Н. Огнев - Следы динозавра

• Название: Следы динозавра
• Автор: Н. Огнев
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2013

Публикации забытой палеонтологической фантастики в серии «Polaris» продолжает фантастическо-приключенческая повесть Н. Огнева «Следы динозавра».

Повесть открывает новую грань дарования автора знаменитого «Дневника Кости Рябцева». Ее герои — французский палеонтолог Дормье, неугомонный тов. Френкель и разложившийся комсомолец Свистунов — отправляются в Монголию на поиски костей динозавров. Пережив ряд приключений в пустыне Гоби, они неожиданно для себя оказываются в гуще китайской революции…

---

Весь день возился Френкель с аппаратом. Без устали разбирал мотор, промывал свечи, притирал клапана, проверял магнето и вот, наконец, четко и чисто заработал мощный восьмицилиндровый четырестапятидесятисильный мотор.

На следующее утро, вместе с зарей, воздушная птица оторвалась от поляны за штабом и, описав круг над городом, устремилась на поток, унося пилота Френкеля, Антипыча и с ними вооруженного гоминдзюновского офицера. Тысячу километров до Учана Френкель надеялся покрыть не больше чем в шесть-семь часов.

Вместе с мотором стучало сердце Френкеля: — Спасти Ваську. Спасти Ваську. Во что бы то ни стало.

22. Сердце революционного Китая

Тысячи ног, отбивая такт, мерно громыхали по широкой, пыльной дороге. Жаркое солнце, скрываясь в облаках пыли, только-только всползало над громоздкой крышей арсенала; а уже несколько часов под ряд топотали ноги. Гремели, раскатываясь и наезженных колеях, высокие колеса. Дробно рокотали, изредка цокая по камням, неподкованные копыта. Звенели, гудели, сипели, заливаясь нестерпимым верезгом трубы — медные, деревянные, жестяные. Захватывающе ныли огромные мирские раковины. Барабаны всех видов, разных размеров — от огромного в два-три обхвата, до маленького, по которому настукивают концами пальцев, держали ритм. И все покрывалось безудержным, могучим, как буря, радостным ревом — ревом возбужденной, доведенной до экстаза, до экзальтации многотысячной толпы.

Это был первый смотр революционной армии в Учане после его взятия.

Тысячи, тысячи, десятки тысяч кое-как одетых, вооруженных сборным оружием, но воодушевленных одной идеей, одним желанием свободы вышагивали под грохот многочисленных оркестров.

Сворачивая с дороги, выстраиваются на обширном поле: пехота, артиллерия, кавалерия, инженерные войска, отряды партизан-добровольцев, размещаются рядами, линиями, стройными массами, а в центре — краса и гордость революционного Китая — непобедимая дивизия Вампу.

Знамена, флаги, значки, эмблемы алеют, голубеют, пестреют, трепещут в пыльном воздухе. А высоко под облаками — с трещотками, со свистульками яркие точки: национальная игрушка, спутник всех китайских праздников, воздушные змеи.

Кругом шумная, крикливая, возбужденная толпа. Цепь часовых с трудом сдерживает напор; каждый хочет прорваться к рядам солдат, сказать ласковое, почтительное слово, сунуть кусок лепешки, горсть рису, бобов, а не то просто во всю ширину рта крикнуть прямо в лицо радостный привет. А рядом, по обочине, еще более многочисленные толпы: на собаках, на ослах, на верблюдах, на велосипедах, в тележках, в повозках, в тачках, а главное — пешком. Деи, женщины, старики, молодежь — и неслыханное, невиданное дело: подстриженные девушки-студентки…

Солнце лезет все выше и выше: жарко, душно, пыль забирается в глаза, в горло, в нос… Энтузиазм растет: не стихают оркестры и не смолкают крики радости и возбуждения.

Войска выстроились; по дороге промчались, стуча, мотоциклетки и автомобили. И вдруг оборвалась острая и нежная мелодия китайской музыки. Замер шум толпы: на дороге крытый автомобиль, на подножках, с обеих сторон — солдаты. Автомобиль завернул к войскам, рассыпался спрыгнувшими солдатами, выбросил высокого человека в белом китайском костюме — и умчался.

Сотни тысяч глаз неотступно следят за высоким человеком. Вот, шагнул несколько раз, остановился, поднял руку. Крик, безумный по своей мощности крик потряс воздух.

— Ман-шью!.. Ман-шьюуу!.. Уууууу!..

Ало-голубые знамена, качнувшись, склонились.

Один за другим подбегали автомобили, с членами ЦК Гоминдана, с членами Реввоенсовета Южного Правительства. Один за другим вожди быстро взбегали на многочисленные крытые трибуны. Один за другим возникали митинги.

— Память великого Суна да живет вечно… — Дивизии Вампу десять тысяч лет здравствовать.

И, вслед за лозунгами:

— Ман-шью… Ман-шьюуууууу…

— Гомин-дан — ман-шью!

