Ян Потоцкий - Рукопись, найденная в Сарагосе

• Название: Рукопись, найденная в Сарагосе
• Автор: Ян Потоцкий
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1968

JAN POTOCKI Rękopis znaleziony w Saragossie

При жизни Яна Потоцкого (1761–1815) из его романа публиковались только обширные фрагменты на французском языке (1804, 1813–1814), на котором был написан роман.

В 1847 г. Карл Эдмунд Хоецкий (псевдоним — Шарль Эдмон), располагавший французскими рукописями Потоцкого, завершил перевод всего романа на польский язык и опубликовал его в Лейпциге. Французский оригинал всей книги утрачен; в Краковском воеводском архиве на Вавеле сохранился лишь чистовой автограф 31–40 “дней”. Он был использован Лешеком Кукульским, подготовившим польское издание с учетом многочисленных источников, в том числе первых французских публикаций. Таким образом, издание Л. Кукульского, положенное в основу русского перевода, дает заведомо контаминированный текст.

---

Я попросил мажордома, чтобы он велел развести огонь и подать мне ужин.

— Согласен, что касается ужина, — ответил он, — но что касается ночлега, то я посоветовал бы тебе, мой пилигрим, чтобы ты лучше провел ночь у меня в комнате.

Я спросил его о причинах подобной осторожности.

— Не нужно об этом спрашивать, — возразил мажордом, — доверься мне, прикажи постлать себе рядом с моей постелью.

Я принял его предложение с тем большей охотой, что была как раз пятница и я страшился появления моего призрака.

Мажордом вышел, чтобы похлопотать об ужине, я же начал приглядываться к оружию и портретам, которые, как я уже сказал, были изображены необычайно живо. Чем более день склонялся к концу, тем больше одежды, писанные темными красками, сливались воедино с сумрачным фоном портретов; пламя камина ярко озаряло одни только лица. Было в этом нечто, вселяющее ужас; быть может, впрочем, я слишком далеко дал увлечь себя воображению, ибо состояние совести моей поддерживало меня в непрестанной тревоге.

Мажордом принес ужин, состоявший из форелей, выловленных в соседнем ручье. Подали также бутылку неплохого вина. Мне хотелось, чтобы отшельник сел с нами за стол, но святой отец питался одними только отварными кореньями.

У меня было обыкновение ежедневно читать молитвенник, как пристало члену ордена, тем более испанцу. Я достал молитвенник и четки; сказал мажордому, что, так как мне ещё не хочется спать, я стану молиться в оружейной палате до поздней ночи, и просил его, чтобы он мне только указал мою комнату.

— Чрезвычайно охотно, — ответил он, — отшельник придет в полночь молиться в часовню. Тогда ты спустишься вот по этой узенькой лестнице и не сможешь миновать моей комнаты: двери её я оставлю открытыми. Помни только, не оставайся здесь после полуночи.

Мажордом вышел. Я начал молиться, подбрасывая время от времени поленья в огонь. Однако я не смел слишком внимательно смотреть на стены, ибо портреты, как мне казалось, оживают. Как только я взглядывал на какой-нибудь из них, мне тут же чудилось, что портрет подмигивает мне и рот его кривится. В особенности сенешаль и его жена, вернее, лики их, смутно темнеющие по обеим сторонам камина, то и дело метали на меня гневные взоры, после чего взглядывали друг на друга. Внезапный порыв ветра, который с такой силой ударил в окна, что оружие на стене зазвенело, удвоил мою тревогу. Но я не переставал горячо молиться.

Наконец мне послышался голос отшельника, распевающего псалмы, и, когда пение прекратилось, я сошел по лесенке, намереваясь направиться в комнату мажордома. В руке у меня был огарок свечи, ветер задул его, и я вернулся, чтобы снова зажечь его, но каково же было моё удивление, когда я увидел сенешаля и его супругу, которые вышли из рам и сели перед камином. Они доверительно беседовали друг с другом, и можно было ясно расслышать их слова:

— Душа моя, — говорил сенешаль, — что ты думаешь об этом кастильце, который безжалостно умертвил командора, не позволив ему даже исповедаться?

— Я думаю, милостивый мой супруг и повелитель, — возразил призрак женщины, — что это с его стороны величайший грех и великая подлость. Надеюсь, однако, что это не пройдет ему даром: милостивый Тайфер, конечно, не выпустит этого подлого кастильца из замка — он непременно сдавит ему руку.

Меня охватил безмерный ужас; я бросился на лестницу, хотел на-ощупь найти дорогу к дверям мажордома, но тщетно. В руке я все ещё держал свечу; я подумал о том, чтобы её зажечь, и, немного успокоившись, попытался объяснить себе, что это моё разгоряченное воображение создало те призраки, которые привиделись мне перед камином. Я вернулся и, став в дверях арсенала, убедился, что перед камином действительно никого нет. Я смело вошел в оружейную палату, но, пройдя несколько шагов, — что я увидел посереди залы? Милостивый Тайфер стоял в боевой позиции, направив на меня острие своей шпаги. Я хотел бежать на лестницу, но в дверях возник призрак конюшего, который швырнул к моим ногам перчатку.

