Ян Потоцкий - Рукопись, найденная в Сарагосе

• Название: Рукопись, найденная в Сарагосе
• Автор: Ян Потоцкий
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1968

JAN POTOCKI Rękopis znaleziony w Saragossie

При жизни Яна Потоцкого (1761–1815) из его романа публиковались только обширные фрагменты на французском языке (1804, 1813–1814), на котором был написан роман.

В 1847 г. Карл Эдмунд Хоецкий (псевдоним — Шарль Эдмон), располагавший французскими рукописями Потоцкого, завершил перевод всего романа на польский язык и опубликовал его в Лейпциге. Французский оригинал всей книги утрачен; в Краковском воеводском архиве на Вавеле сохранился лишь чистовой автограф 31–40 “дней”. Он был использован Лешеком Кукульским, подготовившим польское издание с учетом многочисленных источников, в том числе первых французских публикаций. Таким образом, издание Л. Кукульского, положенное в основу русского перевода, дает заведомо контаминированный текст.

---

— Это ты, юный Эрвас? — спросил мой товарищ по несчастью.

— Да, — ответил я, — я Эрвас и узнаю по голосу, что говорю с доном Кристобалем Спарадосом. Знаешь ли ты что-нибудь о Гораньесе? Был ли он невиновен?

— Он был невиннее всех на свете, — ответил дон Кристобаль, — но обвинитель расставил столь хитроумные силки, что мог по своему желанию погубить его или спасти. Он вымогал у него три тысячи пистолей. Гораньес не мог нигде их достать и только что удавился в тюрьме. Мне дали на выбор подобную же смерть или пожизненное заключение в замке Лараке на побережье Африки. Я выбрал это последнее в надежде, что при первой же возможности улизну и тогда перейду в магометанство. Что до тебя, мой друг, то тебя вскоре поведут пытать, чтобы допросить о вещах, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия. Ты жил под одним кровом с госпожой Сантарес, и они решили, что ты сообщник её отца.

Представь себе человека, дух и тело которого изнежились и расслабились в наслаждениях и которому внезапно угрожают длительные и жестокие муки. Мне казалось, что я уже испытываю боль от пыток. Волосы у меня встали дыбом, тревога сковала моё тело, руки и ноги мои отказались служить и начали судорожно подрагивать.

Надзиратель вошел в подземелье за Спарадосом, который, уходя, бросил мне кинжал. У меня даже не было сил его поднять, не говоря о том, чтобы пробиваться на волю с его помощью. Отчаяние моё дошло до такой степени, что самая смерть не смогла бы меня успокоить.

— Ах, Белиал! — возопил я, — Белиал, я отлично знаю, кто ты, и однако призываю тебя.

— Иду на твой зов, — крикнул нечистый дух. — Возьми этот кинжал, добудь кровь из пальца и подпиши бумагу, которую я тебе подаю.

— О, мой ангел-хранитель, — возопил я, — неужели ты уже совсем покинул меня?

— Слишком поздно ты его призываешь! — закричал сатана, скрежеща зубами и изрыгая пламя. И тут же вонзил когти мне в лоб.

Я ощутил жгучую боль и лишился чувств, вернее, впал в неизъяснимый восторг. Внезапный свет озарил подземелье. Златокрылый херувим показал мне зеркало и молвил:

— Ты видишь на своём челе перевернутое Тау. — Это знак проклятия. Ты узришь его на лбах других грешников, приведешь двенадцать из них на стезю спасения и лишь тогда сам на неё возвратишься. Облачись в эти одежды паломника и следуй за мной!

Я проснулся или, скорее, мне показалось, что я пробуждаюсь; в самом же деле я находился уже не в темнице, а на дороге в Галисию. На мне было странническое платье.

Вскоре я увидел процессию пилигримов, идущих к святому Иакову Компостельскому. Я присоединился к ним и обошел все святые места в Испании. Хотел перейти в Италию и посетить Лорето.[282] Я был тогда в Астурии — путь мой, таким образом, лежал через Мадрид. Прибыв в этот город, я пошел на Прадо, желая отыскать дом госпожи Сантарес. Однако я не нашел его, хотя узнал все соседние дома. Мне это доказало, что я все ещё во власти сатаны. Я не посмел продолжать свои поиски.

Я посетил несколько церквей, после чего отправился в Буэн Ретиро. В саду я не застал никого, кроме человека, сидящего на отдаленной скамье. Большой мальтийский крест, вышитый на его плаще, возвестил мне, что он принадлежит к числу лиц, возглавлявших этот орден. Он сидел неподвижно, как бы погруженный в раздумья.

Когда я приблизился к нему, мне показалось, что я вижу под его ногами разверзшуюся бездну, в которой лицо его отражается в перевернутом виде, как это происходит с сидящим над водой. Однако бездна сия была наполнена пламенем.

Едва я прошел несколько шагов вперед, этот мираж исчез, но, присмотревшись к незнакомцу, я заметил, что у него на лбу перевернутое Тау, знак проклятия, который херувим показал мне в зеркале на моём собственном челе.

