Григорий Медынский - Повесть о юности

• Название: Повесть о юности
• Автор: Григорий Медынский
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Детская проза
• Год: 1957

---

— Вот мы с вами не жили в той жизни, не бывали на дворянских балах, а представляем»: «Толпа жужжит, за стол садясь». Это делает слово! — говорит Владимир Семенович классу, а потом, резко повернувшись к Борису, замечает:

— Любить нужно слово, молодой человек! Любить!.. Н-ну-с! Обрисуйте мне образ Онегина. Это, по-моему, как вы говорите, задавали!

До чего ж это тяжко, когда хочешь сказать, а не можешь — не хватает слов! А еще хуже, когда и сказать нечего!

— Евгений Онегин… — начал Борис, переминаясь с ноги на ногу, — Евгений Онегин — главный герой гениальной поэмы Пушкина.

— Не поэмы, а романа в стихах, — поправил Владимир Семенович.

— Романа в стихах, — как эхо, повторил Борис и откашлялся, соображая тем временем, о чем же ему говорить дальше. — Родился он… э-э-э… «родился на брегах Невы»… Отец его был барин, помещик, и дал сыну аристократическое образование… Он обладал умом.

— Кто обладал умом? — спросил учитель. — Отец или сын?

— Сын.

— Из вашей фразы можно понять и так и этак. Потом, что это за язык? «Он обладал умом»… Должен вам заметить, я не первый раз слышу от вас это слово. И один герой обладал умом, и другой герой обладал умом. Слова! А за ними — ни мысли, ни понимания. А еще чем он обладал?.. А откуда это видно? Чем это объясняется? И что из этого вытекает? Какую роль это играет в сюжете произведения? И, кстати, может быть, вы подыщете какой-либо другой глагол? «Обладал»… Нехорошо! Сухо!

Так, с грехом пополам, поминутно «экая» и покашливая, Борис рисовал некоторое подобие Онегина. Но подобием Владимир Семенович удовлетвориться не хотел, и обмануть его было трудно.

— Что ж это, молодой человек? — спросил он, берясь за ручку. — Думали: раз спросил учитель — можно не учить? Так-с?

— У него сегодня доклад, — среди общей тишины раздался робкий голос Вали Баталина.

— Доклад? — переспросил Владимир Семенович. — Какой доклад?

— По математике. О Лобачевском, — ответил Борис.

— Ах, о Лобачевском! Причина вполне уважительная! По этому случаю я вам поставлю два балла, молодой человек!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Полина Антоновна любила свой учительский коллектив и сжилась с ним. Пусть это были разные люди, иной раз очень разные — и энтузиасты, отдающие душу, и «урокодавцы», совмещающие в двух, а то и в трех школах, — но с годами между ними, возникло что-то общее, сблизившее их. Привыкли понимать друг друга с полуслова и в короткие встречи на переменах оценивать то или иное событие, нарушившее нормальный ход жизни; или в свободный час, попросту именуемый «окном», поспорить об ученике, плохом или хорошем, о том, как же нужно его в конце концов понимать, о своих удачах и неудачах в работе с ним; или затеять дискуссию о больном педагогическом вопросе, посетовав попутно на неповоротливость министерства и нехорошую, затянувшуюся оторванность от жизни школы Академии педагогических наук; или поделиться своими впечатлениями о прочитанной книге, о последнем занятии политкружка, о виденном спектакле.

Здесь же, в учительской, спустившись со вздохом на мягкий диван, можно было в беседе с товарищем пожаловаться на здоровье, на усталость, на безмерную тяжесть педагогического труда, на непонимание этого многими и многими, которым нужно бы это понимать и ценить, посоветоваться о том, как лечить больные ноги, на которых приходится часами стоять в классе, поговорить о личной жизни, о жизненных наблюдениях и впечатлениях, событиях и происшествиях, о том, как то или иное событие отзывается на детях, на молодежи, — и вот, смотришь, снова разговор вернулся к своему, к основному, дорогому и близкому — к работе.

Так постепенно, годами, создавалось то чувство локтя, которое сплачивало ядро учительского коллектива. Из него уходили одни, приходили в него другие, но чувство локтя сохранялось. Некоторые из новых учителей были неудачны, другие, наоборот, интересны и приносили в коллектив, в его традиции что-то свое.