Не зная, как быть, я схватил первую попавшуюся шпагу со стены и бросился на моего призрачного противника. Мне казалось уже, что я рассек его надвое, но в тот же самый миг я получил удар под сердце, который обжег меня, подобно каленому железу. Кровь моя хлынула на паркет, и я лишился чувств.

Наутро я проснулся в комнате мажордома, который, увидев, что я не возвращаюсь, пришел за мною со святой водой. Он нашел меня распростертым без сознания на полу. Я взглянул на свою грудь и не обнаружил на ней никакой раны; удар, который был якобы нанесен, мне просто померещился. Мажордом ни о чем меня не расспрашивал, но посоветовал немедленно покинуть замок.

Я последовал его совету и отправился в путь, намереваясь достичь Испании. Спустя неделю, я остановился в Байонне. Я прибыл туда в пятницу и остановился в трактире. Среди ночи я внезапно проснулся и увидел перед собой милостивого Тайфера, который направил на меня шпагу. Я прогнал его, осенив себя крестным знамением, и привидение развеялось, как дым. Однако я ощутил такой же удар, как в замке Тет-Фуке. Мне показалось, что кровь заливает меня; я хотел звать на помощь, соскочить с постели, но и то и другое было невозможно. Эти невыразимые мучения длились до первых петухов; тогда я заснул, но наутро здоровье моё было в самом плачевном состоянии. С тех пор каждую пятницу то же самое видение повторяется, никакие богоугодные деяния не в силах его развеять. Печаль моя сведет меня в могилу; я лягу в неё прежде, чем смогу освободиться от власти сатаны; слабый проблеск упования на милосердие господне поддерживает меня ещё и придает мне силы сносить мои страдания.

На этом командор Торальва закончил свою историю, или, вернее, Проклятый Пилигрим, который, рассказав её Корнадесу, так продолжал затем повествовать о своих собственных приключениях:

— Командор Торальва был человеком набожным, хотя и надругался над священными принципами религии, принудив к дуэли противника, которому не позволил даже свести счеты с совестью. Я легко убедил его, что если он воистину стремится избавиться от искушений сатаны, то ему следует посетить святые места, где грешники всегда находят утешение и милосердие.

Торальва послушался моего совета, и мы вместе посетили святые места в Испании. Затем мы отправились в Италию. Побывали в Лорето и в Риме. Великий исповедник[288] дал ему не только условное, но и полное отпущение грехов, к которому присовокупил ещё и прощение грехов от папы. Торальва, совершенно освободившийся, отправился на Мальту, я же прибыл в Мадрид, а оттуда — в Саламанку.

Когда я увидел тебя, я заметил на твоем челе знак проклятия, и мне была явлена вся твоя история. Граф де Пенья Флор действительно вознамерился обольстить и совратить всех женщин, но доселе ещё не обольстил и не совратил. Пока он грешил лишь в помыслах своих, душа его не была ещё в опасности; но вот уже два года, как он пренебрегает обязанностями религии и как раз должен был исполнить эти обязанности, когда ты приказал его убить, или, вернее, способствовал его смерти. Вот причина, по которой привидение тебя преследует. Есть только один способ обрести покой. Ты должен последовать примеру командора. Я послужу тебе проводником, ибо от этого зависит и моё собственное спасение.

Корнадес дал себя убедить. Он посетил святые места в Испании, затем отправился в Италию, и два года ушло у него на паломничество. Госпожа Корнадес провела все это время в Мадриде, где поселились её мать и сестра.

Вернувшись в Саламанку, Корнадес нашел свой дом в образцовом порядке. Жена его, ставшая ещё прекрасней, чем когда бы то ни было, весьма услаждала его существование. Спустя два месяца она ещё раз съездила в Мадрид, чтобы посетить мать и сестру, после чего вернулась в Саламанку и осталась там уже навсегда, тем более, что герцогу Аркосу вскоре доверили пост посла в Лондоне.

Тут кавалер Толедо сказал:

— Сеньор Бускерос, я не намерен позволить тебе продолжать, но я непременно должен узнать, что же в конце концов произошло с госпожой Корнадес?

— Она овдовела, — ответил Бускерос, — после чего вторично вышла замуж и с тех пор ведет себя самым примерным образом. Но что я вижу? Вот и она сама направляется в нашу сторону, и, если я не ошибаюсь, идет прямо к твоему дому.

— Что ты говоришь? — вскричал Толедо. — Но ведь это госпожа Ускарис. Ах, подлая! Убедила меня, что я первый её любовник, ну, она дорого мне за это заплатит!

Кавалер, стремясь остаться наедине со своей возлюбленной, поторопился спровадить нас.

День пятьдесят четвертый

Наутро мы собрались в обычное время и, попросив цыгана, чтобы он благоволил продолжать рассказ о своих приключениях, получили следующий ответ:

Продолжение истории цыганского вожака

Толедо, узнавший подлинную историю госпожи Ускарис, в течение некоторого времени забавлялся, рассказывая ей о некой Фраскете Корнадес, как о женщине, приводящей его в восторг, как об особе, с которой он рад был бы познакомиться, ибо только она одна могла бы его осчастливить и привязать к себе, чтобы он окончательно остепенился. Наконец ему наскучили любовные ласки, так же, как и сама госпожа Ускарис.