Рев, рев подобный реву моря, грохоту грозы, урагану, тайфуну:

— Уууууу… Ууууу…

И никто вначале не заметил точки, появившейся над горизонтом. Зачем смотреть на небо, когда на земле невиданный во всей тысячелетней истории Китая — такой праздник, праздник не для богатых, а для бедноты. Но точка неуклонно росла, близилась, расширялась, стала крестиком, и вот уже — ровный рокот мотора. Тысячи глаз в небо. Воздушная машина, несущая смерть. Враг или друг? Скорее — враг.

Дула винтовок устремились вверх. Толпы шарахнулись от трибун. Пулеметы задрали короткие морды.

Но самолет уверенно снижался, и вот уже стали видны на его крыльях красные солнца.

— Японец!

Залп, залп… Гигантские трещотки пулеметов.

И вдруг — с самолета — ало-голубое знамя Гоминдана.

Свои!!!

Но самолет уже у самой земли, судорожно выравнивается… и вот уже колеса катят его по земле.

С машины один за другим сошли трое. Один из них — в форме гоминдзюновского офицера — подошел к группе начальников, протянул пакет. Вытянулся и отчетливо произнес:

— Почтительное донесение от цзяня четвертой народной армии Хаоли-Фу блистательному Революционному Совету Гоминдана.

— Ман-шьюоууу!.. — грохнула толпа.

— В самую центру попали, товарищ Френкель, — сказал Антипыч, оглядываясь кругом.

— Какая разница с народной армией, — подумал Френкель, впервые сходя на благословенную землю Южного Китая и вглядываясь в стройные ряды обутых и подтянутых солдат Кантонской армии.

23. Никаких гвоздей

— Э, братишка, что же, — пыхал перегаром какой-то ужасной водки обнявший Ваську Свистунова солдат. — Нечто они люди? Они вроде обезьян. Опять же — разбойники. Хунхузы они, вот они кто. И самый ихний главный — Чжан — старикашка — тоже хунхуз. Наша офицерня, конечно, к нему подслуживается, — ну, это все от мамона. Видел я его, Чжана-то. Ну, как есть из наших, из воронежских мужиков старого понятия. — Солдат вздохнул.

— А ты давно из России? — угрюмо спросил Васька. Тело болело и ныло, кисти рук, сдавленные наручниками, саднили; кроме всего прочего, хотелось есть.

— Я из России давно, — помолчав, ответил солдат. — Я, братишка, из России с самого Колчака. Забыл, с чем ее едят, Россию-то. — Солдат нехорошо ухмыльнулся. — Польстились мы на водку на дешевую… эххх!..

— Продали, стало быть, Россию за выпивку, — подковырнул Свистунов.

— Про-дали, — протянул было солдат, но внезапно обозлился: —А ты, знай-помалкивай, сволота… Помни, что ты есть арестованный. Тоже разговаривает.

Двуколка загромыхала по камням. Узкая уличка как-то сразу кончилась, открылась большая площадь. Возница-китаец, не переставая нахлестывать мула, обернулся и странно подмигнул Свистунову. Свистунов, недоумевая, осматривался кругом, и внезапно заметил: к телеграфному столбу на расстоянии четырех метров от земли была прикреплена человеческая голова; поодаль, у плетня, стояло распятое безголовое туловище.

— Вот как с вашим братом-коммунистами разделываются, — хвастливо сказал солдат. — Да вон, никак, еще одного угробить хотят…

На площади казнили не одного, а несколько китайцев. Полуголые желтые люди со связанными назади руками были поставлены на колени; около каждого высились большие белые доски с китайскими надписями; палачи в солдатских гимнастерках размахивали древними монгольскими секирами. Кругом, в отдалении, толпились отдельные кучки зрителей. Впрочем, народу было немного, видно было, что зрелище нередкое.

— Ну, а как в России-то? — спросил солдат, которому, видно, надоело молчать. — Голод, чай?… Падаль жрут?

— Да ведь я арестованный, — невесело ответил Свистунов. — Мне нельзя разговаривать.

— Говорили — налоги непомерные… Седьмую шкуру, будто, дерут.

— Кто семь шкур носит, с того седьмую и дерут… — неохотно ответил Васька; ему не хотелось разговаривать; тело продолжало болеть; где-то внутри родилась, и пошла разгуливать по всему телу мелкая противная дрожь.

— Не хошь ли хлебнуть? — неожиданно и вполне дружелюбно предложил солдат, вытащив из-за пазухи бутылку с мутной жидкостью. — Рисовая, ханшин называется. Градусов на пятьдесят будет…

Васька отказался. Солдат хлебнул сам, спрятал бутылку и достал из кармана краюху серого хлеба. Разломив ее пополам, солдат предложил Ваське. Хлеб был сырой и невкусный, весь в крупинках махорки; Васька стал, однако, есть с удовольствием. В штаб притащились к вечеру. Китайские солдаты окружили Ваську и повели в низенький, опутанный колючей проволокой, дом. Представитель китайского генерала — некий чин в шелковом халате — был надут и важен. Русский офицер с одутловатым лицом казался его подчиненным.

— Ты что, комсомол? — лениво и нехотя спросил офицер, наставляя на бумагу американскую автоматическую ручку.