Юрий Бычков - Коненков

• Название: Коненков
• Автор: Юрий Бычков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1985

Книга посвящена выдающемуся ваятелю XX века Сергею Тимофеевичу Коненкову, художнику, связавшему современность с традициями русской национальной культуры.

---

В ученических работах Коненкова, как; кстати сказать, и в работах Голубкиной периода занятий в училище, заметно влияние Волнухина. Та же, что у наставника «повествовательность» композиций, то же любовное взимание к скульптурной детали. Жанровый характер скульптуры, преобладающий в русской пластике в последней четверти XIX века, на первых порах тоже увлекает Коненкова. Но и в этих ранних его работах ощутим масштаб художника, мыслящего более крупно, смотрящего на жизнь смело, бескомпромиссно.

Ежегодные ученические выставки — добрая традиция училища. Они были жизненно необходимы. Целый ряд произведений, вошедших в историю русского искусства, впервые прозвучал на этих выставках: «Посещение больной» А. Архинова, «Сокольники» И. Левитана, «У острога» С. Иванова, «Девушка с голубями» В. Бакшеева.

Здесь ярко проявлялись симпатии к тому или иному направлению в искусстве. Ученики сознавали себя художниками.

В ходе комплектования выставки находили выражение сплоченность, единение творческой молодежи; Выставки эти для многих были чуть ли не единственным источником материальной поддержки.

Одну из первых коненковских работ — «Старика на завалинке» — приметил на очередной ученической выставке страстный любитель искусства врач-невропатолог Семен Яковлевич Уманский. Ему представили автора. С этого момента началась их почти полувековая дружба. Тогда Уманский предложил Коненкову за «Старика» 15 рублей. Для неимущего студента это были большие деньги. Коненков вспоминал, как однажды ему пришлось прожить 20 дней на 1 рубль 4 копейки. Жил буквально на одном черном хлебе. Однако скудости жизни он не ощущал, не знал, что такое зря прожитый день. Не замыкался в кругу обязательных занятий по скульптуре. Пользовался каждой возможностью, чтобы побывать на концерте в консерватории. С упоением слушал Баха, Бетховена, Чайковского. Старался не пропустить ни одного концерта, с которыми выступали приезжавшие в Россию на гастроли прославленные европейские виртуозы Сарасате и Кубелик. В их исполнении он впервые услышал глубоко поразившую его музыку Никколо Паганини.

«Безмерное могущество музыки Паганини, — говорил Сергей Тимофеевич, — я воспринял как счастье жизни, как путь к совершенству и мастерству».

На оперные спектакли с участием Ф. И. Шаляпина попасть нелегко. Выстаивали за билетами ночи напролет. В зимнюю пору выручала купеческая доха, которую предоставил в распоряжение сокурсников один из состоятельных учеников.

Как-то в Училище живописи, ваяния и зодчества давала бесплатный концерт Антонина Васильевна Нежданова. Божественный голос, цветущая женская красота Неждановой покорили Коненкова.

Кроме музыки, такую же неослабевающую, страстную любовь юноша Коненков питал к русской классической литературе. Каждый свободный вечер проводил он в Тургеневской читальне у Мясницких ворот, это в двух шагах от училища и совсем рядом с Уланским переулком, где Коненков, Дмитрий Полозов и Алексей Ефремов — тоже студенты училища — снимали комнату в доме Красовского.

Однажды, оказавшись на торжище близ Сухаревой башни, увидел крайне дешевые, всего по рублю за каждую, отливки с известных композиций Константина Менье «Корова с теленком» и «Собака» и купил их. Эти слепки как дорогие его душе вещи, уезжая на каникулы, взял с собой в Караковичи. Дядька Андрей, увидев их, спросил: «Где взял?» Племянник, гордясь своей удачей, ответил: «Купил. По рублю за штуку». Как-то, когда пришлось особенно туго, Коненков обратился за помощью к родным. Деньги выслали тотчас. Но дядя Андрей не забыл о тех скульптурах, которые Сергей привез в деревню. В письме, сопровождавшем денежную помощь, говорилось: «Посылаю тебе 15 рублей, понапрасну их не трать — телят и собачек не покупай». Прочитав послание, Сергей улыбнулся: «Наивная ты душа, Андрей Терентьевич!», но и сказал себе, что впредь не попросит у семьи ни копейки.

Приняв решение, он не отступался. Через товарищей по учебе по рекомендации Сергея Михайловича Волнухина стал находить кое-какие мелкие заказы. Вскоре случаи свел его с известными в Москве подрядчиками декоративно-оформительных работ Гладковым и Козловым. У них получил заказ: вылепить кариатиды для фасада дома чаеторговца Перлова на Мещанской улице. Декоративная работа ученика московского училища давно уже стала достопримечательностью великого города, памятником искусства.

