Джон Харвуд - Тень автора

• Название: Тень автора
• Автор: Джон Харвуд
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-05749-4

Джерард Фриман вырос в небольшом провинциальном городке Австралии. С раннего детства он грезил о далекой сказочной Англии, о которой так упоительно рассказывала ему мама. Вскоре Джерард узнает, что причины, по которым она покинула родину, окружены тайной. В ее комнате он обнаруживает портрет неизвестной женщины, а затем – странный мистический рассказ о привидениях, написанный его прабабкой. Своими догадками и предположениями он делится с англичанкой Алисой Джессел, другом по переписке, которую никогда не видел и о которой ему почти ничего не известно…

Какие удивительные открытия ждут Джерарда на земле его предков, в старинном семейном особняке, полном таинственных теней, хранящих тайны трех поколений? Сумеет ли он избежать смертельной опасности и кто на самом деле автор пожелтевших дневников, жутких историй, загадочных писем, ведущих Джерарда навстречу его судьбе?

---

Между тем она сдержала свое обещание честно отвечать на все мои вопросы по поводу внешности, хотя, как Алиса призналась, они смущали ее. Она написала, что волосы у нее длинные, вьющиеся («кудряшки», иными словами), густые, а цвет «рыжевато-каштаново-коричневый». Еще я узнал, что у нее светлая кожа, темные карие глаза, а нос «довольно прямой, но кажется немного вздернутым». И поскольку я сам не осмелился бы спросить, она добавила, что ноги у нее длинные, а талия узкая. «Думаю, можно сказать, что я хорошо сложена для своих лет, но ты уже порядком смутил меня, я чувствую, как горят мои щеки. Для одного письма достаточно, больше я ничего не скажу».

Словом, она выглядела как богиня. Богиня, которая носила в основном джинсы и футболки, но иногда надевала длинные платья («вот как сегодня, когда на мне белое муслиновое, схваченное на талии, с мелкими пурпурными цветочками, вышитыми на лифе»). Для меня она была сказочно красива, но по ее письмам я понял, насколько трудно нарисовать словесный портрет человека. Образ Алисы, который я создал в своем воображении, был болезненно хрупким и расплывчатым.

Однажды в школьной библиотеке я нашел книгу с репродукциями, в основном черно-белыми, но среди них попадались и цветные. Книга была новой, и женщины на портретах еще не успели обрести бороды, усы, гигантские груди и смачные гениталии, раскрашенные цветными фломастерами, – хотя книги по искусству не выдавали на руки, это все равно не спасало их от варварского творчества учеников. Я перевернул страницу, и мне открылся портрет леди Шалотт. Он словно заворожил меня. Это определенно была моя Алиса.

До звонка я успел изучить творчество прерафаэлитов и открыл для себя еще с десяток Алис. Она оказалась идеальной моделью для художников той поры, но не всем удалось талантливо написать ее портрет. Данте Габриел Россетти удачно изобразил волосы, но сделал ей злой рот. Эдуард Берн-Джонс прекрасно выписал лицо, но у него вышла промашка с волосами, и к тому же на его картине она, обнаженная, появлялась из-за дерева, причем, что было совершенно непонятно, в объятиях обнаженного юноши. Я лишь мельком взглянул на репродукцию и тут же перевернул страницу, опасаясь, что меня застукает библиотекарша, госпожа Макензи. «Подружка невесты» Джона Эверетта Милле казалась близкой к оригиналу, но я все-таки вернулся к портрету леди Шалотт, отмечая про себя, что, не будь в ней столько трагизма, она, пожалуй, была бы точной копией Алисы.

В тот же вечер я написал Алисе о своем открытии, и, когда наконец от нее пришел ответ, выяснилось, что она знает эту картину и тоже находит некоторое сходство между собой и леди Шалотт, разве что волосы у нее чуть темнее, да и в красоте она уступает леди с портрета; впрочем, я чувствовал, что насчет последнего Алиса явно скромничает. Я потратил почти все свои сбережения на книгу с репродукциями – мне удалось незаметно притащить ее домой из главного супермаркета Мосона, куда я наведывался крайне редко. Тема секса была не просто табу в нашем доме – мы всегда жили с полным ощущением того, что в мире вообще не существует ничего подобного: при полном отсутствии телевидения и журналов это было неудивительно. И хотя обнаженные нимфы в книге с репродукциями были все-таки Искусством, я не сомневался в том, что моя мать отнесется к ним с предубеждением.

А потом я увидел сон. Это было в конце лета. Прошло уже два года, как мы начали переписываться. Я проснулся – или мне так показалось – в своей постели. Все было совсем как всегда, если не считать, что в окно светила полная луна. Странная луна – свет ее был мягким и золотым, словно сияние свечи, я даже ощущал его тепло на своей щеке. Такое могло быть только во сне, потому что на самом деле луна никак не могла заглянуть ко мне в комнату, окна которой выходили на гараж господина Друковича. Но во сне все казалось естественным и нормальным. Я лежал, нежась в жарком сиянии луны, и вдруг осознал, что тепло, разливавшееся по всему моему телу, исходило вовсе не от небесного светила.

Я повернул голову. Рядом лежала Алиса. Она улыбалась мне самой обворожительной улыбкой, в которой смешались искренняя радость, нежность и любовь. Ее голова была совсем близко, в лунном свете каштановые волосы отливали бронзой, наши тела не соприкасались, и я просто лежал, наслаждаясь близостью. Алиса была совсем не похожа ни на леди Шалотт, ни на других женщин с портретов; она была просто Алиса, и, когда наши губы встретились, тепло ее тела перешло ко мне, а потом я проснулся в мокрой пижаме, один, под неоновым сиянием фонаря над гаражом господина Друковича. Был второй час ночи.

