из стран, внезапно обретших независимость, чувствовали себя как дома и добавляли нашим дебатам ту страстность, которой им обычно не хватало.

Думаю, уровень дискуссий был довольно высок, и разногласия чаще были выражением неприязни к главным докладчикам, нежели свидетельством несовместимости позиций. Помню одного такого докладчика, это был бойкий американец, который внес предложение поддержать сухой закон. Линия той или иной политической партии не имела решающего значения при выборах президента общества. С другой стороны, большую роль играла преданность своему колледжу. В некоторых колледжах, в том числе крупнейших, было относительно мало членов общества. В мое время кандидату от Сент-Джона или Вустера было легче стать президентом, чем кандидату от Магдален.

Бюсты выдающихся президентов прошлого внушают мысль, что сей пост служил стартовой площадкой в заоблачные высоты власти. Я знал одного человека, социалиста, настолько одержимого тщеславием, что он остался в колледже на лишний семестр, тайком подрабатывая (поскольку был беден) в хоровой школе Нью-колледжа. Его так и не избрали президентом Дискуссионного общества, не сделал он с тех пор и карьеры в политике.

По правде сказать, не многие из тех, кто занимал кресло президента в мое время, достигли больших высот. Единственный мой сверстник, ставший премьер-министром (в отличие от злополучного Бандаранаике), — это сэр Алек Хоум, в ту пору именовавшийся лордом Данглассом. Он никогда не выступал на заседаниях Общества и не принимал, насколько помню, активного участия ни в одном из клубов. Из тех, кто был президентом в мое время, один покончил с собой в молодом возрасте, другие стали журналистами или преподавали в провинциальных университетах. Я напрасно листал «Кто есть кто» в поисках перечня их достижений. Четверо из них широко известны: это Джим (или Скрим) Уэдберн (ныне граф Данди), Джералд Гардинер, королевский адвокат, Кристофер Холлис и Дуглас Вудраф.

В Уэдберне степенность уживалась с беспечностью. Он был протагонистом замечательной шутливой лекции по психоанализу «д-ра Эмиля Буша», которую подробно описал Кристофер Холлис в своей автобиографии «По дороге к Фромму». Он любил и шутки попроще, но тем не менее веселившие всех, например, налить джину вместо воды в графины на столе в Дискуссионном обществе, из которых ораторы частенько наливали себе, чтобы освежиться, прервав на секунду свои bon mots[157].

Джералд Гардинер (лорд Гардинер) был одним из немногих членов «Клуба новой реформы» и его президентом, кто не скрывал своей поддержки Ллойд Джорджа. Кроме того, он был редактором «Изиса» и президентом университетского Театрального общества. Он был гораздо старше большинства из нас. В мое время ему были присущи те элегантный вид и беспристрастная четкость выражений и формулировок, что производили такое впечатление на бесчисленные жюри. Как многих выдающихся личностей, прокторы сняли его с поста президента. Его провинность заключалась в опубликовании в «Изисе» статьи одного студента, критиковавшей ограничения, существовавшие в женских колледжах. Думаю, он был единственным президентом, снятым с поста во время своего правления.

Кристофер Холлис стал и остается поныне одним из моих самых близких друзей. Здесь я коснусь его выступлений в Дискуссионном обществе. Они были поистине удивительны, и, существуй у нас американский обычай избирать «самого многообещающего» студента года, я отдал бы свой голос за него. Но Кристофер был чужд честолюбия. Наша уверенность, что судьба уготовила ему сыграть большую роль в общественной жизни, не оправдалась. Не то чтобы мы переоценили его способности, нам просто было невдомек, какие качества требуются для достижения успеха на этом поприще.

У него был подлинный интерес к политике, который до некоторой степени притупили долгие сессии палаты общин, но во всем другом он представлял собой резкий контраст Джералду Гардинеру; одевавшийся небрежно, даже неряшливый, с резким голосом, он был невероятно добродушен и забавен, но без клоунских штучек, что были свойственны некоторым клубным ораторам (кроме Гардинера). В его шутках, как у Честертона, всегда присутствовала логическая «соль». Большую часть своей дальнейшей жизни он провел в выступлениях перед самой разной публикой во всех концах света. Ни один оратор не смог бы оставаться ясным и последовательным в подобных условиях. В Оксфорде у него была особенная публика, к которой он мог обращаться в уверенности, что каждая его аллюзия, каждый иронический намек будут поняты. Среди ораторов Дискуссионного клуба, которых мне довелось слышать, его превосходил только Роналд Нокс.