Иван Киреевский - Том 1. Философские и историко-публицистические работы

• Название: Том 1. Философские и историко-публицистические работы
• Автор: Иван Киреевский
• Издательство: Издательский педагогический центр «Гриф»
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-89668-106-2

Издание полного собрания трудов, писем и биографических материалов И. В. Киреевского и П. В. Киреевского предпринимается впервые.

Иван Васильевич Киреевский (22 марта /3 апреля 1806 — 11/23 июня 1856) и Петр Васильевич Киреевский (11/23 февраля 1808 — 25 октября /6 ноября 1856) — выдающиеся русские мыслители, положившие начало самобытной отечественной философии, основанной на живой православной вере и опыте восточнохристианской аскетики.

В первый том входят философские работы И. В. Киреевского и историко-публицистические работы П. В. Киреевского.

Все тексты приведены в соответствие с нормами современного литературного языка при сохранении их авторской стилистики.

Адресуется самому широкому кругу читателей, интересующихся историей отечественной духовной культуры.

Составление, примечания и комментарии А. Ф. Малышевского

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»

Note: для воспроизведения выделения размером шрифта в файле использованы стили.

---

Так и в вышеприведенном нами месте летописи о племенах южной России слово мир очевидно выражает не одно отсутствие вражды, а положительный союз, общество. Это нам подтверждается и тем, что говорится там об угличах и тиверцах. Сначала кажется непонятно, почему, исчислив несколько племен, летописец продолжает: «А угличи и тиверцы сидяху по Бугу и по Днестру», но впоследствии это место объясняется: Киев и все поляне приняли Олега как великого князя; и когда радимичи признали его добровольно, а северяне и древляне после некоторого сопротивления, летописец говорит: «И бе обладая Олег поляны, и деревляны, и северяны, и радимичи; а с уличи и тиверцы имеяше рать»[112]. Это показывает, что и в прежнем исчислении племен угличи и тиверцы отделены у летописца не без причины, но потому, что они еще не принадлежали к союзу. После этой войны с тиверцами и угличами (которая, как видно впоследствии, кончилась соединением тиверцев с русским союзом), уже не упоминается ни о каких войнах с племенами славянскими, а между тем далее, под 907 г., сказано: «Иде Олег на греки, Игоря оставив в Киеве; и поя множество варяг, и словен, и чуди, и кривичь, и мери, и деревлян, и радимич, и полян, и северян, и вятич, и хорват, и дулеб, и тиверцев»[113]. Из этого мы видим, что тогда уже признавали Олега те племена, о которых у Нестора было прежде сказано: живяху в мире, следовательно, можно заключить, что вятичи, дулебы и хорваты, признали Олега так же добровольно, как поляне и радимичи, а это очевидно указывает на их единство с полянами.

Только об одних бужанах ничего не сказано, но бужане, вместе с дулебами жившие по Бугу, составляли с ними почти одно племя и после вместе с ними слились в одно имя волынцев. Подобным же образом часто сливались в одно имя дреговичи с древлянами и мурома с мерею. Так, например, дреговичи не упоминаются участниками ни в том, ни в другом союзе, а между тем мы видим, что они вошли в состав Волынского княжества; мурома не упоминается между пятью племенами, призвавшими Рюрика, а между тем мы в Муроме видим Рюрикова посадника и позднее Муром составляет удел Ростовской земли.

Таким образом, для нас определилось, в каком отношении были все 18 племен, упоминаемых Нестором, к единству Русской земли.

Итак, даже из тех немногих строк, которые летопись Несторова сохранила нам о временах дорюриковских, мы уже видим следы древнего единства между племенами русских славян; по крайней мере ясно обозначается перед нами два союза племен: один обнимавший всю почти северную половину европейской России, призвавший Рюрика; другой, обнимавший всю почти южную половину и принявший Олега, или, лучше сказать, малолетнего Игоря. Мы видели, что у всех других славян связь между племенами держалась единством княжеского рода и чиноначалием старшинства между князьями, — и с вероятностью можем предположить, что у нас было то же, потому что мы совершенно то же видим в нашей последующей истории, даже до половины XV века. Мы знаем, что и прежде Рюрика в каждом племени были и родовые (удельные), и племенные (великие) князья, но в летописях наших не уцелело никаких известий о том, были ли связаны узами родства князья различных племен, которые, после распространения Рюрикова дома, мало-помалу сошли в ряды народа, так как в Польше Попеловичи после избрания Пястовичей.