Раньше, когда мне приходилось при свете фонарика спешно застирывать пижамные штаны и простыни, я дрожал от стыда и ужаса перед матерью, которая наверняка что-нибудь скажет утром, если заметит характерные пятна. Но в ту ночь я проделывал эту рутинную процедуру как-то рассеянно, думая только о том, чтобы поскорее вернуться в свой сон и оказаться рядом с Алисой.

Однако сон не шел. Я долго ворочался, пытаясь вернуть ее образ, но перед глазами плыли лишь чужие женские лица с репродукций. Наконец, отчаявшись, я уткнулся в подушку и заплакал.

Забывшись на время, я опять увидел сон. На этот раз я был в нем совсем малышом, которому мать читает перед сном. Мать была в длинном пеньюаре, она читала книгу без картинок, и я ничего не понимал, но все равно внимательно слушал, впитывая интонации ее голоса. При этом другой я, уже взрослый, наблюдал эту сцену как бы со стороны. Вдруг я увидел, что мать плачет. Слезы текли по ее щекам и падали на мою бледно-голубую пижаму, но мать даже не пыталась смахнуть их, она все читала и читала, а слезы все капали, пока я не проснулся, обнаружив, что моя подушка насквозь пропитана влагой слез, пролитых по Алисе.

В субботу утром, как раз после того сна, я оказался дома один. Отец встречался со своими любителями игрушечных поездов, а мать спешно собиралась в парикмахерскую. Я вышел в холл как раз в тот момент, когда она, уходя, захлопнула за собой входную дверь, и увидел, что, как ни странно, ее спальня не заперта. Когда я подошел ближе, мой взгляд невольно упал на злополучный ящик туалетного столика, который я пытался открыть в тот жаркий январский день.

Негласный договор с матерью не позволял мне с тех пор приближаться к ее комнате. Мы молча соблюдали святое правило не вмешиваться в тайны друг друга. Но дверь была открыта, а Алису так интересовало все, что было связано со Стейплфилдом и Виолой, чью фотографию я когда-то нашел.

Ящик был по-прежнему заперт, а медный ключик так и не обнаружился ни в одном из очевидных для меня мест. Вдруг я вспомнил, что бородка ключа – или как там она называется – представляет собой не более чем простую металлическую пластинку с прорезью, и принялся искать по дому подходящие ключи, вытаскивая их из всех шкафчиков. Мне повезло, я нашел тот, которому замок поддался.

Раздался характерный щелчок. Стоя на коленях в полумраке спальни, вдыхая запахи нафталиновых шариков, инсектицида, слабый псиный дух, исходивший от ковра, я вдруг увидел свое отражение в зеркальце, стоявшем на столике. «Джерард так похож на свою мать».

И конверт, и фотография исчезли. В ящике осталась лишь книга в потертой серой обложке из бумаги, усеян ной рыжевато-бурыми пятнами. «Хамелеон». Я все еще не знал, что такое хамелеон, но это слово уже слышал. «Литературно-художественное обозрение». Том 1, часть 2, июнь 1898 года. Издание Фредерика Равенскрофта. Эссе Ричарда Ле Гальенна и Дж. С. Стрита. Стихотворения Виктора Пларра, Олива Кастанса и Теодора Вратислау. Я попытался открыть книгу и обнаружил, что страницы остались неразрезанными. За исключением единственного произведения: «Серафина. Сказка». Автор В. X.

СЕРАФИНА

Лорд Эдмунд Нейпир не имел претензий к жизни, и, если учесть, что был он богат, красив, холост да еще владел роскошным особняком на Чейни-Уок, можно было без преувеличения сказать, что весь мир лежал у его ног. И в самом деле, ничто – за единственным досадным исключением, о котором мы вскоре узнаем, – ничто не омрачало его безмятежного существования с самого рождения, которым он осчастливил свет почти сорок лет назад, вплоть до того дня, когда мы застаем его задумчиво созерцающим пустое место на стене в его частной картинной галерее.

Притом что парадный холл и лестница в доме были, как это положено, украшены портретами представителей династии Нейпир, галерея была открыта только для самых близких знакомых лорда Эдмунда. Длинная, обшитая деревянными панелями комната со сводчатым потолком и искусно устроенным освещением напоминала о величии своего хозяина. Однако даже беглого взгляда по сторонам было достаточно, чтобы распознать в лорде Эдмунде великого ценителя женских образов, щедро и разно образно представленных на сотнях полотен, теснившихся на стенах, и в многочисленных статуэтках из бронзы, мрамора, жадеита, слоновой кости и других ценных материалов. Стоит за метить, что все произведения были подобраны с величайшим вкусом, – во всяком случае, это было лучшее, что можно купить за деньги. Но представить лорда Эдмунда слепым почитателем Женской Красоты было бы, по крайней мере, нетактично, а по большому счету – совсем неверно. Джентльмен, с рождения обласканный судьбой и вознесенный на вершину общества, просто не может не сознавать своих достоинств; и потому справедливости ради надо сказать, что лорд Эдмунд и Женская Красота давно уже состояли в интимных отношениях. Именно данный факт, как ни парадоксально, и повергал лорда Эдмунда в печаль, и по этой же причине стена в северном, дальнем, крыле галереи, где должен был бы располагаться венец его коллекции, упрямо пустовала. В течение многих лет он безуспешно пытался украсить этот уголок подходящим портретом, но ни один из них не соответствовал его представлениям о Прекрасном.