Когда цыган досказывал эти слова, некий человек из его табора пришел дать ему отчет о событиях, происшедших за день, и рассказчик вынужден был расстаться с нами.

День пятьдесят третий

На следующий день старый вожак, повторяя слова Бускероса, так продолжал свою речь:

Я сразу понял, что передо мной один из двенадцати грешников, которых я должен был обратить на стезю избавления. Я стремился завоевать его доверие. Намерение моё увенчалось полнейшим успехом, и когда незнакомец убедился, что мною руководит не одно только любопытство, он однажды, уступая моим настоятельным просьбам, так начал рассказывать о своих приключениях:

Исторгся Командора Торальвы

Я вступил в Мальтийский орден ещё совсем ребенком, ибо меня записали на службу в качестве пажа. Покровители, которые у меня были среди придворных, исходатайствовали для меня на двадцать пятом году командование галерой, великий магистр же, раздавая год спустя назначения, доверил мне лучшую командорию, а именно — Арагонскую. Я мог (да и теперь ещё могу) добиваться высших орденских званий[283] но, так как их можно достичь лишь в преклонном возрасте и так как до тех пор мне нечего было бы делать, я последовал примеру наших бальи, которые, быть может, должны были бы подать мне лучший пример, — одним словом, предался любовным интрижкам. Правда, я уже тогда считал их грехом, но пусть бы я никогда не совершил большего! Причиной греха, который ныне лежит на моей совести, достойная всяческих наказаний вспыльчивость, из-за которой я оскорбил то, что священнее всего в нашей вере. С испугом и отвращением я воскрешаю в себе эти воспоминания, но не следует опережать события.

Ты, конечно, знаешь, что у нас на Мальте есть несколько дворянских семейств, которые не входят в орден и не имеют никаких сношений с рыцарями какой бы то ни было степени. Они только признают верховную власть великого магистра и капитула, составляющего его совет.

За этим классом следует второй, который занимает должности и ищет протекции у рыцарей. Женщины, принадлежащие к этому классу, зовутся по-итальянски onorate, что означает «уважаемые». Они в самом деле заслуживают этого титула благодаря своему пристойному поведению и, если уж все договаривать до конца, они этим обязаны покрову тайны, какой они окутывают свои любовные похождения.

Долгий опыт научил этих дам «онорате», что соблюдение тайны чуждо характеру мальтийских рыцарей французского происхождения; во всяком случае, необычайно редко бывает, чтобы кто-нибудь из них сочетал скромность и способность хранить тайну с прочими присущими им великолепными качествами, каковыми они вообще отличаются. Поэтому молодые люди этой нации, приученные в других краях к большому успеху у женщин, на Мальте вынуждены были иметь дело с уличными девками. Немецким рыцарям, впрочем, менее многочисленным, больше везло у женщин «онорате», и они были обязаны этим, как мне думается, своим бело-розовым физиономиям. За ними следуют испанцы, главным преимуществом которых является их определенный и твердый характер.

Французские рыцари мстят «оноратам», издеваясь над ними всяческим образом и разоблачая их тайные любовные интрижки, но, так как французы живут всегда обособленно и не хотят учиться итальянскому языку, на котором говорит весь остров, никто не обращает внимания на их досужие сплетни.

Мы жили себе спокойно с нашими дамами-«оноратами», когда однажды французский корабль привез к нам командора де Фуке, из древнего рода сенешалей Пуату, происходящего от герцогов Ангулемских. Командор был уже однажды на Мальте и прославился множеством дуэлей. Теперь он прибыл, добиваясь командования над всеми галерами. Ему было уже тридцать шесть лет, и поэтому надеялись, что он уже образумился. И в самом деле, он перестал быть крикуном и спорщиком, но зато стал надменным, гордым, мятежным и желал, чтобы его уважали больше, чем даже самого великого магистра.

Командор распахнул двери своего дома для всех. Французские кавалеры толпами собирались у него. Мы редко когда к нему захаживали и в конце концов совершенно с ним порвали, так как у него всегда велись неприятные для нас разговоры, между прочим, и о мальтийских дамах-«оноратах», которых мы искренне уважали и любили. Когда командор выходил из дому, его вечно окружал целый рой молодых караванистов.[284] Командор вел их в Тесный переулок, показывал места, где он сражался на дуэлях, и рассказывал о своих поединках во всех подробностях.

Я должен тебе сказать, что, согласно нашим обычаям, дуэли на Мальте запрещены везде, за исключением Тесного переулка, прохода между домами, в который не выходит ни одно окно. Он и в самом деле тесен и узок: ширины его хватает лишь на то, чтобы два человека могли стать лицом к лицу и скрестить шпаги. Однако ни один из них не может отступить. Противники становятся поперек переулка, а их друзья задерживают прохожих, чтобы дуэлянтам не помешали. Обычай этот был введен некогда во избежание преднамеренных убийств, ибо человек, который знает, что у него есть смертельный враг, не пойдет по Тесному переулку, если же убийство происходит где-нибудь в другом месте, то его нельзя уже выдать за убийство на дуэли.