Так, очень неудачным оказался преподаватель психологии Иван Петрович Рябцев, маленький, невзрачный на вид, с тонким, пискливым голосом, казавшимся совсем детским по сравнению с басами его учеников. Проходя по коридору во время уроков, можно было безошибочно определить, где ведет урок Иван Петрович, — из его класса всегда несется сплошной шум, гул и крики. Полине Антоновне еще не приходилось иметь с ним дела — психологию ее «воробышки» будут изучать только на будущий год, в девятом классе. Но об Иване Петровиче шли разговоры в учительской, шла речь и на педсовете, и директор на одном из районных собраний сетовал на педагогические вузы, выпускающие зачастую совершенно неподготовленных и неприспособленных учителей, не знающих, как приступиться к делу.

Очень ценным пополнением коллектива был пришедший в этом году Сергей Ильич Косарев, преподаватель физики. Подвижной и деловитый, он был врагом всяких сентиментальностей с учениками и в основу своей работы положил правило, что с ребят нужно больше требовать и больше их занимать.

Раньше физику в школе вел старичок, доживавший последние годы, слабый и равнодушный ко всему. Сергей Ильич застал в физическом кабинете полное запустение: шкафы без стекол, приборы без подставок, электрораспределительный щит, который не действовал. Вот он и начал, как он говорил, подражая Василию Теркину, «сабантуй». Он все вычистил, привел в порядок и стал добиваться у директора средств на остекление и дооборудование физического кабинета. Директор хитро улыбался, делая в смете свои пометки карандашом, но Сергей Ильич оспаривал эти пометки, отстаивая каждую цифру и утверждая, что ему совесть не позволяет держать физику в черном теле.

С некоторым сокращением сметы Сергей Ильич в конце концов согласился, но не смирился и, продолжая «сабантуй», стал дооборудовать кабинет своими силами: сам отремонтировал электрораспределительный щит, потом купил рубанок, молоток, пилу-ножовку и в маленькой комнатке при физическом кабинете в нерабочее время с помощью учеников стал изготовлять подставки к приборам.

Зинаида Михайловна, преподавательница истории, начинала свою учительскую карьеру иначе. Старичок директор, под начало которого она была назначена, подвел ее к зеркалу и сказал:

— Голубушка! Ну, посмотрите на себя! Ну, разве можно с таким добродушным личиком к ребятам идти? А ну, сдвиньте брови! Больше! Еще больше! Вот так!

Но, как ни старалась Зинаида Михайловна сдвигать свои непослушные брови, серые с ясной голубизной глаза ее смотрели из-под них весело и светло. И говорила она не только словами — говорила глазами, бровями, движением складок на лбу, всем своим живым и выразительным лицом.

Вот за глаза, за улыбку и выразительность, за горячность и живой интерес ко всему и полюбилась Полине Антоновне эта белокурая энергичная женщина. Иная уйдет в свой предмет, в свои уроки, и ни до чего другого ей нет дела. А этой все нужно, все интересно, и все она, кажется, повернула бы по-своему. Пришла она в школу тоже сравнительно недавно, но уже вошла в коллектив как старый товарищ. Член партии, она сначала вела политкружок для технических работников, — вела, как они отзывались, живо и интересно, — а в этом году ее избрали секретарем школьной партийной организации. Постепенно она становилась душой коллектива. Директора учителя все-таки стеснялись и немного побаивались, а к Зинаиде Михайловне можно было прийти с любым вопросом, и она на любой вопрос отзывалась со всей непосредственностью своей открытой и приветливой натуры.

Роднило Полину Антоновну с молодой учительницей и сходство во взглядах. «Не будьте попугаями! Учитесь думать!» — требовала Зинаида Михайловна от своих учеников, как требовала этого и Полина Антоновна. Зинаида Михайловна добивалась от них понимания исторических явлений, причинных связей и закономерностей этих явлений и, самое главное, убежденности.

Зинаида Михайловна отвечала Полине Антоновне полной и горячей взаимностью. Сама не зная устали в работе, она не любила людей бесстрастных, бездумных, отбывающих часы, и многим молодым учительницам, не вошедшим еще во вкус своего дела, ставила в пример Полину Антоновну. Зинаиде Михайловне нравилась принципиальность Полины Антоновны, широта ее взглядов, ее умение постоять за свое, беззаветная, почти жертвенная преданность работе и в то же время умение попросту, по-человечески, несмотря на свои годы, и пошутить и посмеяться.

Она прямо обожала Полину Антоновну за умение подойти к детям, поговорить с ними и задуматься о них. Из какого-нибудь мелкого происшествия, столкновения на перемене у Полины Антоновны возникали разговоры и знакомства с ребятами любых классов, в которых она и не преподавала и до которых ей как будто бы не было никакого дела. А она выпытывала в этих разговорах какое-то признание и какую-то деталь биографии у надоевшего всем «хулигана» и, при случае, вставляла вдруг замечание, заставлявшее поглядеть на этого ученика совсем с другой, неожиданной стороны.