Он создал самостоятельное произведение, отличающееся столь необходимой монументальному жанру смелостью в обобщении форм. Кариатиды и масштабно прекрасно «увязаны» с архитектурой здания, и исполнены с профессиональным блеском, незаурядным темпераментом.

Между тем, но словам Коненкова, тогда, в 1895 году, выполнение закала фирмы Гладкова и Козлова было важно именно с материальной стороны: «Работа принесла целую сотню рублей. Я отделил из них 35 и купил швейную машину «Зингер», которую привез летом в деревню. Само собой разумеется, это произвело впечатление. Никто из домашних уже больше не сомневался, что из меня выйдет толк».

Весной 1896 года Коненков на средства, завещанные П. М. Третьяковым, был послан вместе с другим отличившимся в учебе студентом Константином Клодтом за границу.

Поездка была поощрительной. Совет профессоров признал лучшими за пятилетие их — Клодта и Коненкова, который, кстати сказать, пользовался в училище большим и заслуженным авторитетом. За Коненкова горой стояли члены совета профессоров Архипов, Касаткин, Волнухин.

Поездка за границу — событие незаурядное. Коненков и Клодт первые, что удостоены таком чести. Их окружили заботой и вниманием. Договорились, что в Берлине студентов встретит профессор Касаткин. В Москве их напутствовал читавший, помимо университета, и в училище знаменитый русский историк Василий Осипович Ключевский. На встречу с Ключевским двух счастливчиков студентов на Моховую, в Московский университет, повез директор князь A. Е. Львов. Коненков и Клодт наедине с директором чувствовали себя весьма неловко. Князя Львова в училище откровенно недолюбливали.

В молчании покатили по Мясницкой к Моховой, в университет.

Василий Осипович Ключевский — личность легендарная. Выдающийся оратор, поблескивая стеклами очков, слегка горбясь, привычно расхаживал перед внимающими ему Коненковым и Клодтом и увлеченно говорил об исторических корнях европейской культуры, не забывая подчеркнуть равновеликость отечественных истории и культуры.

Имя Клодта — Константин — дало Василию Осиповичу повод порассуждать о равноапостольском императоре Константине и Константинополе как духовном центре православия, а на представление страстного, покоряющего взглядом прожигающих глаз, широкоплечего, исключительной физической силы студента, что можно было почувствовать при рукопожатии, Сергея Коненкова, Ключевский просветлел лпцом и стал горячо говорить о Сергии Радонежском, о его благословении великого московского князя Дмитрия Ивановича на битву с ханом Мамаем: «Иди, и ты победишь супостата».

Коротко, просто, сильно сказал тогда Ключевский об исторической роли Сергия Радонежского: «Творя память преподобного Сергия, мы провернем нравственный багаж, завещанный нам предками. Ворота Лавры закроются, и лампада над серебряной ракой Сергия погаснет, когда мы израсходуем весь его багаж, не пополняя его… Он дал народу веру в силу Руси».

Встреча с Ключевским, разговор о национальных святынях высочайшего достоинства оставили неизгладимый след в душе. Настроение в канун отъезда было приподнятое. Сердце гулко стучало в груди: не терпелось внести свой личный вклад в духовную сокровищницу народа.

Путь пролегал через Смоленск, Варшаву и Берлин. В Берлине, как о том было условлено в Москве, встретились с профессором живописи Николаем Алексеевичем Касаткиным. Касаткинские образы рабочих-шахтеров задели за живое молодого скульптора, и он подолгу беседовал с профессором живописи о его встречах с рабочим людом, о шахтерах. Касаткин рад был дружескому участию и интересу Коненкова к его работе.

Для Коненкова, как покажет жизнь, встречи в мастерской у холстов Н. А. Касаткина не прошли бесследно.

Огромное впечатление произвел на москвичей хранящийся в Берлинском музее античности Пергамский алтарь. Большой алтарь Зевса — это мраморный горельеф, запечатлевший схватку богов и героев. Согласно мифам гиганты — сыновья богини Земли — восстали против богов Олимпа. В жестокой битве они потерпели поражение. Сцены битвы богов и титанов одна за другой проходят на штатах Пергамского алтаря.

Центральная сцена, фриза — сражающийся Зевс. В его фигуре ощущается беспредельная мощь. Сверхчеловеческой силой поражает его мускулатура. Страстной ожесточенностью дышит лицо гиганта Порфириона.

С замиранием души смотрит Коненков на пожелтевший мрамор фриза, вырубленного пергамскими мастерами во II веке до рождества Христова. Афина, держа на вытянутой руке щит, повергает на землю крылатого гиганта Алкионея. Властная уверенность Афины говорит о близости победы. К ней уже летит крылатая Ника.