Есть темное предание, сохранившееся в некоторых списках Нестора, что во время свержения варяжского ига был новгородский старейшина Гостомысл, который, умирая, созвал всех новогородских владельцев и дал им совет призвать себе князя из русской земли. Когда сообразим это предание с единогласным свидетельством всех летописей, что после изгнания варягов встал род на род, возникли сильные междоусобия, которые прекратились единогласным решением всех пяти племен призвать себе общего великого князя из Русской земли, — то это дает нам возможность предположить, что еще при Гостомысле возникли междуусобия за вопрос об старшинстве князей, которые и кончились призванием нового княжеского рода. Это еще подтверждается, может быть, свидетельством Густинской летописи, где сказано, что славяне, кривичи, чудь и меря, «видяще великое нестроение в земле своей, прийдоша в чувство и совете сотвориша (всеобщее вече) еже избрати себе князя от иного рода». Во всяком случае, самое это нестроение земли и это восстание рода на род, о котором говорят все летописи единогласно, уже показывает что во взаимном отношении племен в то время было что-то непривычное, что им недоставало какой-то связи, которая прежде была, но именно в то время была разорвана, а их единодушная мысль — призвать себе общего князя — открывает нам, в чем состояла эта нарушенная связь. Далее, может быть, это еще яснее для нас будет, когда мы будем говорить о призвании Рюрика.

Гораздо труднее показать связь государственного единства между северным союзом племен и южным. Единство языка, веры, обычаев, заставляют предполагать, что и эта связь издревле существовала, но при зыбкости государственной связи между племенами, свойственной всем славянским народам, зыбкости, которая выходила из самого существа родовых отношений (потому что эта связь основана была только на родовом старейшинстве), естественно, что это единство часто нарушалось, как мы видели у всех славянских народов. Может быть, что именно в то время, то есть, когда северным союзом призваны были варяжские князья, этого государственного единства всей России и не было; может быть, племена русских славян, так же, как хорватских в начале IX века, были соединены в две отдельные купы, под двумя равными великими князьями. Во всяком случае мы ни того, ни другого не можем сказать утвердительно, потому что летописи наши об этом молчат. Замечательны, однако же, некоторые выражения Нестора, которые намекают нам, по крайней мере, на память об этом единстве.

Когда Олег, через год после смерти Рюрика, выходит из Новогорода, он берет с собою войско изо всех пяти призвавших племен и младенца Игоря как наследника Рюриковых прав. Уже это самое показывает, что он идет воевать не одной силою, как после ходил против греков, но что его война была основана на праве и на сочувствии племен. Хотя и Рюрик уже владел почти всею северною половиной России, но как в самом Новгороде были люди, не признавшие общего выбора, так и при походе Олега открывается, что между многими из племен, призвавших Рюрика, еще было разногласие и что, несмотря на приговор всеобщего веча, произнесенный старейшинами, еще многие роды его не признавали. Так, например, хотя и призван он был кривичами и хотя одна из ветвей кривского племени, полочане, тогда же приняли его посадника, но даже в главном их городе Смоленске еще не было его посадника, и уже об Олеге сказано: «И приде к Смоленску с кривичи и прия град и посади муж свой»[114]. Когда он подошел к Киеву, летописец говорит: «И посла ко Аскольду и Дирови, яко гость есмь, идем в греки от Олега и от Игоря княжича; да приидет к нам, к родом своим… И рече Олег: „Вы неста князя ни рода княжа, но аз есмь роду княжа“, вынесоша Игоря: „И се есть сын Рюриков“, — и уби Аскольда и Дира… И сиде Олег, княжа в Киеве»[115]. Слова Олеговы: «Се есть сын Рюриков» не имели бы никакого значения, если бы сын Рюриков не имел права на княжеский престол в Киеве. А что это право в самом деле существовало, еще подтверждается тем, что Олег (или, лучше сказать, малолетний Игорь) и киевлянами, и всем Полянским племенем принят был добровольно и что из прочих семи племен, которые, как мы видели выше, составляли одно целое с полянами, пятью он признан был также добровольно и только в двух встретил очень слабое сопротивление (Замечательно между прочим, как Олег говорит с побежденными северянами: «Иде на северяне; и победи северяны, в возложи нане дань легку, и не даст им хазаром дани платити, рек: „Аз им противен, а вам нечему“»[116]. Вслед за тем он посылает к радимичам сказать, чтобы они вместо хазар платили дань ему, и радимичи соглашаются); впрочем и это сопротивление двух племен из осьми не покажется нам удивительным, когда вспомним, что и между кривичами, об которых уже достоверно известно, что они участвовали в призвании Рюрика, были многие роды, которые не вдруг его признали; что даже и в самом Новгороде была партия, противная Рюрику и против него восставшая, особенно, когда вспомним какое сопротивление встретил в Польше избранный род Пястовичей.

Предисловие к первой части собрания русских народных песен